Глава 10 - Боящийся несовершен в любви

Я доведу тебя до площади,

Видавшей отроков-царей...

(М. И. Цветаева)

— Пойдём сегодня вечером в клуб?

Соня скривилась:

— Может, лучше в музей?

— В музей.., — протянул Мартин, — а в какой?

— Ну, например, в Кремль.

— Музей славной и кровавой русской старины?

— Совершенно верно! Я тебе покажу мои самые любимые места и вещи. Заодно зайдём к моей бабушке: она там реставратором работает.

— Серьёзно? Вот это да! Здорово!

— Не то слово! Вот сейчас, например, она реставрирует кафтанчик Петра Второго.

На лице Мартина отразилась работа мысли. У основания носа сейчас же появились две морщинки, заставившие юношу выглядеть старше. "Нет, — подумала Соня, — не идёт. Март — самое начало весны. Нежное, хрупкое, звонкое… В марте весна ещё совсем маленькая. Так и должно быть". И почему-то вспомнилось четверостишие, которое любимый Сонин поэт Николай Гумилёв сочинил своей музе последних лет, Ирине Одоевцевой, прогуливаясь с ней в Летнем саду:

Снова идём мы садами

В сумерках летнего дня,

Снова твоими глазами

Смотрит весна на меня.

И стало хорошо и радостно.

Мартин тем временем нашёл статью в википедии о Петре Втором. Вчитался.

— Так, погоди… Взошёл на трон в двенадцать лет. Умер от оспы, не дожив и до пятнадцати… Понятно. Ничего выдающегося.

— Проживи он дольше — может, и вышло бы. Хотя знаешь, я иногда думаю, что ему не хватило в жизни только одного: любви.

— Да вроде ж, написано, была невеста.

— Я тебе не о невесте говорю, а о любви. Не обязательно девушка. Папа, мама...

— Эй-эй, я сейчас ревновать начну!

— А вы с ним чем-то похожи. И день рождения, кстати, в один день.

— Здесь написано "12/23 октября". А у меня двадцать пятого.

— Ну всё правильно: Пётр Второй в восемнадцатом веке родился. Тогда между старым и новым стилем одиннадцать дней было. А сейчас тринадцать. Так что по старому стилю — в один день.

— Ты знаешь, мой мозг сейчас взорвётся, но ты отлично объясняешь. Даже понятно.

— Спасибо. "Даже понятно" — это точно комплимент… Ну, что мы решили?

— Кремль так Кремль. Только давай договоримся: сегодня — в музей, завтра — в клуб. "Саг'очка называет это компг'омиссом", — Мартин процитировал известный анекдот.

— Идёт! — согласилась Соня, смеясь. — Встречаемся на "Плошади революции" в час.

— Договорились.

— Как раз успею заехать переодеться.

"Что надеть?" — самый непростой вопрос для женщин всех времён. Соня отнюдь не была кокеткой, но когда идёшь куда-нибудь с молодым человеком, поневоле хочется принарядиться.

Раздевшись до белья и вынув из шкафа несколько вариантов выходного наряда, девушка задумчиво оглядела себя в зеркало. Рёбра торчат, ключицы тоже. Грудь тянет даже не на нулевой размер, а на минус первый. Ноги — спички, руки — веточки. Волосы блёклые. Нос длинный, и на самом кончике, над левой ноздрёй — маленький, но заметный прыщик.

"И зачем такому красавцу как Мартин сдалась такая скелетина?". Нет, в его искренности Соня не сомневалась, просто недоумевала, как чуднό всё устроено в этом мире.

После нескольких минут раздумий девушка наконец остановилась на симпатичном платье, белом, с крупными кремовыми и фиолетовыми цветами. Без рукавов, с летящей юбкой с неровным краем: где до колен, где чуть ниже. Ещё сверху накинуть жакет — тоже почти белый, с чуть желтоватым оттенком — кажется, этот цвет называется молочным. Готово! А вот волосы, пожалуй, можно оставить в высоком хвосте. Не в театр же идут!

"В чём обычно ходят в музеи? В клуб — понятно, в чём Бог послал. А вот на культурное мероприятие, да ещё с красивой девушкой, да ещё со своей, да вдобавок с внучкой кремлёвской реставраторши… Стоп! Да она же не в музей меня ведёт, а с бабушкой своей знакомить! Как же я раньше не догадался!.. Так. Тогда поставим вопрос по-другому: как произвести благоприятное впечатление на образцовую интеллигентную женщину из пятидесятых? Убрать безбашенность, сделать серьёзность". Мартин уже битых пятнадцать минут пытался расчёской пригладить волосы, но они всё топорщились. Надеть он решил тёмно-синие джинсы — спасибо Ливаю Страуссу, универсальная вещь, на все времена — и клетчатую рубашку с короткими рукавами. Клеточки крупные. Синяя-белая-жёлтая-белая-синяя. Юноша засмеялся: звучало как песенка. "Надо ли покупать цветы? И, если надо, то кому — Соне или бабушке?.. Что у них — свидание, культпоход или знакомство с семьёй?.. Всё в кучу! С Соней хочется быть естественным — это значит, бесшабашным, неотразимым, нежным и непредсказуемым. С этой незнакомой бабушкой нужно показать себя с точностью до наоборот: скромным, недурно воспитанным, даже недурственно — отличное слово для бабушек! Интеллигентным и серьёзным.

"Она, наверное, считает меня маленьким, — Мартин думал о Соне, а не о бабушке. — Шесть лет разницы, да и по поведению я — типичный подросток, а никак не взрослый юноша".

"Боящийся несовершен в любви" — пришла вдруг на ум любимая Санькина фраза. Откуда это? Кажется, из посланий апостола Павла… Смешно: они с братом оба в детстве ходили в воскресную школу. И в церковь на каждый праздник. К Саньке прилипло, хоть и через рок, а с Мартина как с гуся вода. Не то, чтобы совсем, только… в силу юношеского максимализма и мальчишечьего склада ума младшему Крохоткину везде виделся подвох, легковесность. Говорят, что нужно ходить в церковь, исповедоваться и, по возможности, часто подходить к Причастию. Может, и нужно, если это и впрямь сделает тебя лучше. Но штука в том, что это самое "лучше" — не математическая величина, и чем её измерить, не понятно. Как узнать, действительно ли исповедь и Причастие помогают? Вот, к примеру, Соня. Судя по тому, что он успел заметить, она человек не церковный. Но на Катином дне рождения она решила помочь совершенно незнакомому для неё ещё тогда человеку — просто так, оттого, что ему не очень хорошо. Хотя казалось бы: ну перебрал, теперь от похмелья мается. Сам дурак. Думать надо было! Но почему-то это — Санькина логика, а Соня рассуждает как христианка. Хотя, вроде бы, должно быть наоборот. Христианство должно учить любви… Да не учить, любое учение — немножко навязывание, а христианство должно делать любовь. На примере (кстати, не на одном) видно, что не получается… Надо обязательно обсудить это с Соней. С братом тоже можно попробовать, но не факт, что он поймёт. Хотя… он же собирается стать священником — значит, должен уметь давать богословски обоснованные ответы на любые вопросы. Вот пусть и тренируется!

Так, о чём это он? Соня считает его маленьким. Боящийся несовершен в любви. Не совершен… в любви… как это по-умному называла их русичка, Ксения Константиновна? Оксюморон, во. Потому что если любовь, то как может быть несовершенно? Кто-то из древних и умных сравнивал любовь с наполненным до краёв и через край сосудом. Так вот, это возможно только если сосуд целый. А несовершенство — дырка, и тогда уже нет никакой любви: вся утекла через эту дырку.

М-да, он что-то слишком заумничался. Уже собрался очаровывать бабушку, а не Соню?.. Интеллигентское воспитание, блин! У них с Санькой в роду нет реставраторов памятников старины, но папа-литературный критик и мама-школьный учитель музыки — тоже ничего. Генетику в ночных клубах не протусишь — хотя порой он именно это и пытается сделать. Юноша, в шестнадцать лет рассуждающий о столь высоких материях — достойный жених для самой христианской из агностиков. Этой мыслью Мартин окончательно успокоился и поспешил на встречу, попутно всё-таки решив купить цветы.

— Ух ты! А как ты угадал, что герберы — мои любимые цветы? — Соня радостно засмеялась.

— Ну дык, интуиция! — Мартин гордо вздёрнул нос и самодовольно прищурился, чтобы его девушка не догадалась, что он просто купил самые дешёвые цветы, какие были.

— Давай тогда сначала зайдём к бабушке, а потом уже погуляем. А то герберы — такие нежные цветы, завянут быстро.

Юноша ласково потрепал Соню по щеке:

— Ну ты даже о цветочках заботишься.

— А что? Тоже живые же.

— Для тебя это — главный аргумент. Это так здорово! — Мартин крепко обнял девушку.

Живой, как жизнь. Эмоциональный. Тёплый. Да, пожалуй, это единственный стоящий повод любить. Соня посмотрела на него, чуточку снизу вверх. Свалился как снег на голову, не спрашивая разрешения. Влюбил в себя, не спрашивая согласия. Тусит по клубам и вообще, что называется, прожигает жизнь? Так ведь это поправимо! Не давлением и морализаторством — так ведь и расплющить, как катком, недолго — а бережно. Вот сегодня они, например, в музей идут. Мартину должно понравиться. Завтра в клуб? А и ничего, можно и в клуб. Это ж смотря как. Если знать свою меру спиртного и не ввязываться в сомнительные авантюры — почему нет?

— Бабушка, привет. Это Мартин, он очень классный!

— Здравствуй, Соня, — бабущка поднялась со своего рабочего места и ловким жестом вернула на место очки, сползшие в процессе работы на нос. Посмотрела на юношу не сурово и придирчиво, а, скорее, с дружелюбным интересом:

— Здравствуйте, Мартин. Очень приятно! Меня зовут Людмила Александровна.

Такой же взгляд бывает порой у Сони. Вообще, несмотря на типичную одежду "музейной крыски" — чёрную кофту и юбку, серую шаль и блёклый кулончик на шее — Сонина бабушка, кажется, не засушенный цветочек из стапятидесятилетнего гербария, а тоже вполне живая. И тогда, немного расслабившись, Мартин вместо формального "очень приятно!" или "рад с Вами познакомиться" в простоте душевной воскликнул:

— А Вы отличная! Кажется, я понимаю, в кого Соня такая!

Правда, он тут же стушевался и покраснел, но Людмила Александровна засмеялась:

— Вы знаете, Мартин, такого комплимента мне даже Сонин дедушка не говорил!.. Чай, кофе?

— Не, бабуль, мы только букетик поставим и гулять пойдём.

— Сонь, а давай начнём нашу культурную программу отсюда? — юноша с любопытством огляделся и теперь прохаживался по мастерской взад-вперёд, внимательно всё рассматривая. Остановился возле небольшого глиняного горшка, скучавшего на полке над соседним столом.

— Вот это, например, что такое?

— Горшок, — пожала плечами Людмила Александровна. — Это тебе Майя Николаевна расскажет, она у нас специалист по древнерусскому искусству. Как раз сегодня должна из отпуска вернуться.

— А вот здесь у нас главное сокровище — кафтан из красной объяри! — Соня кивнгула на стол, за который вернулась бабушка.

— Из красной чего? — переспросил юноша.

— Иди посмотри.

Мартин подошёл ближе, и Людмила Александровна осторожно приподняла перед ним краешек коричневой бумаги. Под светом ткань радостно запереливалась.

— Ух ты, вот это красота! — юноша потянулся рукой к кафтанчику, как будто желая взять в свои руки волшебную игру света на его полах.

— Молодой человек! — воскликнула бабушка. — Вы уверены, что вещи начала восемнадцатого века нужны отпечатки Ваших пальцев? — но Мартин уже скользнул рукой по ярко-красной глади объяри. Услышав окрик, сейчас же убрал руку.

— Ой, простите! Залюбовался просто.

— Любоваться нужно глазами, — покачала головой Людмила Александровна. Потом ободряюще похлопала юношу по плечу:

— Ну ладно, ладно, не переживайте, от одного раза точно ничего страшного не случится. Но впредь будьте аккуратнее!

— Обязательно! — кивнул Мартин. Зачихался, прикрывая рот ладонью.

— Пыльно здесь, наверное, — нахмурилась Соня. Подошла и взяла молодого человека под руку. — Мы всё-таки пойдём, бабуль. Цветы теперь точно не завянут, мы погуляем и вернёмся.

— Счастливо!

Пять минут спустя Мартин Крохоткин понял, что в дружбе с внучкой кремлёвской реставраторши есть свои плюсы. Например, в том, что не нужно платить за проход в Кремль: у Сони был служебный пропуск, а друга она протащила с собой.

— Как думаешь, я понравился твоей бабушке?

— Однозначно! У неё вообще глаз алмаз! — девушка так долго и серьёзно рассматривала друга, что тот не выдержал:

— Чего смотришь?

— Пытаюсь представить себе тебя в кафтанчике из красной объяри.

— И как, получается?

— Отлично получается! — Соня сала рассказывать тоном сказочника:

— Представь себе: полки. Звон во все колокола и бой барабанов. А во главе полков — ты, в кафтане с панталонами, полушубке, треуголке и высоких сапогах. Салютуешь шпагой и улыбаешься.

— Вешь красивая, не спорю. Но Петру Третьему, должно быть, не очень-то удобно в ней было! — Мартин вернул подругу с небес на землю.

— Второму, — мягко улыбнулась Соня.

— Чего "второму"?

— Петру Второму. Ты как моя мама, она тоже их путает.

— Да хоть сто второму! Я просто рад, что восемнадцатый век кончился и больше не нужно носить такие неудобные вещи.

— Он мою бабушку кормит. И много других людей.

— Кормит как раз потому, что кончился. Тогда — гробил, теперь — кормит.

— С чего ты взял, что гробил? Восемнадцатый век вырастил Ломоносова, Державина, Московский Университет… Да даже Пушкин, хоть и самую чуточку, а всё-таки застал восемнадцатый век.

Мартин улыбнулся:

— Знаешь, за что я тебя люблю? Позитивное мышление — наше всё!

И ради этого юноша согласен был вытерпеть даже два с половиной часа блуждания по достопримечательностям Кремля с Сониными комментариями.