32. Перси

Я сидел на подоконнике и смотрел в окно, наблюдая за городом в пелене дождя. Дождь лил, как из ведра. Его мокрый язык неистово лизал асфальт, серый бетон, пластик, металл, но я не слышал его шума, будто б оглох. Я представлял себя бездомным, мокнущим под дождем животным, или странным существом в плаще. Держа стаканчик с красным вином, как завороженный пытался вглядеться в происходящее. Капли нещадно барабанили по моей одежде. Казалось, я пропитался водой. Назойливый шум стоял в ушах, но это был не дождь.

Закрыл глаза, чтоб вернуться к реальности и вновь разомкнул веки.

Итак, я сидел на широком подоконнике, забравшись с ногами, и крутил в пальцах пластиковый стаканчик. За окном распластался мегаполис, как циклопических размеров животное. Падающие капли, словно миллионы холодных игл пронзили зверя своим безразличием. Город распят дождем.

Я слушаю тишину комнаты, пью маленькими глотками бодрящий напиток, иногда бросая короткие взгляды на постель. На ней спиной ко мне лежит она. Хлоя не шевелится, будто уснула, но я знаю, сон давно исчез. Мы вынырнули из мира грез, и перед нами открылась дождливая реальность города. Я допил вино, и порожний стакан сиротливо ютится на подоконнике. Тишина невыносима. Окно не пропускает звук и, кажется, что, глядя сквозь стекло, ты видишь немое черно-белое кино. Машины снуют внизу, пробираясь сквозь стену дождя. Движение пешеходов почти прекратилось. Они прячутся под всевозможными навесами, другие раскрыли зонты и пережидают в укромных местах окончания непогоды. Холодный поток идет сплошной стеной и, кажется, он усилился. Ливневки вот-вот не справятся, и дороги станут руслами рек.

Странно, но я остро чувствую время сейчас, знаю, сколько его исчезло в вечности, и как отвратительна тягучесть мгновений.

Вновь бросил взгляд на постель и, наконец, произнес ее имя:

— Хлоя.

Она не отозвалась. Я слез с подоконника и представил себе ужасную и неправдоподобную картину будущего объяснения. Хочется избежать надуманных сцен. Сел на кровать. Хлоя не шевелится, словно меня нет в комнате, будто она осталась одна в промокшем насквозь городе. Ни души вокруг, а я — призрак. Меня нет. Я положил руку на ее плечо и повторил:

— Хлоя.

— Не надо, Перси.

Убрал руку.

Голос ее прозвучал гулко, будто донесся из неведомых и холодных глубин небытия. Там, где нет ничего. Ни времени, ни пространства. Я прокрутил в своей голове разговор, произошедший минут пять назад, и вновь ничего не понял. Попытался уловить хоть какой-то смысл, дать рациональное объяснение ее реакции, но наткнулся на невидимую стену. Не понимаю. Не осознаю. Не могу. Будто я нахожусь в прострации. И кажется, дождь за окном вторит моим словам: «Не понимаю, не понимаю, не осознаю…».

— Хлоя, чего ты испугалась?

— Я думала, что все это игра, что все не по-настоящему. Мальчики играют в игры, но вскоре они повзрослеют, но я ошиблась. Какое тебе дело до решений Всемирного Конгресса и указаний господина Санчеса?

Ее голос бесцветен. В нем нет жизнерадостных красок. Он будто лишился сил и неспособен на эмоции, но я-то знаю, чего стоит ей спокойствие.

Отвернулся от Хлои. Уперся локтями в колени, обхватив ладонями голову. Что происходит? Что изменилось? Что?

Она повернулась на другой бок и посмотрела на меня. Я почувствовал это спиной и, бросив ответный взгляд, застыл то ли от ужаса, то ли от неожиданности. Хлоя бледна, как мел. Губы ее превратились в тонкие бледно-розовые ниточки, лишь черные пронзительные глаза остывшими угольками пытаются заглянуть в мою душу.

— Скажи мне, Хлоя, чего ты испугалась?

— Я боюсь потерять себя. Зачем мне эта бессмысленная операция по замене костной ткани на какой-то сплав металла.

— Ни какой-то сплав, а самый надежный. Он более износостойкий, чем человеческая органика. Я хочу, чтобы ты была счастлива.

— Счастлива? Такой ценой?

— Пойми, это мечта многих. Сколько лет человечество жило в неведении, влача жалкое пещерное существование, и вот технический прогресс подарил нам возможность воплотить мечту.

— Мечту? И это, по-твоему, мечта?

Хлоя тихо заплакала. Не было рыданий, криков, истерик, всхлипываний. Медленно из ее глаз потекли два соленых ручейка. Я внутренне сжался и почти физически ощутил текущие слезы. Почувствовал их соленый вкус. Вкус отчаяния и беспомощности. Хлоя продолжила говорить:

— Я уже превратилась в силиконовую куклу, а теперь еще и кости. Перси, это же все не мое. Зачем мне это бездушное тело? Это не я. Кто-то чужая рядом с тобой. У тебя никогда не возникло такого чувства?

Голос прозвучал на последнем издыхании.

— Нет, — ответил я.

Хлоя села на кровать в позу эмбриона, опершись спиной о стену. Потухшие угольки глаз внимательно посмотрели на меня. Я отвел взгляд. Непонятное чувство вины поднялось в душе, закипая, но я тут же загнал его на периферию сознания.

Мы молчим. Тишина убивает. Бросаю взгляд в окно. Оно запотело, и ручейки, словно ее слезы, медленно стекают по стеклу.

Мне понятно, что продолжать бессмысленно. Хлоя не согласится на операцию. «Никогда» — это пугающее слово зависло надо мной, как гранитная глыба. А ведь не возникло и тени сомнения, когда шел на свидание, что Хлоя может отказаться. Вот так просто взять и сказать: «Нет».

Так естественно течет жизнь в этом городе, на этой планете, подумал я. Люди рождаются и приобретают блага цивилизации: пластические операции, силиконовые имплантаты, электронные чипы, синтетические стимуляторы, консерванты биологических субстанций. Мне это казалось до сегодняшнего дня таким понятным и неоспоримым, что даже не верил в человека, который способен отказаться от благ прогресса. И вот, Хлоя сидит рядом и не хочет продлевать свою жизнь, и я впервые не понимаю ее.

Мы молчим. Хлоя, ну, скажи что-нибудь, ну, закричи, устрой истерику, сделай хоть что-то, не будь такой апатичной.

Моя мысль прервалась. Я вновь подошел к окну, протер стекло и увидел, что дождь прекратился. Серые тучи тяжело нависли над городом, но где-то справа сквозь облачную прореху выглянуло солнце. Голубой чистый цвет начинает расплываться по небу. Кажется, лучи подобно острым ножам распороли пепельное полотно туч.

— Ты не согласна? — спросил я Хлою, не оборачиваясь.

— Нет. Никогда.

— Извини, — сказал я и повернулся спиной к окну.

Хлоя посмотрела на меня и спросила:

— За что?

— Возможно, я что-нибудь не так сделал. Не исключено, что неправильно подготовил тебя к будущему, но я не понимаю тебя. Не понимаю.

Последние два слова я произнес по слогам.

— Будущее? — в ее голосе прозвучал и нотка сомнения и нотка ехидства. — Перси, разве это будущее?

— Прощай, Хлоя. Я пойду.

Я направился к двери.

И тут Хлою прорвало. Словно электрическим током ударило ее, словно кто-то стеганул плеткой, но вместо плача вырвался рык затравленного зверя.

— Вали отсюда! Чтоб я тебя не видела! Урод! Иди, верши свое будущее! Элита хренова! «Комитет»! Чистота знания! Уроды! Вы все уроды! И Санчес ваш — урод! А вы! Вы не поймете этого! Никогда!

Зачем именно сейчас эта истерика? Поздно, Хлоя. Поздно. Не нужно. Надо было бы раньше, а сейчас зачем?

Я вышел из номера разбитым.

Хлоя продолжила поливать меня грязью. Ее крик раздается за закрытой дверью, но уже ничего не разобрать.

Я захотел вернуться и вновь все объяснить, привести веские доводы, открыть ей глаза на происходящее, сказать, что таково будущее и другого не дано, но меня что-то удержало. Рука все еще лежала на дверной ручке, потом я резко одернул ее, будто обжегся.

Пройдя по коридору, спустился на лифте и покинул гостиницу.

На улице солнце играло бликами на мокром тротуаре. Я вдохнул полной грудью влажный и прохладный воздух города, и померещилось, что здания тоже шумно вздохнули. Я отогнал видение. Словно зачумленный, ничего не соображая, зашагал неуверенной походкой по асфальту. И тут огромный гильотинный нож отрезал меня от внешнего мира, оборвал пуповину, соединяющую мою душу с городом, и город навсегда стал чужим.

Хлоя, зачем ты это сказала? Зачем ты сделала такой выбор? Все могло бы быть иначе, а теперь прощай. Ничего не будет. Ты сейчас еще в гостинице, лежишь на кровати. Может, плачешь, может, сожалеешь, возможно, бледная словно мел глядишь потухшими глазами на потолок закутанная в тонкое одеяло, но ты сама виновата. Почему ты не можешь принять мир таков, каков он есть? Откуда у тебя это бессмысленное упорство?

…

Я прошел в сторону уличного кафе. Уже виднелись белые стулья и раскрытые зонты. За одним из столиков сидел Ник. Другие места пустовали.

Ветерок трепал волнистые края большого зонта. Официант крутился рядом с Ником, протирая столешницу. Я сел напротив.

— Привет, Ник.

— Здорово. Без предисловий, хорошо?

— Валяй.

— Насчет твоей кандидатуры я не знаю. Тебе самому придется съездить к Наставнику и все выяснить. Второе. Последние факты подтверждают, что под слоем песка есть пустоты, и они не природного происхождения.

— Что делать с пустотами, если меня все-таки назначат наблюдателем?

— По обстоятельствам. Но думаю надо уничтожить следы. — Ник задумался. Он подался вперед и спросил: — Не понимаю, зачем тебе встречаться со мной? Мог бы позвонить?

Я вдохнул влажный воздух, смешанный с запахом кофе и сдобы, и произнес:

— Да, мог бы, но разговор с глазу на глаз надежнее.

— Тебе виднее, — улыбнулся Ник. — Ладно, бывай. — И, уходя, добавил: — Прямо сейчас езжай к Наставнику!

Я кивнул в ответ.

Наставник. Никогда не видел главу «Комитета». Для меня он был загадочной личностью.

…

Мегаполис сверкал вымытой серой шкурой из бетона, железа, стекла и пластика. Холодный блеск. Этот город чужд мне. Неужели ссора с Хлоей определила сегодняшнее настроение? Я с безразличием уставился в окно автобуса. Его уносил стальной поток машин к центру Серышевска. Сияние витрин, танец солнечных зайчиков стали безразличны. Город превратился в бездушного незнакомца, окутанного в плащ мышиного цвета. Серая пелена пала на мои глаза, и я задыхался среди нагромождения каменных джунглей. Меня замутило. Лица пассажиров расплылись, когда я бросил затравленный взгляд на них. Старался отрешиться от душной атмосферы. Черт, почему я не взял личный транспорт?

Глубокий вдох. Выдох. Посмотрел в окно в ту сторону, где над всеми строениями возвышался небоскреб нашего «Комитета». Его шпиль, пронзающий небо, мрачно чернел на синем фоне. Молюсь на него: только бы Наставник дал мне санкцию наблюдателя, пусть это случится. Последняя мысль завладела разумом. Она, как гадкое насекомое, закружила в мозгу, а я подстегивал ее: давай, давай кружи, не останавливайся. Мне больше ничего не нужно в этом мире, кроме санкции наблюдателя. Плевал я на город, плевал я на Хлою, на эту глупую никчемную бабу, ничего непонимающую в этом мире.

Человек — странное существо. Минуту назад он был объят ненавистью ко всему миру, а потом удивился себе: и с чего я вдруг взбеленился. Перепады настроения, как катание на американских горках. Вверх. Вниз. Вверх. Вниз. Это сильно вымотало. Часто замечал за собой терзания, и всякий раз смеялся над мелочными страстями, когда они уходили в прошлое. Неужели мог воспринимать всерьез? Все показалось пошлым, ненужным, каким-то набором штампов, калькой с истинных чувств и эрзацем жизни.

…

Зайдя на первый этаж здания, я немного успокоился. Сомкнулись за спиной прозрачные двери из пластика. Огляделся и понял, что именно в этом месте чувствую себя лучше. Воздух в фойе был прохладным и стерильным. Это взбодрило меня, мысли упорядочились. Я уже не видел мир в мрачных и грубых тонах. Был мир, нарисованный бездушной рукой, и все, что случилось полчаса назад, оказалось таким мелочным и незначительным в сравнении с предстоящей встречей.

Легкой походкой я пересек зал, пробрался к столу регистрации сквозь толпу людей, снующих по своим делам. Девушка-регистратор улыбнулась мне, обнажив ряд жемчужных зубов.

— Слушаю вас.

— Мое имя Перси Флэм. — Я предъявил электронный пропуск. — Наставник должен принять меня сегодня.

— Минутку.

Хрупкие пальцы девушки в красивом и ярком маникюре забегали по виртуальной клавиатуре.

— Да, мистер Флэм, Наставник записал вас на сегодня, только точного времени не назначил, скорее всего, он примет, как будет свободен. Именно сейчас такое время. Можете подняться на верхний этаж, — ответила она, вернув пропуск.

Девушка вновь белозубо улыбнулась и пожелала удачи. Я поблагодарил и направился к лифту. Перед дверьми стояли два человека в элегантных черных костюмах. В сравнении с ними я выглядел парнем с улицы, который случайно зашел сюда. Один из незнакомцев обратил на меня внимание и спросил:

— Вы здесь работаете?

— Да. Наблюдателем, — соврал я.

— Недавно, значит?

— Пару месяцев.

Дверцы лифта разъехались. Мы зашли. Незнакомец, говоривший со мной, спросил:

— Вам куда?

— На самый верх.

— К Наставнику? Хорошее дело, перспективное. Я о работе. Пожалуй, это единственная компания, у которой есть будущее.

Он произнес слова отрешенно, будто не ко мне обращаясь. Я удивленно посмотрел на него. Мой взгляд его не смутил. Он улыбнулся и начал рассказывать. Другой пассажир, кажется, не реагировал на нас, он отсутствующим взглядом смотрел в никуда.

— Я не хочу сказать, что у остального нет будущего, — продолжил словоохотливый незнакомец. — Я лишь желаю нарисовать вам, молодой человек, картину ближайших перспектив. Серышевск — провинциальный город, хоть и миллионик. Не думаю, что о нем знают все члены Конгресса. Они, пожалуй, слыхом не слыхивали, но скоро придет то время, немного осталось ждать, когда на нас обратят внимание. Наша локальная организация с непритязательным названием «Комитет» входит в силу. Кажется, происходит незаметно, но это только кажется. Руководство выбрало правильную доктрину. Да, я думаю должна существовать контролирующая инстанция. Чем мы хуже Конгресса? Идея сама по себе стара, как мир, но вдумайтесь, насколько она проста и понятна каждому. Со временем наши филиалы появятся и в других городах и это не гордость или зазнайство, нет, это, как бы вам сказать, признание очевидного факта, логика исторического развития, социальная необходимость.

Незнакомец продолжал рассказывать. Я слушал вполуха, ибо все речи крутилось вокруг слов о «важности происходящего момента». Мои глаза следили за сменой цифр на табло. Иногда я бросал короткие взгляды в сторону говорившего. Человек стоял ко мне боком, и его профиль при свете ламп дневного света казался серым. Я вспомнил книгу для нумизматов, где на твердых глянцевых листах были изображения старинных монет с профилями правителей. Что-то от тех цезарей было в облике незнакомца, что-то изящное, приковывающее внимание, и в то же время холодное и излишне правильное, какая-то обездушенная красота.

Мои попутчики наконец-то вышли, и я проехал один до верхнего этажа.

…

Стояла тишина, настоящая ватная тишина. Звук не отражался ни от стен, ни от потолка, ни от пола. Казалось, он, долетая до первой преграды, сразу умирал. Я огляделся. Это был короткий коридор с окнами в обоих его конца. Облицовка стен — деревянные плиты, на зеленом полу расстелена темно-серая ковровая дорожка с длинным ворсом. На противоположной стене несколько одинаковых дверей обитых черной кожей. Я прошелся по коридору и сразу очутился перед одной из них с желтой металлической пластиной. Надпись гласила: «Господин Наставник». Буквы изящные, гарнитура знакомая, она часто использовалась «Комитетом» в документах. Я немного замялся перед входом, непривычно утопая в длинном ворсе ковра. Хотел постучать, но, передумав, повернул ручку и вошел. Я оказался в просторном помещении, выстеленном коричневым линолеумом. Стены также облицованы деревом, справа большие окна закрытые вертикальными жалюзи. Сквозь них я заметил на подоконниках цветы в горшках.

— Мистер Флэм? Не так ли? — прозвучал спокойный голос.

Я увидел столы, поставленные буквой «П», на «вершине» буквы сидели семь человек и внимательно смотрели на меня.

— Да, — ответил я.

— Проходите, садитесь, — прозвучал все тот же спокойный голос.

Слегка робея и опустив взгляд, я приблизился к людям. Они все так же внимательно изучали мою фигуру, словно пытались запомнить. Они следили за каждым моим движением, и возникло почти неприятное физическое ощущение сверлящих глаз. Я сел на предложенный стул и, подняв взор, рассмотрел человека, находящегося в центре. Это был Наставник. Он опустил взгляд на лист бумаги, что-то изучая, но уверен, краем глаза следил за мной.

Я даже немного разочаровался, увидев главу «Комитета». Он оказался молодым человеком, наверно, такого же возраста, как и я. Одет Наставник был в черный пиджак, голубую рубашку с пятнистым темно-синим галстуком. На круглом лице сразу заметен вздернутый нос и пухлые губы. Рот, когда глава «Комитета» молчал, принимал странное выражение: что-то среднее между брезгливой ухмылкой и добродушной улыбкой.

— Я думаю, что Непорочные Отцы согласятся. — Наставник бросил взгляд на своих соседей. — Считаю, нет резона тратить время на всякие там церемонии и прочие официальные части, ибо наша работа превыше всего. Мистер Флэм, кандидатура ваша рассмотрена и утверждена. Вот санкция наблюдателя, возьмите.

Глава «Комитета» отодвинул тот самый лист. Я забрал санкцию. Непорочные Отцы одобряюще закивали. Они были облачены в светлые одежды и выглядели намного старше Наставника.

— Вот, собственно, и все, мистер Флэм. Инструктировать вас не будем. Дело простое, на месте оно займет у вас пару часов. Хочется пожелать вам удачи и напомнить, что за нами будущее, мы — соль земли, мы — элита. Сегодня — Серышевск, а завтра — весь мир. Помните о важности вашей работы. У меня все.

— Я запомню, господин Наставник, — произнес я, вставая.

— До свидания, мистер Флэм.

«Мы — соль земли, мы — элита». Казалось, эти слова должны были прогреметь с гордостью и пафосом, но именно от этого они бы потеряли свою силу. Голос Наставника звучал ровно и без волнений, словно он зачитывал уже давно надоевшие статистические данные, и в этом, я считаю, глава «Комитета» прав. Не надо кричать на площадях, по радио и телевидению, надрывая голос. Вряд ли кто-то поверит. Лично у меня это всегда вызывало отторжение, просыпалось недоверие к новоявленному оратору, который взахлеб, жестикулируя, о чем-то вещал слушателям.