20. Йозеф и Мари (письма)

Мари — Йозефу

Милый, за меня не беспокойся. У меня, слава богу, все в порядке.

Я прекрасно помню, как ты раз пожаловался на плохое самочувствие. Тебя, ты говорил, подташнивало. Ничего удивительного! Ты, Йозеф, очень чувствителен и излишне переживаешь за мое здоровье. Ты этого не хотел, но внушил сам себе, наверно неосознанно, что должен забрать часть моих страданий себе. Так оно и случилось. Спасибо тебе. Часть моих физических ощущений во время беременности перешло тебе. Сейчас все позади. Долгие девять месяцев разрешились пятьюдесятью тремя сантиметрами при весе три тысячи двести грамм. Он похож на тебя, Йозеф.

Странное ощущение держать на руках новорожденную жизнь. Да, это все происходило с тобой, но осталась какая-то тайна, недосказанность что ли? Я так и не разгадала секрета человеческой жизни, а главное, не поняла, откуда и как из этого теплого комочка получается личность. Но философию в сторону. Я теперь спокойна, собственно, как и до рождения. Я рада, что все хорошо. Йозеф, расскажи, пожалуйста, как прошла встреча с отцами церкви. Здесь в подземной больнице все замечательно, но не хватает тебя. Нет, я понимаю. Режим. Стерильность. Но прошу, пиши чаще.

Да, и напоследок. Береги свое здоровье. Оно тебе пригодится. Мы же, я и твой сын, шлем тебе привет и ожидаем скорого ответа.

Йозеф — Мари

Солнце мое! Мой маленький теплый лучик. Ты согрела меня. Читаю твое электронное письмо и слышу твой голос. Жаль, что мы не живем в девятнадцатом веке, и нет сладости ожидания нового письма. Но это заменяет мне режим в больнице. Как ты предупредила ранее, тебя только раз в неделю допускают до локальной сети, чтобы ты отправила письмо.

Оценил шутку насчет интоксикации моего организма во время твоей беременности. И знаешь, что я скажу: ты права. Оказывается, психологи давно-давно изучили этот феномен и подтвердили его достоверность. Так что мы, муж и жена, как люди душевно близкие волей-неволей должны проникать в суть друг друга. И физиологические реакции, извини за такую приземленность, в данном случае совпадают. Все правильно.

Насчет отцов церкви. Да, я с ними встречался. Беседа получилась поверхностная, как мне кажется. Все, естественно, вертелось вокруг Габриеля Санчеса и высказывалось разное. Если вкратце, то председатель Всемирного Конгресса — Антихрист. Ну, и приводились аргументы. Если тебе интересна вся беседа, не проблема. Я добуду аудиозапись у господина Геймана.

Так что не забивай себе голову. Отдыхай больше. Спи больше. Следи за сыном. Ты должна оттрубить свой срок у подземников в «Доме матери и ребенка» и выйти на свободу с чистыми анализами. Жители по поручению пастора Германа отвели нам квартиру. Так что переезжать будем вместе. Пока перекантуюсь в том углу, который мне любезно предоставили. Большего для себя я и не желаю.

Готова ли ты увидеть свой новый дом? Пиши, то есть печатай. Жду ответа. Твой Йозеф.

Мари — Йозефу

Ты прекрасно знаешь, Йозеф, что я пойду за тобой куда угодно. Я не была против того, чтобы ты присоединился к Вилькену, не была против подземником. Рано или поздно бог указал бы тебе верный путь. Так и случилось. Я верю, что правильный выбор все равно совершится, пусть и неосознанно. Я верю, мы в подземелье сможем обрести душевное спокойствие. Может, оно будет относительным, пускай.

Наверно, тебя удивили мои слова. Я вижу, как твои брови чуть приподнялись и на лице растерянность. Думаю, в этом виновато наше дитя, или обстановка в больнице, но я склоняюсь к первому варианту. Он только-только родился, и уже дарит нам надежду на будущее.

Я сказала, что пойду за тобой? Я же хотела сказать: люблю тебя. Люблю тебя всего, такого, каков ты есть. Не подумай, любовь моя не слепа. Это не безбашенная влюбленность подростков, это сознательный выбор. Представляешь, я думала об этом, благо досуг неограничен, и пришла к выводу, что любовь ничего не имеет общего с эмоциями. С чувствами — да, но не с эмоциями. Любовь владеет сознанием. Только человек, достигший внутреннего спокойствия, когда все душевные страсти улеглись, способен на любовь. Влюбленность это не любовь. Не помню, кто сказал. По-моему, Блок. Любовь — производная разумности. А чувства могут сопровождать любовь. Если бы я искала ее в сфере иррационального, то запуталась бы. Она лежит в сфере рационального. И рациональность эта божественного толка. Она от бога.

Извини, за философию, но, видимо, не хватает тебя, хоть ты меня и навещаешь. Я начинаю копировать тебя. Ты тоже любишь растечься мыслью по древу. Так что вот, твоя жена берет с тебя пример.

Целую крепко, обнимаю ласково. Твоя Мари.

Йозеф — Мари

Кажется, я долго не получал от тебя письма. Хотя глянул на дату последнего и убедился: они приходят в срок. Просто удивительно. И с техникой не поспоришь. Подземники, конечно, молодцы. Они наладили собственную сеть, существующую автономно от Интернета.

Ну, а сейчас я о себе немого расскажу.

Ты не поверишь, но последние двое суток я ничего не делал. Так получилось. Поэтому скучал. Скучал по двум причинам. Во-первых, от безделья. Во-вторых, скучал по тебе. У меня все хорошо, но ощущаю ущербность, будто лишили чего-то, точнее кого-то. «Ампутированность себя» — так назвал я свое душевное состояние. Извини за корявость.

Зашел в местную сеть, посерфинговал, наткнулся на «Всемирную Библиотеку». Скачал из нее все труды Анри Фарме. Хотел почитать, но не смог. Как порой кусок в горло не лезет, так и чужая мысль не желала отпечатываться в мозгу. Затем обратился к аналоговой библиотеке. Я тебе говорил раньше, что взял с собой бумажные издания, помнишь? Так вот, побродив взглядом, остановился на распечатке рукописи Андрея Мокшаева. Начал читать сначала и увлекся. Время прошло быстро, но вновь не понял, зачем Фарме завещал дневник Мокшаева мне?

Вот так и прошли дни.

Целую твои руки, целую тебя всю-всю. Жду письма. Твой Йо.

Мари — Йозефу

Здравствуй, милый. Извини за короткую записку. Да, сообщить нечего, но, с другой стороны, это и хорошо, потому как у меня все идет по-прежнему. День неспешен и ленив, и я невольно попала в плен его неспешности. Словно муха в меду: сладко и приторно, но вылезать не хочется. В общем, все превосходно. И желать себе лучшего даже странно. Куда уж лучше?

Хотела сказать пару слов насчет сочинений Мокшаева. Я их читала и, кажется, есть общие черты между господином Фарме и ним. Так мне показалось. Особенно становится ясно во второй части записок. Возможно, ошибаюсь. Дело тут даже не в схожих чертах характера, а в жизненной философии.

Все. Целую. Жду. Твоя Ма.

Йозеф — Мари

Милая Мари, не стал я ждать недели. Не утерпел. Решил напечатать несколько строк. Кажется мне, что ты скромно умалчиваешь о своем счастье. Ничего не говоришь о «Доме матери и ребенка». Я уверен, тебе там хорошо, потому что ты не одна. Дело даже не в нашем сыне, а во взрослом окружении. Ты среди женщин, вы находитесь на равных условиях — юные мамы — и тебе не скучно. В общем, не обращай внимания, Мари. Я брюзжу, и мои придирки ничего не значат, а источник их понятен: вас нет рядом.

Кстати, на днях до меня дошло, почему я не смог читать Фарме в электронном виде. Нет ощущения историчности его произведений. Дело в том, что во мне засел стереотип: только напечатанная книга имеет значение, а электронка — так, баловство. Когда ты держишь настоящую книгу в руках, ощущаешь тяжесть, фактуру, рельефность оттиска на корках, запах и шелест страниц, тогда понимаешь, что перед тобой история. Оттого и внимание перекинул я на записки Мокшаева. Перечитав их, попытался представить портрет героя. Какова была внешность автора сочинения, о чем думал, что делал. Это сродни работе палеонтолога, только здесь по словесным останкам я пытаюсь восстановить историю прошедшего времени, сам не понимая, зачем это нужно.

Насчет близости жизненных философий Фарме и Мокшаева? Не знаю. Я так бы не сказал. Дневник Мокшаева, если читать не о детстве, а об отрочестве, то он сверкает как новогоднее украшение иронией над собой и миром. Кажется, автор, забравшись повыше, незлобно подсмеивается над читателем.

За сим — все. Жду письма. Целую. Скучаю. Радуюсь, что ты есть у меня. Йозеф.

Мари — Йозефу

В предыдущем письме ты сообщил, что скучаешь, и говорил, что у меня обстоит все намного лучше, ведь я нахожусь в окружении подобных себе. Спешу сообщить: я скучаю без дела. Досуг в «Доме матери и ребенка» резиновый, времени много. Но ты прав, окружают меня подруги. Они — новоиспеченные мамаши — болтают о разном. Всего не упомнишь. Хотела тебя перечислить темы разговоров, но решила — нет, письмо разрастется и станет утомительным.

Странно, беседы не запоминаются полностью, а лишь отдельные слова и фразы отпечатываются в голове. Этот разноцветный рой обрывков витает в сознании, как рой насекомых — пестрых бабочек. Красиво. И, наблюдая за ними, не замечаешь, как проходит время.

Поэтому я решила не утомлять тебя. Я вспомнила о недавней своей знакомой. Ее зовут Катрин. Она поклонница писателя Джона Фаулза. Жил такой автор в двадцатом веке. Я не стала особо расспрашивать о чем он пишет, о его биографии, не вникала в детали. Как будем вместе, мы обязательно ближе узнаем Фаулза. Очень хочется почитать что-нибудь у него, ибо Катрин так его разрекламировала. Она сказала, что он не выстраивает идеальных отношений между мужчиной и женщиной. Не все так радужно, не все так легко. Звучит, конечно, банально, но я просто стараюсь передать тебе суть разговоров с Катриной. Я еще тогда подумала: некоторые люди, возможно большинство, готовы претерпеть ряд неудач на пути к своему счастью, но только чтобы счастье было гарантированно. Не странно ли это? Я о том, что люди не знают предела своих сил. Они не могут определить границу, переступив которую, отчаиваются. И желание жить гаснет. Где предел прочности личности?

Ну, вот и все, Йозеф.

Перечитала абзац о Фаулзе и решила: Мари ты стала задумчивой. Наверно, это связано с ребенком, с нашим Эмилем.

Забавно. Правда, Йозеф? Пиши. Жду ответа.

Йозеф — Мари

Здравствуй, милая!

Пожалуй, забавно. Мне часто хочется обнять тебя и приласкать на груди, как маленького ребенка. Да, ты маленький ребенок, но в тоже время понимаю, что ты уже взрослая женщина и не хочется в это верить. А, может, ты — взрослый ребенок? Боже, не могу выразить словами! Ну и ладно, в конце концов, ты понимаешь, кем бы я ни был, какими бы языками не владел, но не один из них не способен выразить всю глубину мысли. Не только моей, а вообще человеческой.

Кстати, о пределе прочности человека. Раньше она была разной. Не знаю, как сейчас. Не улыбайся. Скажем, во время второй мировой войны европеец, попавший в плен к фашистам, выдает своих. Потом он возвращается из плена, и родичи его понимают: его же пытали, он не мог выдержать боль, да и это неправильно — терпеть боль. Но с точки зрения русского менталитета он является предателем. С точки зрения русского ты обязан перетерпеть все, но не выдать своих. Честь выше физической боли. Наверно, я сейчас огрубил и утрировал.

Твое письмо еще натолкнуло на одну мысль. Не помню кто, видимо какой-то литератор, говорил, что последний предел человеческой личности, ее потолок это homourgius (человек творящий), а гениальность, как высшая степень художественной одаренности, есть показатель того предела.

Ну, а рассказать о себе? Да нет, не стоит. У меня все хорошо. Море спокойно. Небо чисто. Воздух прозрачен. Солнце светит ласково. Но в пейзаж закрался изъян: девушки по имени Мари там нет.

Последнее. Тебе пришел с поверхности неожиданный привет от Элен Фарме. Я передам весточку коротким письмом чуть позже.

Пока. До новых слов. Твой Йозеф.

Мари — Йозефу

Скоро мы встретимся, и хотелось бы начать это письмо как-то по-особому. Но не получается. Выходит банально, значит, сочинять я не умею. Ну, и ладно!

Так что встречай. Я скоро выхожу. Врач, который курирует нашу палату, точно сказала, что нет причин для задержки, все отлично. Теперь думаю: а что потом? Что ждет впереди? Видимо характер у меня все-таки беспокойный. Я уже слышу твои упреки: «Мари, надо принимать все, как есть. Мы будем делать честно свое дело, и пусть будет то, что будет».

Очень, очень, очень сильно по тебе скучаю. Не жду от тебя ответа, а жду только встречи. Знаешь, эта переписка не может продолжаться вечно. Возможно, я ошибаюсь, но не может электронный диалог длиться вечно. Нельзя только письмами удержать тонкую нить душевной связи. Как жили наши предки вдалеке друг от друга и писали настойчиво обо всем, чтобы не растворить в холоде расстояний человеческое тепло? Не представляю. Правда, у них не было глобальной сети. Эти технические средства сплошной самообман, ведь я вижу только твои слова на дисплее, но не держу в руках писем, хранящих тепло твоих рук, Йозеф.

Жду встречи. ОЧЕНЬ, ОЧЕНЬ. Близкая и такая далекая Мари.

Йозеф — Мари

Здравствуй, моя хрупкая. Мой маленький лучик солнца.

Хочу сообщить, что все в порядке. Твою электронную медицинскую карту я уже получил. Жди меня, я скоро прибуду. Не на белом коне, да и зачем он здесь? Зачем нам лишний рот? Не забудь собрать вещи, которые ты заберешь из «Дома матери и ребенка». Ну, вроде все. Нет! Еще. Это к делу не относится, но решил поделиться именно сейчас. Я случайно встретил здесь среди подземников потомка Андрея Мокшаева. Да-да, того самого. Его тоже зовут Андрей. Видел мельком, но если я не забуду, или ты напомнишь, мы обязательно познакомимся.

Все. Жди. Скоро буду. Уже твой и намного близкий Йозеф.