5. Мутные воды

Господин Морган с интересом и неподдельным удивлением следил за происходящим. Порой со стороны это могло выглядеть забавным: ты оказался внутри представления. Вот только Морган, находясь внутри, не участвовал в нем. Он был пассивным участником – присутствовал, наблюдал и продолжал удивляться, а удивляться было чему. Совсем недавно члены Всемирного Конгресса единодушно продвигали Санчеса на пост председателя, но, спустя короткое время, они же, находясь во власти непонятных сомнений, каждый на свой лад просили действующего главу Конгресса не спешить с избранием. Вот не люди, подумал Морган, а флюгеры. Ветер переменился, видимо, ветер в головах, и мысли полетели в другую сторону.

А если всерьез подойти к вопросу?

Но финансиста не интересовала такая перемена, ему был любопытен ветер: откуда подул он, где причины? Морган причин не нашел, точнее не видел, не ощутил их шестым чувством, и все же интуиция послала слабый сигнал. Запульсировал маячок: кто-то внутри Конгресса радикально настроен против Санчеса.

Виновник же торжества – Габриель – вел себя спокойно и уверенно, будто и не о нем говорят. Он оставался безучастным и прекрасно знал о предстоящем незапланированном съезде. Санчес был приглашен на него, но послал официальный отказ. Журналисты, осаждавшие его вопросами, уходили ни с чем. Санчес, устав от их напора, все больше отмалчивался, но иногда скупо отвечал им примерно следующее:

— Не стоит обращать внимания на тех, кто баламутит воду. Да, баламуты. Приношу извинения у всех членов Конгресса за нелицеприятное высказывание, но считаю, нужно подождать следующего заседания, подчеркну, планового заседания, а не стараться решать вопросы впопыхах, находясь во власти эмоций. Нам нужно спокойствие, нужна рассудительность. Спасибо, у меня все. Еще раз приношу извинения.

И Габриель запирался от служителей четвертой власти, не желая комментировать и давать пищу слухам.

Жил он в загородном доме своих приемных родителей и часто долгими вечерами сидел у окна, вглядываясь в темнеющий простор небес. Он представлял себе, что его взгляд свободен, что скользит он по воли разума, лишенный тела, туда, вдаль, за горизонт, за черту. Нет ничего, что мешало бы мысленному взгляду. Нет туч, нет домов, нет деревьев. Свобода и простор.

Так однажды, погруженный в созерцание пейзажа за окном, Габриель задремал и ему приснился сон: будто незримо присутствовал он на Всемирном Конгрессе. Но это было не повторение прошлого. Фантазия нарисовала тот самый незапланированный съезд. Рассудок во власти сна вдруг понял, что это не совсем сон, что на самом деле именно сейчас где-то происходит незапланированная встреча. Где? Выяснять не было возможностей. Габриель словно оказался запертым в том здании. А с другой стороны, зачем знать где? Что это изменит?

Итак, Габриель увидел все, как наяву. Слишком четок оказался сон, слишком велика полнота ощущений. Много мелких деталей, что в обычном сновидении ускользают от внимания. Это не сон, это реальность.

Вот фасад здания, вот главный вход. Строение напоминает дом культуры какого-то крупного города – это все, что успел Габриель увидеть, а дальше он невидимым призраком скользнул внутрь и рассмотрел незнакомый интерьер. Он не знал этого зала, а множество деталей, что поймал его взгляд, не прояснили картины, а наоборот только все запутали. Габриель бросил бесперспективное занятие – узнать, наконец, что же это за место. Он сосредоточил внимание на людях. И как только Санчес сделал это, будто прибавили звук. Вся палитра его, казалось, ворвалась в мозг и готова была разорвать черепную коробку. Стало больно смотреть, видение задрожало. Габриель чуть рассредоточил внимание. Он словно настраивался на частоту телевизионного сигнала. И вот, привычное восприятие вернулось. Он увидел председателя.

Председатель, поднявшись на трибуну,  попытался успокоить всех:

— Хорошо, хорошо! Я все понимаю, но не стоит так напирать. Успокойтесь, господа, успокойтесь! В этом нет смысла по одной простой причине: наша встреча незаконна.

Голос председателя ворвался в мозг Габриеля подобно смерчу. Опять слишком громко. Габриель мысленно представил, что чуть прикрыл ладонями уши. Звук стал тише.

— Прошу тишины! – жестко проговорил председатель.

Люди затихли.

— Ну, вот, другое дело, а то шумим без толку. Да, господа, да. Незаконна, — продолжил Лао-Джи-Цы. Последнее слово он произнес по слогам и чуть громче. – Я поясню. Дело в том, что господин Санчес был приглашен сюда, но отказался присутствовать по личным мотивам, а сие означает, мы не имеем права лишать его членства, как некоторые вдруг захотели. Так и не имеем права лишать других, если они не участвуют при этом. Только в исключительных случаях мы имеем право так поступать. Наш случай не исключительный. Кроме того, это внеплановое заседание. Проведение подобных заседаний, конечно, оговорено в уставе Всемирного Конгресса, но, согласно перечню, наш случай не подпадает под юрисдикцию.

— Господин Санчес специально так сделал. Он же знает назубок устав Конгресса, — прозвучал голос из зала.

— Безусловно, — ответил председатель. – Он также понимает незаконность наших действий, но я созвал вас только для того, чтобы разрядить атмосферу, а не сводить счеты, не сгущать красок. Да, и еще. Рекомендую не подавать голоса с мест, а выступить. – Он окинул взглядом аудиторию. – Может, кто хочет? Тогда прошу.

Лао-Джи-Цы покинул трибуну.

«Словопрение, — с иронией подумал Санчес, — весьма и весьма подходит к данной ситуации. «Словопрение» похоже на «суесловие». «Словопрение» состоит из двух корней: «слово» и «преть». Действительно, речи выпревают, теряя смысловую нагрузку. Словопрение – больше никак этот балаган не назовешь».

Появился молодой человек невысокого роста с нервными движениями. Он, влетев на трибуну, поправил микрофон и произнес:

— Ганс Вилькен. Австрия. Спасибо, что дали слово. Мои аргументы в пользу лишения господина Санчеса членства в Конгрессе покажутся вам смешными. Да, да, я помню, мы не обсуждаем это, но позвольте высказаться. Итак. Если я назову аргументы, вы так и заявите: это не повод. Но все же считаю, его труд под названием «Открытый путь» весьма вредным для земной цивилизации. Я не могу сейчас пускаться в пространные разъяснения подводных камней, которыми напичкана сия книга. Даже если бы начал хоть что-то излагать, вряд ли нашел поддержку большинства. Но я попробую. Вначале, правда, хочу объявить протест по поводу отдельных умонастроений. Некоторые из вас вычленили из «Открытого пути» ряд тезисов, превратив их в пункты программы по социальному благоустройству планеты. Я заявляю протест. Вырывание из контекста недопустимо, не только для этого произведения, а в целом для любого сочинения. Я против спекуляций. Труд господина Санчеса следует обозреть, как говорили раньше, целокупно. Так сказать, окинуть все пространство от сих мест и до горизонта.

«А он интересный, — подумал Санчес, — немного нервный, и мысли его бегают, но есть в нем способность быть лидером».

Габриель почувствовал мысли оратора. Они были как раскаленные живые камни. Живые потому что, казалось, подпрыгивали на металлической решетке, производя грохот. Снизу решетки полыхал огонь эмоций.

Ганс Вилькен, разложив перед собой листы, исписанные крупным неровным подчерком, продолжил:

— Конечно, вы потребуете конкретных примеров. Будут вам примеры. Хотя сама книга является одним большим аргументом. Все-таки, переходя к частностям, мне не нравится идея всеобщего спокойствия, высказанная в «Открытом пути». Сама идея прекрасна, если взять ее изолированно от особенностей исторического пути Земли. Язык не повернется назвать мысль вредной. Но она замечательна лишь для тех, кто скользит по поверхности, не разбирая сути вопроса. Во-первых, где вы видели, чтобы человечество жило спокойно. Да, случались мирные периоды, но девять десятых времени люди проводили в войнах. Данный исторический период, в котором всем нам выпало счастье жить, является эпохой мирного сосуществования, но, как мне кажется, это хоть и закономерное, но все-таки исключение. Исключение, подтверждающее правило о выше сказанных девяти десятых. Похоже, вы подумали, что я призываю к войне, к взаимной ненависти и самоуничтожению? Нет. Падения в хаос я тоже боюсь. Своим радикальным красноречием я пытаюсь достучаться до вас, пытаюсь показать опасность «Открытого пути». Наверно, вы удивлены? Сказал, ничего не объяснив. Тогда так. Зададимся прямым вопросом. Не кажется ли вам, что господин Санчес своей идеей всемирного спокойствия пытается усыпить наше внимание? Не мыслится ли вам, что приход всеобщего спокойствия, как неумолимая химическая реакция в социуме, повлечет за собой и физическую лень? Пресыщенность. Инфантильность людей не только как биологического вида, но и как культурно-исторической единицы, если смотреть с цивилизационной точки зрения. Да, господа, лень тела родит и лень духа, снижает пассионарность. И это не в границах одного государства, это в масштабах целой планеты. Всеобъемлющая апатия и меланхолия. Эдакий свинцовый шар, образно говоря, который расплющит нашу цивилизацию. Я бы желал, чтобы вы взглянули под этим углом. Спасибо. У меня все.

Ганс Вилькен покинул трибуну. Через пару секунд ее занял другой человек с точеными и красивыми чертами лица, спокойный и открытый взгляд которого уже сам по себе говорил собравшимся: все будет хорошо, беспокойство излишне, я держу руку на пульсе событий.

— Майкл Хейнни. Соединенные Штаты Америки. Благодарю господина Лао-Джи-Цы, что направил заседание в данное русло. Постараюсь быть кратким. Я не согласен с господином Вилькеном, не во всем, но скажу так: он не привел ясных аргументов. Его речь – одна большая риторическая фигура. Я не сомневаюсь, что с его точки зрения все понято и причины очевидны, исходя из которых, не стоит использовать тезисы «Открытого пути» в программах будущего мироустройства, ибо пресловутый контекст. Но господин Вилькен раздувает из мухи слона. Он пугает нас чеховскими Ионычами, но в масштабе всей планеты. Я, конечно, не высказываюсь за мировоззренческий инфантилизм. Я против индифферентности общества. Моя точка зрения лишь в том, что он неверно истолковывает тезисы господина Санчеса. Говоря о всеобщем спокойствии, следует понимать всемирную отрешенность от экономических потрясений и войн. И только так, и ни шагу в сторону от красной линии. Кроме того, надо читать рассудком «Открытый путь», а не эмоциями. Вербальные красивости, их я считаю существенным недостатком книги, нужно отсеять, убрать в тень. Нужно сбросить яркую мишуру и увидеть за ней, что голода и кровопролитий больше не будет. А идея о братстве всех религиозных течений? Разве это плохо? Нет, господа как-то глупо критиковать «Открытый путь» с точки зрения господина Вилькена. У меня все. Спасибо Конгрессу за внимание.

«Нет, не интересно. Такое впечатление, что собрались просто так, без причин. Побалагурить. Или как там? Поточить лясы», — съязвил Санчес.

Он увидел, как притихшая публика зашевелилась на местах, когда Хейнни вернулся на место. Что обсуждали люди, не было слышно. Все слилось в тревожный гул. Стало ясно, члены Конгресса так и не пришли к согласию. Это понял и председатель. Он вновь, решив прекратить раскачивание лодки, вышел на трибуну.

— Господа, тише! Пожалуйста, тише! И минуточку внимания. – Лао-Джи-Цы щелкнул пальцем по микрофону, чтобы привлечь внимание. – Сегодня странный день. Никогда я не видел наш Конгресс таким возбужденным. – Председатель изобразил улыбку. – Как уже сказано, это заседание ничего не решает. И поскольку вы, извините за атавизм, выпустили пар, мне кажется, что выпустили, да? Поэтому прошу успокоиться. Лично я увидел, что наши рассуждения зашли в тупик. Я выслушал внимательно обоих. И господина Вилькена, и господина Хейнни. Что же я почувствовал? Стену, выросшую между ними. Каждый из них желал утвердиться. Все было довольно субъективно. Поэтому предлагаю закрыть наше неофициальное заседание и отложить решение данного вопроса. Через год состоится Всемирный Конгресс в Токио. Там, думаю, и разрешаться назревшие противоречия. Ни у кого нет возражений? – Конгрессмены промолчали. – Вот и хорошо. Прошу считать внеплановый съезд членов Всемирного Конгресса завершенным.

«Вот и правильно. Закрывайте лавочку, — мысленно улыбнулся Санчес, — а если честно, то все это – мутные воды. Ничего хорошего. И в чем смысл? Зачем тратили столько времени?»

Габриель, очнувшись у окна, вновь улыбнулся: ничего существенного не произошло, пока все шло как надо.