16. Прощание с иллюзиями

Они ждали у западных ворот. Короткие секунды падали в вечность медленно, но, наконец-то, остальные группы, что только-только подходили к Альбургу, заняли позиции – каждая у своей стороны. Ворота были закрыты, но меньше чем через минуту электронную систему защиты взломали. Она приняла чужаков за строителей.

Всех предупредили, что на объекте никого не будет и опасаться нечего, но нависшая тишина все-таки оказалась непривычной. Также непривычно было видеть оставленную на время выходных технику, замершую в ожидании хозяев. Агрегаты походили на неведомых животных. Минерам почудилось на мгновение, что вот недавно кипела жизнь, шла стройка, и вдруг, незадолго до их прихода, по непонятной причине все остановилось.

Йозеф обратил внимание на песчаные гряды и горы грунта, смешанного с камнями и кусками ржавого железа. Он впервые так близко увидел машину, что называли строительным комплексом. Комплекс, конечно, был не последним словом в технике, но размеры его впечатлили. Он напоминал уродливую гигантскую гусеницу. В длину она была метров сорок. Застывший механизм, состоящий из трех вагонов подвижно сочлененных, мог работать автономно долгое время. Головная часть служила кабиной управления и тягловым механизмом. Внутри него, насколько знал Йозеф, должны работать десять человек. Они обслуживали железного исполина. Средняя часть несла на себе приспособления: пневмомолот, бурильную установку и большой кран. Третий вагон оказался утыканным, точно копьями, кранами разной грузоподъемности. Они выбрасывали стрелы из боковых частей, а в хвосте располагался алмазный бур похожий на тупое жало. Йозеф, обойдя комплекс вместе с группой, заметил с правой стороны головной части лифт. По нему и поднимался в кабину управления оператор и техники. Строительный агрегат был на гусеничном ходу.

Включилась рация. Среди тишины голос, прозвучавший искаженно, показался слишком громким:

— Западная группа на месте. К операции готов. Ждем остальных.

И далее, словно эхо повторились другие голоса. Минеры заняли позиции, и началась закладка. Сам Йозеф, не принимал участия в минировании. Он только помогал старшему в группе, работал на подхвате.

Сделав одну закладку, двинулись к другому месту.

Видимо, от того, что Йозеф был сосредоточен на деле, он пропустил момент, когда началась неразбериха. Он словно очнулся, вернувшись к реальности. Йозеф понял, что сухой стрекот – это автоматная очередь, прозвучавшая вдалеке.

Одна из групп наткнулась на засаду? – молчаливый вопрос на лицах.

— Восточная группа, прием.

— Прием!

— Что у вас?

— Нападение животных!

— Повторите.

— Нападение животных. Собаки. Они агрессивны. Еле отбились. Ожидаем повторной атаки.

— Что за бред вы несет?! Восточная группа, как закладка?

— Сделали!

— Уходите.

— Пытаемся! – Звук автоматной очереди. – Они вновь нападают!

— Восточная группа! – Тишина в эфире. – Прием, восточная группа! – Но никто не ответил.

— Уходим, — скомандовал старший по группе.

— Смотрите! — произнес Йозеф, указывая в том направлении, откуда должна была выйти восточная группа.

Вдалеке появилось серое пятно. Оно медленно вытянулось, и стало похожее на гигантский язык, облизывающий землю. Язык был живым. Он менял очертания и приближался. Все ближе и ближе. Серая масса уже напоминала селевой поток, который грязным и жирным мазком менял пейзаж.

— Хватит пялиться! Уходим! – прозвучал приказ.

Это была большая стая животных. Серые поджарые тела собак шли плотно друг к другу. Тысячи лап. Тысячи голов. Серая амеба из тел. Звери двигались в полном молчании, не отрывая взглядов от людей.

Группа запрыгнула в фургон.

Собаки не кинулись, не залаяли, не зарычали, словно им было все равно. Стая, перестроившись в клин, сменила направление и рванула к транспорту.

Машина дернулась с места. Стая продолжила преследование. Показалось, что она скоро окружит грузовик и перевернет его своей массой.

Йозеф увидел вожака стаи. Большой трехголовый пес, ощерив клыки, сверкнул слепыми глазами. Йозеф мог поклясться, что ему удалось рассмотреть мутные бельма вместо обычных зрачков, но от этого взгляд зверя был еще более пронзительным. Кипящая ненависть и уверенное превосходство собственной силы перед беспомощностью людей плескались в слепых глазах.

Грузовик сильно тряхнуло. Йозефа подбросило вверх так, что он ударился о металлический скелет тента и потерял сознание.

Очнулся Йозеф на бетонном полу, засыпанном строительным мусором. Где этот пол, в каком недостроенном здании, на каком этаже, он не разобрал. Вокруг лишь голые стены. Вместо окна – большой проем. Сквозь него виднелась часть неба и верхушка здания, ощетинившаяся стальными балками.

Йозеф перевернулся на правый бок. Левую часть саднило, а мышцы гудели. Он с трудом встал на колени. Именно в этот момент среди вязкой тишины прозвучало частое дыхание. Смолкло на пару секунд и вновь проявилось где-то совсем близко. Знакомое дыхание. Так дышит собака, раскрыв пасть и вывалив розовый язык. Йозеф представил, как пес блуждает по строению, часто дыша, будто животное выбилось из сил в поисках. Кого? Его, был ответ. Конечно, его. Йозеф, забыв о боли, резко обернулся и увидел выход из помещения. В дверном проеме стоял адский зверь. Тот самый. Трехголовый. Слепые глаза уставились на Йозефа. Йозеф встал на ноги.

— Даже не думай, — прохрипел пес.

— Что?

— Даже не думай, что сможешь меня победить. Ваш Вилькен идиот, а законы вселенной незыблемы. Это вы запустили обратный отсчет для человечества. Зачем переступили ту черту, за которой дремлют сторожевые псы вселенной? Зачем разбудили нас? Поймите, вы обречены. Открой свой разум и проснись. Тогда увидишь правду. Очнись! Слышишь, очнись, Йозеф!

И Йозеф очнулся. Над ним склонилось лицо старшего по группе.

— Где я?

— Все там же, Йозеф. В фургоне. Здорово тебя припечатало.

— А сколько времени?

— Молчи, все в порядке. Все живы. Мы вырвались.

Последние фразы прозвучали глухо, точно сквозь воду. Мир поплыл перед глазами, и Йозеф вновь нырнул в небытие.

Очнулся он окончательно в больнице.

С безразличием смотря в потолок, Йозеф, не до конца осознавая себя, почувствовал чье-то присутствие. Справа сидел человек.

— Ну, как вы? – спросил незнакомец.

— Да так, — неопределенно ответил Йозеф.

Говорить ему не хотелось, думать – тоже. Кто этот неизвестный? Что он здесь делает? Может, врач? Может, нет. Что ему, в конце концов, здесь нужно? Йозефу было все равно. Будто из тела вынули скелет, оставив только мягкие ткани. Нечто подобное сотворили и с душой – извлекли стержень, на котором раньше держались все мысли и чувства. Они рассыпались, утратив стройность.

В раннем детстве у Йозефа была пирамидка – толстая пластиковая палка с нанизанными на нее разноцветными блинами. Йозеф, так показалось ему, как раз и стал той бесхитростной игрушкой, лишенной оси.

— О чем задумались? – продолжил расспрашивать незнакомец.

— Никак не соображу. Мы где? В больнице?

— Да.

— А что за страна?

— Шутите? Это хорошо. – Незнакомец глянул в окно. – Северная Германии, скажем так.

Йозеф поморщился. Нет, тело не болело. Голова была тяжела, но это можно пережить. Мысль, вначале неясная, похожая на эхо, наконец, оформилась вопросом: «А я его где-то видел? Вот этого, который со мной пытается говорить?»

Он припомнил, еще до наступления операции, когда обсуждали детали в так называемом штабе, это лицо мелькало среди сторонников Вилькена. Йозеф не жаловался на память, но память на лица порой подводила. Бывает, видишь знакомое лицо, но вспомнить человека не можешь.

Но вот именно этого человека, сидящего справа, он видел вместе с Вилькеном. Да, видел. Неприятный холодок в душе заставил пристальнее вглядеться в черты собеседника.

— Да, я вас слушаю. Вы что-то хотели спросить?

— Я вас видел в штабе у Вилькена.

— Верно. Но вас я не помню.

— Что с нами будет?

— Да ничего с нами уже не будет, – собеседник по-философски отрешенно произнес эту фразу. – Кстати, как вас?

— Йозеф.

— Так вот, Йозеф, я сломал голову, размышляя над простым, казалось бы, вопросом: что хочет от нас председатель Всемирного Конгресса, господин Габриель Санчес? Что с нами будет? Оказывается, ничего. Мы ему безразличны. Как только вас выпишут, можете идти на все четыре стороны.

— Я не понял. Вы сейчас пошутили?

— Отнюдь. Санчес помиловал всех участников диверсии, как он назвал нашу кампанию.

— А Вилькена?

— Насчет Вилькена ничего не знаю. Он исчез. Ни слуха, ни духа.

— А что же случилось в Альбурге?

— А черт его разберет. Да, скорее всего, именно он и разберет. Нападение бездомных псов во главе с трехголовым мутантом – отличная завязка для историй Лавкрафта. Но никаких стай бездомных собак на объекте не было. Радар их не поймал, следовательно, мы попали во власть галлюцинации.

— Ладно, оставим это. – Йозеф почувствовал, что голова начинает болеть. – Что дальше? Мы будем продолжать борьбу?

— А вы идеалист, — ухмыльнулся незнакомец. – Какая борьба, когда все разбежались по углам точно крысы? Никакой борьбы не будет. Извините.

Последнее слово собеседник выплюнул с раздражением. Он поднялся с места и покинул Йозефа. «Может, я и идеалист», — подумал Йозеф.

Мозг заволокло туманом. Думать не хотелось. Мысли заворочались, словно свинцовые грузы – медленно и нехотя.

Возможно, он и был идеалистом, и у него имелись иные представления, как противостоять злу. Не так как задумывал Вилькен. Но он исчез, и будто почву выбили из-под ног. Закралась мысль: «А стоила ли эта операция хоть чего-то? Стоила ли она того краткого мига жизни, потраченного на нее? Не являлась ли она авантюрой, причем самой бессмысленной авантюрой?» Авантюра – то гнусное слово, что всем своим существованием подрезало на корню смысл произошедшего недавно с Йозефом. Авантюра – ярлык. А Йозеф хотел избавиться от ярлыков.

Он ощутил себя застывшим между двух бездн. Между будущем и прошлым. Это, решил он, похоже на перепутье, нужно думать, куда двигаться дальше. Еще не ясно, какой путь впереди, но то, что это не путь Вилькена, Йозеф знал теперь точно. Разрушение – это дорога в никуда. Разрушение есть зло. Ну, да, меньшее зло, но все же зло, прикрывающееся благими намерениями. Убийца, хладнокровно лишающий кого-то жизни, всегда остается убийцей, чтобы он там не испытывал к своей жертве. Но и судья, подписывающий смертный приговор этому убийце никаким образом не лучше его. Судья тот же убийца. А Вилькен хотел быть судьей. Судья тоже соучастник преступления. Око за око и зуб за зуб – порочный круг. И палач, лишающий жизни преступника, палач, выполняющий предписание судьи, есть убийца. Все они повязаны кровью, и никто не хочет разорвать порочный круг.

Йозеф отогнал навязчивые мысли, поняв, что в своем свободном кружении они ушли слишком далеко. Единственное, принесшее радость, это свобода мышления. Мысли скинули невидимые путы. Нечаянный собеседник, видимо, расшевелил их.

Появление Мари обрадовало Йозефа.

— Привет. Как твои дела? — спросила она.

— Да в целом не плохо, как думалось, но и нет так хорошо, как хотелось, — попытался шутить он.

Мари улыбнулась.

— Главное, что ты жив, — сказала она. – Врачи говорят, ты шесть суток был без сознания. Все-таки ты зря дал согласие. Если сомневался, то зачем?

— Сколько я был без сознания? Шесть дней?

— Да.

— А на седьмой день он почил от дел своих.

— К чему этот сарказм?

— В целом ты была права. Не стоило. Теперь вот лежи и думай: правильно ли я поступил?

— В каком-то смысле ты правильно поступил, — ответила Мари.

Йозеф, пытаясь сесть, заинтересованно посмотрел на жену.

— То есть? Что ты хочешь сказать?

— Не испытав, не поймешь.

— Ах, ты в этом смысле?

— Да, но вам повезло. Санчес помиловал вас.

— Я в курсе. — И Йозеф осекся. Он поймал тревожный взгляд Мари, будто она захотела чем-то поделиться, но в последний момент не решилась. – В чем дело?

— Я знаю, почему председатель Конгресса проявил милосердие. Такое событие.

— Ну, не тяни, пожалуйста.

— Господин Фарме умер.

— Как умер? Он же здоров был. — Йозеф сглотнул, ощутив, как по всему телу пробежала волна слабости. Лоб покрылся испариной. Он машинально вытер ее. – Он же был абсолютно здоров. Или я чего-то не знал?

— Он покончил собой. Извини.

— Погоди, погоди.

Йозеф вспомнил, как в одной из бесед Фарме упомянул вдруг, что у него в кабинете есть антикварная коллекция огнестрельного оружия начала двадцатого века. Йозеф не придал этой новости значения, ему был не интересен мир смертоносных механизмов, созданный людьми прошлого.

— А причины? Какие причины? – отстраненно произнес Йозеф, вглядываясь внутрь себя, ища ответ, отчего вопрос, казалось, предназначался не для Мари, а для него.

— Я сама не знаю. Хотя, вот. Прочти.

Это было письмо от Анри Фарме, распечатанное из электронной почты.

«Дорогой друг, здравствуй. На этот раз это мое последнее приветствие тебе, ибо я не намерен больше отправлять писем. Я послал его на электронный адрес Мари, узнав, что ты у Вилькена. Меня это насторожило, но я, надеюсь, ты одумаешься. Только не удивляйся, что я тебя назвал другом. Даже в приватной беседе я не позволял себе такого. И дело не в том, что в последнее время мы мало виделись, и что наши взгляды на одни и те же предметы не совпадали. Нет. Я просто считал слово «друг» слишком громким и ко многому обязывающее. Но сейчас, разреши мне назвать тебя так. Позволь мне эту слабость. И извини за довольно сумбурное вступление.

Йозеф, существует один предмет в моей жизни, который для меня давно решен. Я хочу объяснить причины добровольного ухода из жизни. Не знаю, получится ли. Надеюсь, ты поймешь меня, а если нет, ну, тогда извини и забудь об этом письме, как о дурном сне. Постарайся сделать так, чтобы его не осталось в твоей жизни и памяти. Все мысли мои вертелись вокруг господина Санчеса. Ты спросишь о том, каким образом случилось, что он начал занимать все мое внутренне пространство? Я тоже задавался этим вопросом. И я нашел ответ.

Господин Санчес тот человек, или полубог, или белокурая бестия, что обладает широким кругом знаний, вселенским охватом, а главное, он смело берется за решение любой проблемы. Именно такого человека я и ждал. Планета Земля, объединенная в одно государство, ждала достойного завершения. Венца эволюции. Это как возводить здание. Все начинается с фундамента, затем все выше и выше, наконец, верхушка строения коронуется последним элементом. Этот элемент – Габриель Санчес. До поры, до времени я так и думал, что именно он и является вершиной эволюции. Он лишит человечество последних предрассудков, и наступит эра благоденствия, но я принимал жабу за розу. Санчес не тот. Да, я заблуждался. Я не буду вдаваться в подробности, не буду рассказывать об эволюции своей мысли. Здесь этого не нужно.

Вернемся к господину Санчесу. В первый раз, когда я увидел пылкого юношу, готового стать освободителем человечества, решил: да, это он! На первых порах так и случилось. Я во всеуслышание заявил, что Габриель мой последователь. Он открестился от этого. И был прав. В нем зародилось нечто, чего я не смогу описать простыми словами даже сейчас. Какой-то разворот в мировоззрении, но такой резкий. Кажется, не может этого случиться с простым человеком. Я желал бы ошибиться еще раз, но нет, господин Санчес катится в сторону всепланетной тирании. Последней каплей стало строительство города в Альпах. Этот будущий мегаполис развеял все мои сомнения. Председатель Всемирного Конгресса стремится к власти вместо того, чтобы бороться с этим предрассудком. Он не старается избегать ее соблазнов, он купается в них. В общем, ничего нового я не увидел. Все старо, как мир.

Рассказывая о новом городе, господин Санчес апеллирует ко мне. Ты знаешь, может, читал его футурологическое эссе «Город Солнца». В этом произведении он ссылается на меня. Но нет ни одной детали, ни одной черты, ни одного высказывания в «Городе Солнца», которые бы сроднили Фарме-философа с Габриелем. Санчес изменился. Образ мыслей иной, даже внешность его, как ни странно, внушает священный трепет. Извини за два последних слова, они банальны, но мысли скачут, я не могу выражаться точнее. Если говорить проще, господин Санчес чужд мне по всем статьям.

Поэтому решение родилось давно. Я лишь на протяжении нескольких лет видел подтверждения моим разочарованиям. Я ничего не могу изменить, а главное, человечество не в силах изменить тот путь, по которому пошло. Образно говоря, люди открыли ящик Пандоры и впустили убийц в свой мир. Я бы сказал и так: мы растревожили цербера. Сторожевого пса вселенной, что дремал до тех пор, пока мы, и я в том числе, мыслями и чувствами не разбудили монстра.

Почему человечество не способно противостоять тому, кто сулит всемирную тиранию? Считаю, гениальность Габриеля несравнима со всей гениальностью человечества. Этот как сопоставлять силы лилипутов с силой одного Гулливера.

P.S.

Не думай, что я пытаюсь отсрочить роковое событие. Психологи, считают, самоубийцы пишут длинные письма-прощания ради того, чтобы отодвинуть дальше во времени акт добровольного ухода из жизни. Это так, но я не из таких людей. Это письмо будет положено в мой электронный ящик и с задержкой послано твоей жене. Оно придет, когда меня не станет. Почему твоей жене, спрашиваешь? Ты сейчас захвачен новой идеей, поэтому и не желаю лишний раз раздражать тебя. Когда она, эта идея, потеряет остроту, Мари передаст письмо. Она умная женщина, она поймет, в какой момент сделать это.

Напоследок привожу список своих работ, которые тебя заинтересуют. Ты должен их прочесть обязательно, чтобы избежать тех ошибок, которые совершил я.

«Рождение светы и тьмы. Из истории морали»;

«Возрождение. Путь к гармонии»;

«Персональный грех. Из истории христианства»;

«Социальный догмат»;

«Стыд как противоестественность»;

«Каноническая власть. Истоки заблуждений»;

«Персональная власть»;

«Личность и стадо»;

«Путем алмазных дорог. Возможные перспективы».

Я благодарю тебя, что ты дочитал до конца письмо. А теперь прощай и прости».

Йозеф остался в недоумении. Предсмертное послание, действительно, оказалось сумбурным, и он не смог выловить те крупицы смыслов, которые ясно бы указали на причину добровольного ухода. Фарме разочаровался в Габриеле? Очень странная причина. Надуманная причина, решил Йозеф. Ему показалось, что он уличил в недосказанности Анри Фарме.

Йозеф представил, что в растерянности стоит на широкой дороге, наблюдая за тем, как французский философ удаляется от него. Вот он сделал первый шаг. Второй. Третий. Медленно, но верно. Все дальше и дальше. «Куда идешь?» — спрашивает Йозеф, но Фарме не отвечает. Он не оборачивается, не говорит ни о направлении, ни о цели. Куда? Для чего? Откуда?

Quo vadis?

Недосказанность. Она хороша в художественном произведении, ибо есть место для фантазии. Читатель может предположить, что угодно, достроить для себя сюжетные линии, довести, заполняя логические пробелы, все до конца. Но здесь не роман, здесь реальность.