14. Беседы о Габриеле

Новость, попавшую в сеть, не восприняли всерьез. Решили, что слухи и не более, но господин Санчес действительно решил построить мировую столицу. Столицу планеты Земля. Многим эта идея показалась как минимум странной. Зачем? Ведь не было необходимости. Для Всемирного Конгресса совершенно неважно, где быть, ибо эта мобильная организация, и незачем ей иметь постоянную резиденцию, а уж специально строить для Конгресса отдельный город – нерентабельно. Есть Вашингтон, Москва, Дели, Пекин, Тегеран, Берлин, Токио и многие прочие крупные города – столицы государств, что служат площадкой для встреч.

Сам проект оказался грандиозным и не осуществимым. Но Габриеля это не испугало. В интервью он заявлял, что надо верить в мечту, ведь тот, кто не верит, тот и не способен ее воплотить. «Поэтому, — закончил Габриель, — новый город будущего, венец земной цивилизации, носящий имя Альбург, станет реальностью. А пока лишь идут подготовительные работы. Пока готов эскизный проект, он прошел утверждение». Но работы продвигались стремительно. Вот уже инженеры-геодезисты выехали в Альпы для рекогносцировки местности. Сверяясь с последними фотографиями со спутников, они набросали тонкую сеть проекта на виртуальный макет Альп. Горные инженеры приняли эстафету. Уже вскоре можно было говорить о закладке базы.

Строительство города – огромные затраты, которые человечество могло себе позволить, но вот разумны ли они?

Альбург стал главной новостью для всех, стал фетишом, а для кого-то идолом. Альбург и Габриель – два имя, что встали рядом друг с другом. Кто-то сравнил Санчеса с правителями древности, что увековечивали себя, возводя города и циклопические сооружения.

Альбург. Название подобно гудящему колоколу зазвучало над Землей.

Альбург. Слово оказалось живучим и настырным. Оно пробралось в каждый дом, в сознание каждого человека, смотрело на людей с экранов всех электронных устройств, навязло на зубах. И даже если не говорили о новом городе, то обязательно произносили имя председателя Всемирного Конгресса.

Тоже случилось и с семейством Фарме, которое решило пригласить на званый ужин гостей, пока осень дарила теплые дни. Правда, это было чересчур громкое словосочетание: званый ужин. Интимный круг или интимный вечер – так правильнее назвать. Анри Фарме и его жена Элен – хозяева вечера, а гости – Йозеф Мозес и Мари. Вот и весь круг.

Женская половина скромного ужина, который еще предстоял, занялась приготовлением разных вкусностей под неспешные разговоры.

 - Что же собирается делать Йозеф? – спросила Элен.

— Похоже, — задумавшись, начала Мари, — он все-таки хочет присоединиться к Гансу Вилькену, не смотря на сомнения. Хотя я с трудом читаю его мысли, но знаю, он колеблется. Йозеф не решил до конца. Может, да. Может, нет.

— Если все-таки да, то ничего хорошего не вижу в этом. – Элен неодобрительно посмотрела в ту стороны, куда ушли мужчины. Она вспомнила разговор с Анри о новом городе. Информационный шум вокруг Альбурга раздражал.

— У меня двоякое чувство, — проговорила Мари. – С одной стороны я с тобой согласна, но господин Вилькен единственный человек, что посмел выступить против председателя Всемирного Конгресса и строительства мировой столицы. Я понимаю, что его методы это не выход, но все же Вилькен хотя бы действует.

Элен застыла. Ее плечи опустились. Она сосредоточенно посмотрела на подругу взглядом старшей сестры, тем неодобрительным взглядом, который заставляет насторожиться. Но Мари сделала вид, что не заметила.

— Вилькен назвал Санчеса Антихристом. – В голосе Элен прозвучала отстраненность, и Мари показалось, что она говорит не ей, а в пространство, будто пытается поделиться с пространством новостью. – Анри не разделяет этой мистики. Это легенда придумана на заре христианства, но в том-то и дело, что она легенда и только. – Элен продолжила нарезать овощи. – Я не хочу говорить на метафизические темы. Тем более, господин Вилькен мне не нравится.

— Чем же?

— Фанатичностью, — холодно проговорила хозяйка и бросила овощи в большое блюдо. Она вытерла руки. – Он слишком, как бы это сказать, слишком поклоняется своей ideafix. Он чересчур настойчив и в тоже время бездумен. Вспомни, что он сказал в последний раз: те, кто не признает председателя Конгресса, те к оружию. Он не понимает, что говорит. Это преступление: призывать к оружию. Вилькен верит в миф об Антихристе. Допустим. Но неужели он всерьез думает победить его физически? На самом деле нужно начинать с себя. Нужно победить в себе Антихриста.

— Это тебе Анри говорил?

— Да. Только другими словами, и я согласна с ним.

— И что же я могу сказать Йозефу?

— Скажи ему не брать оружия. Это же очевидно.

— Я не могу.

— Почему? – удивилась Элен.

— Йозеф взрослый человек, и сам решает. Он сам должен сделать выбор.

— Все верно, конечно. Но то, что ты сейчас сказала – детский лепет. Вы вместе сколько лет? Хорошо, не важно. Вы вместе, значит, и должны все решать сообща. А ты? Ты где? Где твой голос? – возмутилась Элен.

Мари не понравилось, куда зашла беседа. Действительно, старшая сестра отчитывает за проступок младшую сестру. Мари хотела сказать банальную фразу о том, что она должна быть опорой мужу. Но и Йозеф, наверно парировала бы Элен, тоже должен быть опорой. Да, все построено на взаимности. Но Мари промолчала. «Это будет смешно и наивно», — решила она и сосредоточилась на приготовлении ужина.

— Не понимаю, — после недолгой паузы произнесла Элен холодно.

Она вошла в дом. Нужно было взять продукты из холодильника.

А пока женщины примеряли на себя роли сестер, Анри Фарме и Йозеф прошли в сад под сень желтых листьев. Фарме предложил присесть на лавку.

Заходящее солнце радовало последним теплом. Их беседа невольно завертелась вокруг Габриеля.

— Председатель Всемирного Конгресса оказался ни тем, за кого себя выдавал, — задумчиво произнес французский философ, будто еще не неуверенный в сделанном выводе.

— Почему вы так думаете? – спросил через пару секунд Йозеф.

— Ну, а как же? Или ты думаешь по-иному?

— Вы сами возложили те функции на него, на которые он и не собирался покушаться, насколько я помню.

— Я на него ничего не возлагал. И все это длинные языки журналистов, это они пытались наводить мосты между мной и председателем Конгресса, но Санчес вовремя ушел в тень.

— А как вам выпад Вилькена? Он назвал господина Санчеса Антихристом.

— Антихрист? — ухмыльнулся Фарме. – Куда приятнее клеить ярлыки, чем реально анализировать. Вилькен поставил председателя на полочку с табличкой, говорящей о том, что Габриель персонаж из христианской мифологии. Но я не верю в мистику. Я привык рассуждать здраво, без флера таинственности. Йозеф, а сам ты, что об этом думаешь?

— Антихрист, не Антихрист, не мне судить. – Йозеф пожалел, что поддержал разговор. – Нет у меня ни знаний достаточных, ни кругозора, но шестое чувство указывает, что господин Санчес на ложном пути. Он излишне сосредотачивается на технической стороне бытия, если так можно сказать.

— Странно это слышать от тебя, но поддерживать техническую интеллигенцию – не преступление. Вопрос в деталях. Если это плохо, то должен пояснить себе, для кого плохо? Для тебя лично? Для человечества в целом?

— Вспомните девятнадцатый век и двадцатый, а также не забудьте и двадцать первый. Знаете, к чему привел научно-технический прогресс?

— Это присказку я слышал не раз. Две мировые войны? Да. Но объясни, что конкретно тебя настораживает в действиях председателя. Когда ты называешь проблему, или, как говорят, осмысленно проговариваешь ее, то становится проще. Есть от чего отталкиваться.

— Все просто. Поддержка технической интеллигенции – первый шаг. Габриель хочет заручиться ее помощью для создания материальной базы.

— Это мне понятно. Продолжай.

— Дальше секс и власть.

— Погоди, я не ослышался?

— Нет.

Господин Фарме улыбнулся. Он ненадолго замолчал. Его выражения лица изменилось, словно заглянул он внутрь себя и увидел призраки мыслей. Казалось, вот-вот они примут ясные очертание и станут осязаемыми.

На лице господина Фарме проступила сосредоточенность.

— Что-то непонятно? – спросил Йозеф.

— Да, непонятно. Но продолжай.

— Человек по природе двойственен. Это ясно и школьнику. Человек может тяготеть и к злу и к добру. Так вот. Господин Санчес сконцентрирует свои усилия на первом. На зле. И у зла есть две разрушительные силы: стремление к неограниченной власти и стремление к неограниченной сексуальной свободе. Я имею в виду иное понимание слова «свобода». Именно такое, как ее понимали люди двадцатого века и двадцать первого, то есть как неограниченность. Вседозволенность. Сексуальная свобода, значит, полное раскрепощение, разнуздание животных инстинктов. Неограниченная власть, значит, власть не несущая ответственности за свои поступки и признающая одного авторитета – себя.

— Это верно. Но откуда ты знаешь, что господин Санчес понимает именно так свободу власти и свободу в интимных отношениях?

— «Открытый путь». Он говорил, точнее, намекал в той книги, что желает переложить ответственность с плеч человеческих на свои плечи. Санчес освобождает людей от любой ответственности.

— Есть в «Открытом пути» такой намек. Точно есть. Но только намек, а ты сию мысль сам додумал. Так мне кажется. Не рано ли судишь?

— Судить я не имею права. Но все-таки согласитесь, что это так?

В любое другое время господин Фарме принял бы вызов и завел долгую беседу о роли власти и секса в человеческом обществе. Он бы обязательно вспомнил Ницше и Фрейда. Он оседлал бы любимый конек – философию – и двигался в знакомой колее, но сегодня то ли физическая лень, то ли умственная апатия сковала мысли. Мысли лишь подавали признаки жизни.

Фарме, не ответив на вопрос Йозефа, произнес:

— Нельзя срывать полностью социальные оковы с плотского бытия. Это ты и сказал. Но не кажется ли тебе, что ты принимаешь желаемое за действительное?

— Но вы же не будете отрицать влияния сферы подсознания?

— Нет. Но причем здесь она?

— Кроме того, я вижу нашу реальность, пронизанной миллионами нитей иных миров.

— Так. Стоп. Мне это чуждо. Давай свернем эту тему. Понять ее я не смогу.

— Понять очень просто. Природа дана нам в ощущениях, но они иллюзорны не в том смысле, что природа – мираж, нет, а в том, что они нас часто обманывают. Наше восприятие ограничивается в основном эстетическими ориентирами. Окружающий мир красив – и только. Так мы судим. Но природа является перекрестком множества миров, как темных, так и светлых, как добрых, так и враждебных по отношению к нам. Ощущать ее исключительно эстетически простительно для людей, скажем, девятнадцатого века, но мы должны видеть в природе создание мудрое и разумное, равное нам, и даже иногда превосходящее человека, но в тоже время и двойственное. Когда отрешишься от предрассудков древних, то смотришь на мир, на природу не только как эстет, но и как этик.

— Ах, вот ты о чем! Это-то как раз понятно. Но ты повторяешься. Ты уже говорил о двойственности. Темное начало и светлое начало в природе, а человек часть природы. Природа эстетически прекрасна, но с другой стороны – законы взаимного пожирания, кровавая конкуренция. Это ясно, еще как ясно.

Но на самом деле все эти слова для господина Фарме были пустым звуком, да и другие мысли беспокоили его. Он никогда не считал Габриеля своим идейным продолжателем. Но совершаемое Санчесом не вязалось с представлениями Фарме об идеальном руководителе. Сам того не заметив, Фарме впал в заблуждение Иуды: расхождение реального с ожидаемым. Порой он ловил себя на этой мысли, но не мог признать, что совершил такую очевидную ошибку. Он будто каждый раз спотыкался и падал. Он в злобе, возвращался назад в поисках причин неудачного падения, но был слеп. И книга «Социальный миф» оказалась тем спотыкание, той попыткой взгляда назад, идеологическим реверсом, поэтому она и не стала популярной среди землян, да и сам философ недолюбливал это произведение. Ничего нового Фарме не сказал на ее страницах, лишь повторил уже произнесенные кем-то и когда-то истины, правда, иными словами.

Он убедил себя, что это логичный шаг назад. Реверс – это полезно. Надо отступить и осмотреться. И, оглядевшись, философ увидел не что иное, как круг, по которому бегали его мысли. Бессмысленно и бесцельно. «Социальный миф» оказался тем инструментом, что создал круг.

Фарме продолжал ездить по миру и встречаться с единомышленниками. Его радушно принимали, он читал лекции спокойным и бархатным голосом ментора, но что-то, некогда подвижное и живое, застыло внутри. Словно гайка, накручиваемая на винт, сорвала резьбу и застопорилась. Ему показалось, что он умер, либо медленно умирает, как гаснет свеча, и приходит срок уступить тьме.