24. Последняя воля Ольмерта

Франц Ольмерт

Отрицать очевидные факты — сродни бегству от самого себя. И можно принять все за игру воображения, или даже посчитать себя сошедшим с ума, но это не принесет утешения, да и не является действительностью. Все на самом деле не так, как хотелось. Желаемое никогда не станет реальностью. А реальность проста: господин Санчес не тот, за кого себя выдает, хотя это было ясно и раньше. Я всегда его видел в ореоле странного свечения, да еще эта белое щупальце, извивающееся в поисках очередной жертвы. Это не образ. Я всегда видел его именно таким с того дня, когда он незаметно вернулся после прогулки. Его будто подменили, хоть внешне Габриель не изменился.

Конечно, я сразу понял, кто господин Санчес. Понял и не поверил. Неужели легенды темных веков об Антихристе сбылись? Да даже если закрыть путь мыслям в этом направлении, все равно я ощутил психологическое давление со стороны Габриеля, словно меч завис надо мной, готовый ударить. Наконец в тот день, когда он привел ее, госпожу Мейдан, в воздухе возник молчаливый вопрос о моем будущем: собираюсь ли я работать в качестве секретаря? Ответ только один: я не смог бы работать. Я подал сразу заявление об уходе по собственному желанию. Далее привел документацию в порядок. В те последние дни, систематизируя дела, мне не удалось встретиться с Мейдан. По обыкновению я должен был передать ей, как говорят в таких случаях, должность, но она так и не появилась, а я особо и не беспокоился по поводу документов, шестым чувством уловив, что новому секретарю это и не нужно. Кабинет опустел. Как Мейдан будет работать? Все равно. Я сбежал не только от Габриеля, но и от нее.

Именно это, все вышесказанное, и захотел донести до Иосафа. Я просто не смог промолчать. Загнанность, усталость не отпустили меня и в этом месте. Казалось, спокойное место, будто находящееся на краю света, но смертельно раненный зверь всегда думает о своих ранах. Ему плевать на окружающий мир. Так и мне.

Иосаф, видимо, не был готов к подобному разговору. Тем более, он сам признался, что не загружал свой мозг вопросами веры. Он слишком еще молод для этого. Как посмотреть. Для древних он был бы пожилым человеком, даже стариком, но сейчас, когда столетний человек не редкость, то, конечно, да, он молод. Зря я мысленно обвинил его в поверхностности суждений, когда мы расстались у гостиницы.

Я обещал ему, что мы продолжим беседу.

Януш Горовиц

Выезд в гостиницу «Земляничная поляна».

Дело оказалось простым. По сути, я должен был приехать на место, ознакомится с медицинским заключением о смерти и опросить свидетелей.

Его звали Франц Ольмерт. Место рождения — Израиль. Последнее место работы — секретарь председателя Всемирного Конгресса.

Медики успели распечатать на принтере заключение. Я ознакомился с ним в карете скорой помощи. Франц Ольмерт умер от остановки сердца. Следов насильственной смерти на теле не обнаружено. Инородных примесей в крови не обнаружено. Биохимия организма в норме. Она соответствует возрасту и состоянию здоровью на момент последнего медицинского обследования. С электронной картой пациента я также ознакомился.

Теперь свидетели.

Первый — Август Сантуш. Медик-бактериолог из Анголы.

— Вы знакомы с господином Ольмертом?

— Я познакомился с ним в гостинице. Раньше не был знаком.

— Знали о нем? Слышали?

— Конечно, он часто мелькал в медиа.

— Что-нибудь странное за господином Ольмертом не заметили.

— Нет. Хотя его я не сразу узнал.

— Почему?

— Эффект неожиданности. Не думал встретить этого человека здесь. Я еще не знал, что он уволился.

— Он рассказал вам о своем увольнении?

— Нет. Я узнал эту новость из уст господина Прасада.

— Ольмерт рассказал господину Прасаду?

— Да.

— Как вы познакомились с Прасадом?

— Он узнал из гостевой книги, что я занимаюсь бактериологией, и обратился ко мне.

— Что его интересовало в бактериологии?

— Смерть господина Ольмерта.

— Поясните.

— Я могу ошибаться, но господин Прасад подозревал, что смерть наступила в результате узконаправленного бактериологического воздействия. С другой стороны, Прасад упомянул о растерянности и подавленности Ольмерта. На это я ответил, что я бактериолог, а не психолог.

— Понятно. — Я на мгновение задумался. Экспертиза не подтвердила бактериологического вмешательства. Смерть наступила в результате естественных причин. — Скажите, а вам не показался странным интерес Прасада к личности Франца Ольмерта?

— Конечно, показался, но я промолчал. Не стал допытываться. Вы же понимаете?

— Да. Что еще можете добавить?

— Когда Ольмерт умер, Прасад предположил самоубийство.

— Самоубийство? Не кажется ли вам беспочвенным такое предположение?

— Я понимаю, о чем вы. Вначале Прасад подозревал убийство, а затем вдруг самоубийство.

— Вы совершенно правы. Если Прасад в конце концов склонился к мысли о самоубийстве Ольмерта, то как он обосновал свое предположение?

— Остановку сердца может вызвать препарат, не оставляющий следов. Такое возможно?

— Странно слышать это от вас. Вы же бактериолог.

— Я знаю, что возможности современной медицины позволяют обнаружить так называемые ретро-маркеры невидимых препаратов, но это может быть неизвестный препарат.

— Допустим. Но медицинское заключение говорит в пользу естественных причин смерти.

— Да. Я слышал.

Сантуш погрузился в задумчивость. Интересно, что его беспокоило?

— У меня родилась мысль, — заговорил он. — Можно ли по результатам анализов предсказать остановку сердца?

— Электронная карта пациента чиста в этом отношении. Скажите, господин Сантуш, могут ли симптомы, предвещающие остановку сердца, развиться очень быстро?

— Не уверен. Но, как мне кажется, для этого нужны особые условия.

— Большое спасибо. У меня все.

Вторым свидетелем, естественно, стал Иосаф Прасад.

— Вы говорили о самоубийстве Франца Ольмерта с господином Сантушом. Так?

— И да, и нет.

— Поясните, пожалуйста.

— Господин Сантуш не до конца понял мою мысль, и разговор зашел в тупик. С юридической точки зрения, да и с любой другой, самоубийства не было. Не было также и предпосылок. Насколько я понял из беседы с Ольмертом, его попросили уволиться, но он не беспокоился из-за потери работы. В наше время беспокоиться — странно, когда система найма отлажена до автоматизма. Но я заметил подавленное состояние Ольмерта. Он объяснил это впечатлением, оставшимся от встречи с новым человеком в окружении Габриеля Санчеса. Лили Мейдан. Слышали? — Я кивнул. — Так вот, растерянность Ольмерта, так сказать, психологический сбой, оказался вне круга его мировоззрения.

— То есть?

— Ольмерт не смог ответить себе на вопрос, почему Мейдан произвела такое угнетающее впечатление. В кругу его формулировок, терминов, жизненных установок не нашлось точки опоры.

— Стоп. Какое это имеет отношение к смерти Ольмерта?

— Самое прямое. Вы можете проверить. Он интересовался психологическими практиками, которые близки йоге.

— Вы намекаете на то, что Франц Ольмерт впал в транс и силой своей воли остановил сердце? Не кажется ли вам, что у вашей версии нет прочной доказательной базы. Это, во-первых. Во-вторых. Даже если предположить самоубийство таким экзотическим способом, мы никогда не узнаем мыслей, беспокоивших Ольмерт. В-третьих, он бы избрал не такой хитрый способ добровольного ухода из жизни.

— Из всех версий смерти, господин Горовиц, вы выбрали бы самую очевидную?

— Да. Лезвие Оккама. Отсечь все наносное. — Я пару секунд помолчал, чувствуя, что разговор перестал быть интересным. — Спасибо. Больше нет вопросов.

Я не настолько подозрителен, да и нет оснований задерживать Сантуша и Прасада. Однако одно обстоятельство меня насторожило. Обстоятельство, которое не связано с клиентами «Земляничной поляны».

Мы осмотрели личные вещи Франца Ольмерта. В записной книжке я отметил господина Цю Бо. В правой части листа напротив этого имени значилось: «душеприказчик». Пока мы решили не ставить его в известность, но вскоре один из полицейских сообщил, что он прибыл в гостиницу. Странно. Как пес, обученный специально обнаруживать трупы, так Цю Бо явился на запах смерти?

В записной книжке Ольмерта не было ошибки. Он действительно душеприказчик, а не адвокат, который обычно ведет дела клиента, в том числе и оглашение последней воли. Я, поприветствовав Цю Бо, попросил уточнить: душеприказчик — это не ошибка? Он расплылся в улыбке и подтвердил:

— Совершенно верно, господин Горовиц. У меня юридическое образование, я специализируюсь на последней воле клиента. Не кажется ли вам, что сие слово, душеприказчик, имеет притягательную архаику, дыхание ушедших дней?

— Безусловно.

Он говорил по-польски с акцентом и не всегда правильно выстраивал предложения.

— Ответьте еще на вопрос, — продолжил я. — Почему вы здесь?

— Огласить последнее желание усопшего, — не задумываясь, произнес Цю Бо.

— Когда узнали о смерти?

— Я узнал о смерти от вас.

— То есть вы не знали о смерти, когда ехали сюда? — Он кивнул. — Какова цель вашей поездки была изначально?

— Я ранее встретился с господином Ольмертом. Он был инициатором встречи. Он попросил меня встретиться в «Земляничной поляне».

— Больше ваш клиент ничего не сообщал вам?

— Ни слова.

— Господин Ольмерт жаловался на здоровье?

— Нет. Его уход, поверьте, стал неожиданностью для меня.

По выражению лица Цю Бо я бы этого не сказал. Лицо ни то чтобы демонстрировало растерянность, удивление или задумчивость, какую-то потаенную работу мысли, нет, оно так и осталось маской, как и в начале беседы.

— Является ли секретом последняя воля покойного?

— Странный вопрос. Конечно, не является, и, если вы желаете, то можете ознакомиться с завещанием. — Я кивнул. — Прошу вас.

Цю Бо достал из небольшого дипломата бумажную версию завещания. Я пробежал строчки. Наследники не упоминались. В конце документа прочитал распоряжение о смерти. Франц Ольмерт просил кремировать тело, а прах развеять над водами Ганга. Я поднял глаза на душеприказчика. Что-то мне не понравилось в обстоятельствах, сложившихся вокруг смерти Ольмерта. Но что? Интуиция сказала: «Да, здесь есть над чем поразмыслить». Рассудок же сообщил: «Ничего странного не вижу».

— Скажите, господин Цю Бо, почему в завещании не упомянуты наследники?

— Их нет. Мой клиент одинок. — И вот тут, как показалось, удалось уловить едва различимую интонацию в голосе. Фраза «мой клиент одинок», прозвучала словно оправдание. Будто Цю Бо захотел произнести: «Уж не обессудьте, таков человек».

— Лили Мейдан? Господин Ольмерт произносил это имя?

— Конечно. В связи с увольнением.

— Как он к ней относился? Что он вообще говорил об этой женщине?

— С осторожностью.

— Не понимаю.

— Будто господину Ольмерту было сложно произнести даже ее имя и фамилию вслух. Так мне показалось.

Цю Бо

Я никогда не задумывался над глобальными онтологическими вопросами, которые касались бытия Абсолюта. Не то чтобы не верил в мир потусторонний, нет, но наличие единого центра добра и единого центра зла никогда не касалось моих мировоззренческих интересов. Я не отрицал возможность их существования, я просто не думал об этом, хотя один термин в диалектике невольно привел меня к такому выводу. «Случайность» — вот этот термин. За ним скрывалось что-то таинственное и непостижимое для человеческого разума. Сами люди строят жизнь сообразно своим убеждениям и используют волю как инструмент, но порой они останавливаются в задумчивости перед случайностью. И именно там, где стечения обстоятельств неподвластно им, там они склонны видеть иное. В этом есть своя логика. Где кончается человеческая воля, начинается что-то. Что? Природа не терпит пустоты, значит, там наличествует иная воля, а уж чья она, решает каждый сам для себя. Мировой закон, Бог, Абсолют, Вселенский разум — выбирай, какое имя нравится, или придумай свое. Там, где бессилен я, действует бог и дьявол. Интересная версия, но современный буддизм уклоняется от упоминания этого единого центра. Он замалчивает о нем. По сути, современный буддизм не религия, а духовная практика или психологический тренинг, как сказали бы сейчас, поэтому правит в мире человеческая индивидуальность. Поэтому добровольный уход из жизни не редко встречается среди буддистов. Поэтому и смерть подвластна им.

«Добровольный уход», — сказал господин Мозес, говоря о Франце Ольмерте. Он намекнул мне на это, когда секретарь Габриеля был еще жив. Я отнесся к новости нейтрально. Работая помощником Ольмерта много лет, консультируя его по юридическим вопросам, я, конечно, лучше знал секретаря и не отрицал такого исхода. Я знал, Ольмерт очень увлечен современным буддизмом. Свое увлечение он скрывал, но оно случайно (опять это словечко) выплывало наружу и проявляло себя в едва заметных акцентах личности: в манере говорить, в жесте, во взгляде.

— Добровольный уход возможен сейчас, — повторил господин Мозес, выведя меня из задумчивости. — Он уехал в отель «Земляничная поляна». Это в Польше. Вы должны последовать за ним. Потерять такого человека с такими способностями не хотелось бы.

— А почему вы решили, что упустите его?

— Но вы же лучше знаете? Да? — сказал Мозес, сделав ударения на последнем слове. — Лили Мейдан, сущность из иного мира, подавила его волю. Она будто нанесла один удар по менталу. Ментал его выдержал, но дал трещину. Трещина начала расходиться, покрывая психическое тело Ольмерта паутиной недуга — вестником будущей смерти. Да что я вам буду рассказывать, вы и сами об этом говорили.

— Конечно, — спокойно ответил я. — Господина Ольмерта я лучше знаю. Хорошо, поеду в Польшу, как вы советуете. Надеюсь, не опоздаю.

Но я опоздал. Оказалось, что Эмиль Мозес был прав. Был прав этот странный человек из то ли гильдии, то ли закрытого сообщества подземников, которые не выступали против председателя Всемирного Конгресса в открытом бою, как Вилькен, а прятались, отгораживаясь ото всех непроницаемой стеной молчания.

Итак, Ольмерт мертв.

Встретившись после событий в «Земляничной поляне», Мозес, ничего не вуалируя, назвал Габриеля Санчеса Антихристом, Лили Мейдан — Вавилонской Блудницей. Я, не разделяя христианского мировоззрения, усомнился.

— Тогда, — произнес Мозес — поезжайте в Альбург и увидьте все своими глазами. Тем более повод у вас есть.

Он кивнул на стол. На столе стоял небольшой дипломат с частью праха Франца Ольмерта.

— Не покажется ли господину Санчесу странным мое появление с этим?

— Будьте покойны. И нашим благословением. — Я внимательно посмотрел на него. Не знаю, что сумел он прочитать в моем взгляде, но он улыбнулся и выдохнул: — Не беспокойтесь. Если вы боитесь, что Габриель прочитает не те мысли, то напрасно. Защитная гипнограмма будет сопровождать вас. А повод простой: вы появились в Альбурге ради исполнения последней воли Ольмерта.