Точка невозврата. Сны

Они молчали, я тоже. Что ещё говорить? Мне надо заставить их уйти в замок. А они не уйдут без меня — Энт не уйдёт. Серен… тут надо разобраться. Энт ошибся, начитавшись рыцарских дневников и приняв за рыцарское волшебство то, что является проявлением нашей с ним вэйской природы. В книге я не видел такого, но книга необычна и не выдаёт всех знаний разом, открывая лишь то, к чему ты готов. А я, как неоспоримо доказал Луч, готов разве что к началу ученичества.

— Я не могу остановить кровь, не используя Чар, — мрачно сказала Аль, убирая тряпку от моей щеки и глядя в пространство между мною и Энтом — видимо, не желая смотреть на меня (неудивительно), но чтоб я не заметил, куда ей хочется смотреть на самом деле, и не обиделся. — Если запрещаешь мне, лечись сам. Что бы Луч ни сказал, надо попробовать!

— Вил, она права. Если бы он хотел забрать тебя за то, что ты используешь Чар, забрал бы сразу. И меня тоже. Нет смысла отпускать нас и через пару часов нестись забирать.

— Ты понятия не имеешь, какой у него смысл, — я вздохнул, понимая: мне не отбиться. Да и правда, что я теряю? Метку не убрать, но жить с кровоточащими ранами, пугая всех ещё больше, чем рассчитывал Каэрин, — тоже не вариант. Хотя… без крови не живут, моя смерть освободит их…

— Вил, — очень спокойно проронил Энтис. И я вдруг понял: о чём я подумал, он знает.

Так. С этой штукой, которую он зовёт «серен», разбираться надо поскорее. Похоже, не зря он за неё извинялся.

А коснуться Чар для исцеления я ведь могу и без дёрганья нитей Поля. Всегда мог, ну и теперь получится. Я закрыл глаза, выныривая из хаоса мыслей, страха и безнадёжности, погружаясь в мелодии кружев… и выше, выше, не касаясь, в далёкую синюю глубину, которую ощутил в замке… и оттуда стремительно и легко — в суть себя, своего тела, в первооснову, где клетки соединяются, старые отмирают и создаются новые, а разрывы затягиваются, полностью или нет, тут уж всё зависит от степени повреждений и таланта вейлина. Мои закрылись, я ощущал. Боль ощущал тоже — точнее, мне предстоит с ней столкнуться, едва я вернусь в Сумрак. Но метка… её я убрать не мог. Она вплелась в моё кружево, перепутала и сплавила вместе несколько завитков узора, и это не исцелялось.

Я с трудом поднял веки, внезапно ставшие тяжёлыми и будто чужими. Глаза щипало: телу мои лечебные процедуры явно не понравились. Оно плакало, а что ещё, кричало? Позорище…

— Энт, — выдохнул я. — Ну как?

Почему его имя вырвалось первым, хотя думал я об Аль и полезть в Мерцание рискнул в первую очередь ради неё, размышлять не хотелось. Связь кружев по силам лишь вэй. Он едва пробуждён и не смог бы — выходит, я. Неосознанно, не желая, но моя вина. Снова.

— Лучше, — в его голосе пряталась чуть заметная улыбка. — Намного. Тебе надо поспать.

Я привстал, ища взглядом Аль, и она тотчас нашлась, властно нажав мне на плечи:

— Лежи! — её лицо склонилось надо мной, выбившиеся из косы пряди защекотали мне шею и грудь. Влажная ткань с запахом медвянки вновь коснулась щеки, подбородка, губ.

— Энт, нам с тобой уже пора идти вниз и развлекать народ? Или ещё часик потерпят?

— Сегодня не надо вообще. Хозяйка разрешила. А вот сменить воду в тазике стоит… и найти какой-нибудь шнурок, собрать ему волосы, чтоб не лезли на рану… но я не знаю, чего можно просить. Чем меньше, тем лучше. Ты на кухне успела поесть?

— Я не хочу, — её пальцы в несколько резких движений расплели косу и выдернули из неё ленту цвета листьев после дождя: — Вот. Не надо просить. И поешь сам. От ариты на пустой желудок ты вот-вот заснёшь прямо на полу. А нам надо всё-таки что-то решить.

— Что решить? — спросили мы хором. И все трое засмеялись, хотя без особого веселья.

— Вернёмся в замок все вместе. Ну не выгонят же они нас. Если вы двое не хотите врать о том, откуда у тебя шрам, это сделаю я. Меня ведь там знают. И мы можем всё придумать заранее, сочинить историю и так её подать, что ни тебя, ни Энта даже и не спросят. Здесь-то получилось. А в Ордене люди более простодушны, чем трактирщики!

— Ты ошибаешься, — тихо сказал Энт. — Не все. Но я согласен. Я сразу подумал о Тени. Только мне казалось, лучше не к нам, но возможно, так выйдет надёжней. Мейджис будет злиться, но выгнать вряд ли попробует. Особенно если и там начать с просьб на коленях и извинений.

Он отломил от пирога краешек и сунул в рот — по-моему, лишь чтобы угодить Аль. Сам я хотел только ещё ариты и спать… вечно. И никогда больше не принимать решений…

— Не попробует выгнать. А послать меня к лекарю? А если тот скажет, что без вэй здесь не справиться? Энт, ты сам сказал, что для серьёзных ран у вас тоже зовут вейлинов.

Теперь молчание затянулось надолго. Энт отламывал от пирога крохотные кусочки и клал на стол, выводя причудливую ломаную линию. Аль, хмурясь, медленно пила шин.

— Тогда, — Энт поднял голову; глаза его казались не облачными и даже не стальными, а внезапно тёмными, как у меня, — мы можем подождать тут недельку, пока рана не станет выглядеть так, чтобы было ясно: лечение запоздало. Не думаю, что ради красоты лица чужака в Тень позовут вейлина.

_ _ _

Я никак не мог вынырнуть из снов. Порой они отпускали меня, я вставал, шёл к окну, любовался облачным небом начала весны и затем звёздами; протягивал руку, приманивая на пальцы чёрных зимних птиц и внезапно ярких, неведомо откуда взявшихся трёх бабочек. Цвета листьев после дождя, цвета рассветного неба, цвета лесного озера. Шёл к зеркалу и смотрел на чужое взрослое лицо — без следов от Дашара, но с чем-то новым, зябким и алым в глубине глаз. Шёл куда-то по дороге, которой не знал, и не было знакомых пейзажей и лиц вокруг меня, и дома вздымались к небесам серыми башнями из стали и хрусталя, а меж них, высоко надо мною, стремительными птицами проносились подобия лодок, предназначенных спорить с ветром и рассекать облака. Шёл к образу во мгле — очертания улавливал смутно, тонкий стан и отзвук смеха, лик укутан туманом, и порой мне казалось, это любовь моя ждёт или прощается… а порой я угадывал там, во мгле, всё то же зеркало. Но оттуда на меня глядели разные лица — я знал их, и в то же время нет. А затем из серебряной холодной рамы, наполненной тьмой, выступил силуэт, полный света, белоснежного слепящего света и льда, пронзающего тьму, зеркало и небеса. И подойдя, он простёр ко мне руки — я шагнул навстречу — и шипы изо льда вошли в моё тело и кружево, а он сжал мои плечи ладонями из стали и привлёк ближе, давая шипам вонзаться опять, и опять, и опять.

И снова я шёл по улицам города, которого не знал, но дорога сверкала синим льдом под моими ногами, и блики льда пронизывали воздух, и в каждом отражался тот, кто шёл… но тьма стелилась за ним — мною? — длинным плащом, и в этой тьме струились багровые всполохи и песни сменялись криками, и в глазах того, кто шёл, пылало золотое и алое пламя.

И тогда я понимал — с ужасом и облегчением, радостью и тоской — что всё это по-прежнему сны. И пробуждения мои всего лишь мне приснились…

А потом я проснулся по-настоящему — тут уж без ошибок, ибо тело моё убедительно требовало всего того, чего в снах обычно не бывает. В комнате было сумрачно; вечер ещё не окрасился звёздами, но и день уже миновал. Я с трудом встал — сколько ж часов надо пролежать, чтобы так сложно было подниматься? — и поплёлся в маленькую ванную. И надолго застыл там, опершись онемевшими руками о бортики раковины и глядя в зеркало.

Безуспешно пытаясь привыкнуть к новому своему облику.

Разумеется, магистр был прав: вернуть лицу прежний вид у меня не вышло. Раны закрылись и стали выглядеть так, словно их нанесли по меньшей мере год назад, но щека казалась кое-как собранной из лоскутков и склеенной толстыми пурпурными верёвками шрамов. А рот… Я плотно сжал губы и веки, пережидая желание закричать, а после всё тут разбить, разнести вдребезги, закончив собою. Рот толком даже не раскрывался. Брать высокие ноты я никогда не смогу. Пению конец. Игре на минеле тоже. Никому не нужна сколь угодно искусная игра в исполнении чудовища.

Я распустил ленту Аль на волосах и перебросил их на левую сторону, пытаясь завесить изуродованную щёку. Бесполезно. Уложить их так, чтобы они закрывали всё полностью, не получалось. Стоит открыть рот, повернуть голову, и эта жуть вылезет.

Почему он попросту не убил меня?

Почему бы не позволить ему убить меня по праву магистра, как он сделал, по слухам, с двумя учениками?

Дети Боли Каэрина…

Я пошёл бы к нему немедленно — даже понимая, что нормальное лицо он мне не вернёт: ни сейчас, ни через пять лет, как ему пожелается. Он не прекратит наказание так быстро и легко. Зачем, если я буду уже у него? Но если я буду у него, не всё ли равно. Разрисует и вторую щёку, убьёт, теперь без разницы. Открытых не учат — ломают. Кому повезёт, тех собирают заново, но много ли таких везучих? Историй о них я не слышал, а кому и знать, как не ловцам историй, менестрелям.

И всё же я пошёл бы к нему, ведь больше-то некуда. Замок… с изуродованных губ сама собой сорвалась усмешка. Энт всегда был таким — безрассудным. Мальчишка, способный прыгать на дерево с балкона и слезать с высоты двадцатого этажа. И уйти до посвящения — дважды. Но второй раз удача смеётся… а засмеёшься ли ты с нею вместе, как знать. Энт потратил всю удачу без остатка в той игре в шэн — я знал уже тогда. И этот его план, вновь основанный на чистой дерзости, безрассудстве и удаче, сработать никак не мог. Мейджис не примет меня, а примет — так заставит его ежечасно жалеть об этом. Просить на коленях, ха. Людей вроде Мейджиса я навидался и понимал отлично. Зрелище Энта на коленях ему понравится — и уж он постарается любоваться снова и снова. Поводов для мольбы можно найти достаточно, если пригретый из милости бывший менестрель с лицом чудовища будет маячить перед глазами.

А сделать из меня плётку, вечно занесённую над моим другом, я ему не позволю.

Я ушёл бы к Каэрину прямо сейчас, тайком, и Энт и Аль не выследили бы меня. Но… в руках магистра я вправду сломаюсь — и тайн не останется. Они двое — самая важная тайна. Мой путь уже закончился; но выдать и погубить единственных двоих людей, которых я люблю… нет. К тому же, Каэрин знает что-то про Энта, он угрожал… Нет. Исключено.

_ _ _

Воротившись в комнату, я лёг снова и закинул руки за голову, глядя в потолок. Решение. Выход. Тупик. Я должен, должен, должен… найти… вернуть назад, переиграть… Хет, почему именно сейчас ты не с нами?! И где? Я ведь прав, я видел тебя настоящего, и то была сущность превыше человека, даже вэй. Вернись, помоги мне… им… просто вернись!

Дверь отворилась, и в первый миг я подумал, что он услышал меня — и в том облике, что видел я в Мерцании, пришёл на мой зов, и теперь всё станет хорошо: в сказках о талантах лат упоминалась и власть над временем. И ведь Хет сумел пробудить Аль, не трогая сети, что опутывала её… он сумеет убрать и уродливый шрам, и Луч не узнает об этом, и мы просто сбежим, спрячемся в Тенях, и Звезда никогда не найдёт ни меня, ни их двоих…

Мысли пронеслись со стремительной радостью, надеждой… и погасли тотчас. Энт и Аль вошли тихонько, он с подносом, она с кувшином. И когда приблизились к столу, сгружая туда свою ношу, я растерянно приподнялся: они выглядели так, словно и до них добрался Луч, только вместо кинжала применил пытку голодом. Энт и раньше здоровяком не был, но сейчас, казалось, от порыва ветра может пошатнуться. Аль, с убранными под тёмный шарф волосами и в сером одеянии из рубашки и пастушьих штанов, в вечерней полутьме походила на тень.

— Проснулся? — Энт сел на постель, улыбнувшись. — Сейчас мы будем тебя кормить.

— А себя? — Мой взгляд невольно соскальзывал с его лица на Аль, сидящую на краю стола вполоборота ко мне, на бёдра и стройные ноги, плотно обтянутые вытертой тканью.

— Вы вообще едите?

— Иногда, — отозвалась она, глядя в окно. Не на меня… теперь я этому даже радовался.

— Энт!

— Она шутит, — спокойно отозвался мой друг. — Еды нам не жалеют. Всё хорошо. А раз ты вышел к нам из мира снов, то и вовсе замечательно. Как ты чувствуешь себя?

«Уродом, бесполезным дураком, капканом для вас обоих и хочу умереть».

— Лучше, чем было. Что вы с собой сделали? Сквозь вас можно смотреть.

Энт взял чашку, над которой вился вкусно пахнущий парок, и подсунул к моему рту:

— Пей, это особый суп. С травами для возвращения сил после болезни. И ясности мыслей.

Ясность мыслей мне бы точно не помешала. Я покорно выпил: трав не узнал, но кажется, такой восхитительной еды я не пробовал никогда. А может, показалось от голода: спал я, судя по успевшему измениться их виду, не день и не два. Уточнять не хотелось. Как и вытягивать из Энта всё то, о чём он явно не рвётся говорить.

— Вкусно. Очень. Спасибо. — Я ронял слова, по одному на каждый глоток, сделанный им из той же чашки, наполненной снова, — пытаясь поймать и отделить его ощущения от своих. Вкус супа, отступающий (но не утолённый) голод, безграничная усталость… вина, печаль, стены без дверей и окон, и под слоем вины ещё один, океан вины, грозящий выплеснуться наружу и затопить всё вокруг… это уж моё наверняка. Энту не с чего подобное ощущать.

— Расскажешь о серен? — вырвалось у меня. Он со стуком опустил чашку на стол и встал.

— Конечно. Но не сейчас, мне надо немножко отдохнуть. Расскажу обязательно. Обещаю.

И разложив на полу то, что казалось не постелью, а просто кучкой одеял разной степени дырявости, рухнул на них, не разуваясь, накрылся одним с головой и затих. Через миг всё же вынырнул, стянул сапоги и спрятался в одеяле снова. И теперь окончательно: я слышал ровное дыхание, видел, как он знакомо разбрасывает руки и правую сжимает в кулак — он всегда делал так во сне, сколько я знал его. И вот так мгновенно и глубоко проваливался в сон, чему я завидовал: у меня обычно не получалось, я мог часами лежать и грезить, застряв на перепутье между явью и сновиденьями…

«Обещаю». Значит, не хочет. А то бы не связывал себя заповедью. Что ж пугает его в этой орденской сказке?

А где обычно спит Аль? На убогом подобии постели двое никак не поместятся! Я невольно посмотрел на неё и налетел на внимательный, пристальный взор зелёных глаз.

И пожалел, что чуть раньше по примеру Энта тоже не залез с головой под одеяло.

Она спрыгнула со стола мягко, как кошка, подошла и села возле меня на кровать. Потянулась к столу, взяла кувшин, медленно наполнила шинную чашку в виде тюльпана. Затем вторую. Я зачарованно следил за движениями её рук, тонких пальцев, с которых за зиму сошёл весь загар, и на фоне лиловых чашек они были белыми, как пух тополей.

— Боюсь, с этими лечебными травами шин не очень-то вкусный, — она усмехнулась, давая мне чашку, и легко коснулась её своей, как делают с бокалами вина: — За нас. За удачу.

Шин оказался совсем невкусный, но мне было всё равно. Я смотрел на чашку у её губ. На чуть порозовевшие от горячего напитка щёки, на шею, открытую из-за поднятых под шарф волос, на белые пальцы. Прощаясь. Я не мог не попрощаться… перед тем, как запретить себе и больше не смотреть так на неё никогда.

— Ты не хочешь в Эврил, да? Считаешь, для Энта это плохо кончится?

Я кивнул. Нет смысла возражать: она всегда умела читать меня. Её дар или ум сходного склада… или моё неумение закрываться.

— И не веришь в серен?

Я запил вздох глотком шина, отдающего странной тонкой горечью, как это слово: серен. Хорошо, что Энт, устав, спит крепко: наши тихие голоса никогда не будили его.

— Даже если это не сказка и в Ордене случалось подобное, я-то не Рыцарь.

— Но все признаки совпадают. Как объяснишь тогда?

— Энт тебе рассказал?

Она спрятала в терпком зеленоватом напитке секунды неуверенного молчания.

— И читал кусочки из дневника. Он очень удивился. Растерялся. Никак не мог понять.

— Что в орденскую чудесную легенду влез я? — усмешка моя вышла безупречной… если бы её не портила кривая щель моего нового рта. Пожалуй, больше не стоит усмехаться.

— Что в эту легенду влез он. Насчёт тебя у него вовсе не было ни удивления, ни сомнений. Наоборот. — Аль помолчала, хмурясь, словно последние капли шина оказались особенно горькими. — Энт на меня рассердится. Мы спорили, говорить ли тебе, но сейчас всё изменилось, и думаю, ты должен узнать. Надеюсь, он не проснётся, пока не расскажу, — её смешок получился убедительнее, но сказать по правде, ненамного. — Ты не слышал от мамы историю девушки по имени Элайвен?

Я с недоумением поднял брови… и мысленно выругался, поздно вспомнив, как тошнотворно это сейчас выглядит.

— Конечно. Все знают об Элайвен, я же тебе и дал её имя. Вейхани-королева. Дева-Пламя.

Аль поглядела на укутанного одеялом спящего Энта, прислушиваясь к ритму его дыхания.

— Да, но я не о той Элайвен. Не о богине. О девушке, которую звали Ливи из замка Лив.