Глава 10. Память

Мы смотрим друг на друга — молча. Это длится совсем недолго. Может, пару секунд. Или пару жизней. Не знаю. Не всё ли равно. Не очень ясно, о чём говорить, и надо ли говорить, и как мы станем обо всём этом говорить, когда из ванной вернётся Аль.

А ей рассказать придётся. Ну, не всё. Хоть что-нибудь. Самое главное. Типа: мы оба живы, я не пытаюсь (и не стану) убивать его за эллин, а он не пытается (и не станет, причём никогда, что важно) сотворить со мной что-то похуже убийства за Книгу.

— Энт, а что ты тогда пообещал сделать? Ну, если я о Книге разболтаю.

Его взгляд меняется, и такое я уже видел: соврать нельзя, молчать нехорошо, отвечать не хочется.

Но мы же договорились? Больше в «я тебя не слышу» не играть?

— Ты сказал, что заставишь меня забыть Книгу. Но ты же был непробуждённым. Как такое возможно?

— Пробуждение ни при чём.

Он нахмурился. Но мне казалось, сердится не на меня, и не на Чар, и вообще он не сердится, просто не понимает сам. А как же делать собирался?

Ведь я уверен: не стал бы он в клятву вплетать обещание, которое не может исполнить. Он это смог бы. Точно.

В этот момент в комнату вошла Аль, с ног до головы укутанная, как в плащ, в огромное полотенце. И хотя оно было пушистое, бесформенное и тускло-синего цвета, который явно предназначался не для украшения, но ей этот полотеничный наряд шёл, и даже очень. Особенно та часть, которая приоткрывала чуть выше колен её босые ноги. Я сглотнул, и на несколько мгновений и загадка стирания памяти, и Книга, и даже Чар — всё стало куда менее важным, чем возможность смотреть на неё, быть с нею рядом, вдыхать непривычный ягодный запах её мокрых волос… смотреть на её губы, влажно блестящие после купания, на капельки воды на её лбу и щеках… А ведь Энт наверняка видит. Меня. Как я её… разглядываю… Я очень осторожно выдохнул, вдохнул — спокойно и, надеюсь, незаметно. Нечего им тут замечать.

— Вы уже разобрались, хочется вам подраться или наоборот? — с усмешкой осведомилась она тоном, означавшим, что особых поводов для веселья у неё нет, но для нашей же безопасности лучше сделать вид, будто мы этого не понимаем.

— Нет, — Энт улыбнулся куда более искренне, с явным облегчением. Ну ещё бы. — То есть, подраться — нет. Спасибо.

— Всегда пожалуйста. Знаешь, я решила: поселюсь в твоей ванне. И когда вы тоже в неё захотите, меня придётся вытаскивать силой. Или выманивать чем-нибудь вкусненьким. Кстати, я велела всё доесть, а вы чем занимались? Решали, кто перед кем виноват больше?

Её голос был полон смеха, а глаза изучали нас обоих с пронзительной остротой свежезаточенного оружия. И смеха в них совершенно не было.

— Он — точно нет, — заверил Энт, кидая мне быстрый взгляд. — А ты на меня не сердишься? Ты была права. Там, в лесу.

— Я всегда права, — согласилась она. — Но говорить тебе все эти слова не стоило. И я не хотела тебя прогонять. Тем более, в эллин.

Энт смутился столь явно, что уже я чуть не рассмеялся. Хотя при Аль, впервые на моей памяти прямо и всерьёз извиняющейся, глупей поступка было не выдумать.

— Энт, я могу пойти осмотреться?

Он широко раскрыл глаза.

— В полотенце я бы не советовал.

— Да ты что. А я так и собиралась. — Она тихо фыркнула и нырнула в комнатку с сундуками, откуда появилась в своём обычном одеянии, поверх которого красовался потёртый длинный свитер, с узором вроде моего, предназначенный для кого-то побольше Аль раза в два. Но её это, кажется, не смущало. Как и дырка на рукаве и распущенный край свитера, откуда свешивались нитки. — Скажи, есть что-то, чего тут не делают? Вообще никто?

— Не говорят, что владеют Чар.

Они в упор смотрели друг на друга. Я всё сильнее ощущал себя в этой картине лишним.

— Тебе Вил сказал?

Может, мне и правда сбежать отсюда в ванну? Вообще мысль очень даже неплохая… прямо-таки отличная…

— Нет, я слышал. И не спрашивай, как. Я будто спал… — он снова глянул на меня — и хотя мы сейчас не касались друг друга, но я опять ощутил то странное чувство, укол чем-то горячим, а может, ледяным настолько, чтобы обжечь, или… я не мог объяснить даже себе, и особенно то, что чувство, столь похожее на боль, было таким приятным.

— Я не собираюсь говорить о Чар с кем-то ещё, — с оттенком высокомерия заверила Аль.

— И с Кером я не стал бы. — Энт помедлил. Я был уверен, что не случись с нами всего этого, он попытался бы улизнуть от продолжения. — Кер, он… неплохой, но… молчать он не умеет. Он не хочет никому навредить. Но проболтаться может. Если решит, что так лучше.

— Кому?

— Да кому угодно. Мне, тебе. Чести Рыцаря, Ордену, Свету, наставнику. Представлению о дружбе. А в основном, его очень ранимой совести.

— Ты его не очень-то любишь, — заметила Аль.

— Да за что мне… — Энт досадливо насупился. — Он мой друг. С детства. Я не думал о таких вещах, как любовь… дети ведь о таком не думают. Просто старался поменьше ему говорить… о важном. Заповедь Слова все понимают по-разному.

Аль помолчала, задумчиво разглядывая нас обоих, окно, шкаф, вылезшие из свитера нитки. И нас — снова.

— Это правда, что Рыцари ощущают присутствие Чар с ними рядом?

— Не знаю. Я всегда ощущал Вила, но ведь других-то Вэй рядом со мной не было. А те, кто близко знал других, не рассказывали о своих ощущениях.

— Но ты в это не веришь, — заключила она.

Энт непонятно повёл плечом.

— Ребёнком верил. Но как ты сама убедилась, Чар здесь звучала двумя голосами, а никто не пришёл.

— Кроме одного.

Мой друг ошеломлённо моргнул и расхохотался.

— Кер? Ой, ну нет. Он просто не такой… не из тех, кто видит. Даже то, что в Сумраке. Да ладно, он с шести лет со мной рядом болтается, и ничего. А он уж не утерпел бы всем растрепать, если бы у меня Чар заметил.

— А с чего ты взял, что сейчас он не растрепал?

Нас поймал глубокий долгий миг тишины: я глядел на Аль, она на Энта. Он — настороженно сузив глаза и почти не дыша, как в засаде, — на нас обоих.

И, как я, наверняка изо всех сил прислушивался, нет ли шагов в коридоре за дверью.

Наконец он медленно покачал головой:

— Нет. Он ушёл давно. Если бы рассказал, к нам уже заглянули бы гости.

— И что тогда? — я слышал, как странно звучит мой голос, но сейчас было не до того. — Её бы… забрали? В огонь?

— Ты спятил?!

Энт негодующе сверкнул глазами, совсем как вначале, когда следом за гневом тотчас шли затрещины. Но сейчас я мог усмирить его попросту взглядом — даже если бы он попробовал. К счастью, он успокоился сам. Или всё-таки выучился сдерживаться.

— Никакого огня. Я этого в любом случае не позволю. Аль пришла ко мне, а это совсем не то же, что Вэй, который пробирается втайне, как вор, и с нечестными намерениями.

— А сообщить Звезде могли бы? — тоном лёгкого интереса осведомилась Аль.

Он мрачно вздохнул.

— Мне-то откуда знать. Послушай, я же не злюсь. Я не за себя волнуюсь, а за тебя… за вас. Для чего ты ему сказала?

— Чтобы знать. — Аль удивлённо подняла брови, будто вопрос был глупее некуда. — Энт, я не хочу гадать и бояться. Я хотела назваться Вэй сразу, ещё в эллине. Но решила, что лучше подождать и выбрать момент, пока Орден сам не даст повод.

— Для разговоров о Чар в Тени лучше не искать повода, — заметил Энт, глядя на неё то ли с испугом, то ли с восхищением.

— Но ты подтвердил, что огня бы не было. А жаловаться Звезде на девушку, которая спасает друга, твой Мейджис не посмеет, весь Тефриан стал бы над ним смеяться. Да что вы оба так смотрите? Я была уверена, что все эти истории про Орден и Чар — сказки. Но если уж и правда кто-то что-то почувствовал — лучше сказать прямо и заткнуть ему рот, чем вызвать болтовню и домыслы.

— Да, только Кер и болтовня — это почти одно и то же, — пробормотал Энт. — Ты рискуешь. Он пришёл сюда вовсе не из-за Чар, поверь, но сумеет ли сохранить тайну… он тебе обещал? Дал слово?

— Он сказал, что никому не скажет. Это считается обещанием?

— Надеюсь, — хмыкнул Энт без всякой уверенности. — Аль, будь поосторожнее. И если тебя спросят… про меня…

— Я отвечу, что ты всё время спишь, — весело заявила наша подруга, — и принимать гостей тебе вредно. И кстати, обязательно заприте за мной дверь и никому не открывайте. И говорите шёпотом. Я слышала вас даже из ванны.

Когда она ушла, сперва осторожно высунувшись наружу и убедившись, что никого у дверей нету, и засов был надёжно задвинут, Энт посмотрел на меня совершенно беспомощно — в последний раз я видел такой взгляд, когда мы нашли Аль и никак не могли разбудить её.

— Вил, она не понимает.

— А мне кажется, понимает лучше нас. Успокойся. Даже твой Кер не станет трепаться, если это повредит прекрасной сьерине.

— Ну разве что, — он покосился на стол, я встал и перетащил поднос с остатками еды на кровать. А шин пили прямо из кувшина, передавая его друг другу. У нас были те красивые тоненькие чашки, но почему-то так казалось вкуснее.

— Энт, расскажешь про клятву? Как делать, чтоб люди забывали?

У него вырвался то ли тяжёлый вздох, то ли стон. Я снова на миг оказался в эллине… и решительно это отбросил. Ну ясно же, что прикидывается. Хотя… откуда мне знать? Аль права, ему надо спать, а не сидеть и беседовать…

— Я просто не могу рассказать. Не знаю, как. Мне показал отец… незадолго до смерти.

Я уставился в кувшин. Нет, я никогда не поумнею. Ведь мог бы сам догадаться: раз Книга у него от отца, то и клятва от него же, и дело вовсе не в орденских тайнах и не во мне, а попросту вспоминать ему больно. Я безнадёжен. Я всё время причиняю ему боль. Клятва. Эллин. И я лезу к нему с этим снова. Законченный эгоистичный идиот.

— Не говори, раз не хочешь, — я всё же оторвался от созерцания кувшина и искоса глянул ему в лицо: — Извини.

— Да не извиняйся ты. Всё нормально. Я же объясняю: папа мне показал. А как на словах передать, не представляю.

— Так покажи?

— Ты с ума сошёл? Я на тебе должен показывать, как забирают воспоминания? А заодно, как убивают, не показать?

Я выдохнул, слез с кровати и отыскал второй кувшин — с остатками вина. Хорошо, что прежде всё не выпили. Сейчас как раз пригодится.

— А это вообще… как? Ну… — я потёр лоб, подыскивая фразы. — Память — она же в Мерцании. Это в любом случае — Чар. Какая-то особая, орденская. У силы Чар много проявлений. Но в клятве говорилось, что для этого нужна боль. Значит, всё происходит в Сумраке? В Книге я ни о чём похожем не читал. Правда, я много чего не читал пока…

— Тише, — в его голосе угадывался мягкий смех. — Оно ведь крепкое. Не как в трактирах. Интересно, все Вэй-лорды от вина начинают путаться в речах и неведомо чего бояться?

— Я не боюсь! — возмутился я. И сразу понял, что попался: на его губах играла откровенно довольная усмешка.

— Зато я боюсь, — с внезапной серьёзностью признался он. — Вся эта штука с забыванием довольно страшная. Тебе это вправду нужно?

Хороший вопрос. Мне очень хотелось сказать «нет» и оставить эту тему. Только… это не было правдой. А почему, я и сам не знал. Может, потому, что уже всерьёз приготовился испытать на себе? Или дело было в чём-то особенном, накрепко связавшем Энта, меня, Чар и многочисленные тайны Ордена?

— Когда отец показал мне Книгу, мне было девять. Достаточно много, чтобы запомнить место, где она спрятана, и клятву. Но я почти ничего не знал о ней, когда через шесть лет увидел её снова. Тебе не кажется это странным?

Я кивнул.

— Думаю, он мне всё-таки рассказал. А воспоминание забрал, когда учил, как это делается. Может, как раз поэтому Чар так пугала меня — то, что я узнал, было связано с болью, с чем-то ужасным. Я забыл суть, а боль запомнил.

— Твой отец мог сделать с тобой такое?!

Я осёкся. Определённо, ему стоило давать мне оплеухи за такие вопросы почаще — может, я и выучился бы держать язык за зубами, а не ляпать первое, что пришло в голову. Даже друзьям не всё позволено… и не всё можно простить.

Энт совсем не рассердился. Он выглядел задумчивым и печальным, как осенний туман. Как всегда, говоря об отце.

— Я тебе расскажу всё, что помню. Он сказал: память — это как слова, записанные на листы бумаги. Лист можно сжечь, или оторвать кусочек с одной фразой, или замазать часть слов чернилами, так что никто не разберёт, но тогда слова всё равно останутся, их можно будет восстановить. Наши воспоминания пишутся внутри нас, в глубине души. И там хранятся — одни ярче, другие выцветают. И есть способ добраться до них и вырвать листок. Или замазать чернилами. Но это сложно. Человек ведь не пускает к этим записям кого попало, он и сам-то до них не всегда добирается. Там будто накрепко запертая дверь, которую охраняют. Значит, надо охрану отвлечь. Призвать в другое место.

Я зачарованно слушал, пытаясь увязать то, что говорилось девятилетнему ребёнку, ничего не знающему о Кружевах и сути Мерцания, с тем, что уже вполне неплохо знал я — кстати, из Книги, которую наверняка читал отец этого ребёнка. Да что там, теперь я был совершенно уверен, что он прочёл её от корки до корки и понимал побольше меня.

— Призвать сумеречной болью?

Энт едва заметно нахмурился.

— Да. Но боли мало — надо знать, какие именно воспоминания ты хочешь стереть. О чём они и где хранятся.

— Где? — не понял я.

— Точнее, когда. Всё это связано со временем. Ты идёшь по чьему-то времени, как в библиотеке меж полок, и ищешь нужную книгу. Если хочешь забрать её часть из памяти человека, надо скользнуть в нужное время, назад, и подтолкнуть его, чтобы он тебя провёл… а потом можно вынырнуть оттуда, а его оставить там… но этого я уже вовсе не понимаю.

— Я тоже, — пробормотал я. Время было тайной, пока не разгаданной — если верить той же Книге, где ничего насчёт временны́х странствий не говорилось. А мой собственный опыт был слишком мал, чтобы делать выводы. Единственный раз я соприкоснулся с чем-то подобным, когда Хет сказал, что находится в лесу и со мной в Ордене одновременно. Но я мог понять его неверно — видимо, он имел в виду, что там осталось его тело, а со мною рядом — сознание, кружево Чар, а оно и впрямь способно странствовать в Мерцании отдельно от тела, главное тут — не опоздать вернуться…

Но Энт, очевидно, говорил совсем о другом. Скользнуть в чужое время? Забрать воспоминание? Некий смысл я тут видел, но как это осуществить… и самое непонятное — каким образом это может проделать человек, не владеющий Чар?

— Вил, а разве Вэй-лорды не делают такого с памятью? Как же наша Аль?

Я чуть не глотнул вина, вовремя спохватился, сунул вино ему, а сам взялся за шин. Винный туман будет совсем некстати, тут и на трезвый-то ум ничего не разберёшь.

— Сеть на её памяти — сложная штука. Думаешь, я с тех пор ни разу подобраться не пробовал? Да, там, конечно, заперт кусок времени, но большой, понимаешь? Всё её время от рождения до мига, когда она проснулась, окутано сетью. И всё же она многое помнит. Что-то из-под сети вырывается, но неясно, как сны. Если говорить словами твоего отца, то это… как взять книгу и всю залить чернилами. В сумраке ничего не прочтёшь. Но Вэй может заставить те новые чернила стать сухими, как пыль… или испариться, как вода испаряется от тепла… жидкость — это просто форма, она изменчива. И то, что закрывает память Аль, можно убрать. Я это понимаю, чувствую. Но мне не хватает знаний. А главное, этого не сделаешь незаметно. Такие действия слышны в Поле. Они оставляют след. И тот, кто это сотворил, невероятно умный и сильный, раз его не заметили.

— А если заметили, но позволили, то она сбежавшая ученица, и мы об этом сто раз уже говорили. А теперь она заявляет на весь Замок, что владеет Чар.

— Так дело-то не в том, что создание сети заметно. Сеть сама должна быть заметна, а выходит, что нет. Мы третий год бродим по Тефриану, и никакие Вэй-лорды к нам не подошли ни разу. Даже не посмотрели в её сторону.

— Ну, допустим, смотрели многие, — хмыкнул Энт.

— Только не так. Да ладно, мы же не об этом. Ты понимаешь, что испортить целую книжку проще, чем найти в ней пару строчек и вычеркнуть?

Энт с сомнением склонил голову.

— Почему?

— Память-то посложнее книги. Там всё не подряд написано… она скорее как слоёный пирожок с сыром, и все слои перемешаны, сплавлены… — я запустил руку в волосы, отчаявшись подобрать сравнение. — Энт, такие вещи делают Вэй. Пробуждённые. Обученные. А ты мне рассказываешь о том, чему Рыцарь выучил девятилетнего малыша. Пусть ты забыл о Книге, но папу ведь помнишь. Ты говорил, он не Вэй. Где же тут правда? Может, если он тебе что-то стёр, то…

Я просто не смог закончить — не решился. К счастью, снаружи по коридору кто-то прошёл, и моё молчание посреди фразы было хоть как-то объяснимо. Хотя обмануть его у меня давным-давно уже не получалось… а может, и никогда.

— По-твоему, он мог стереть не только Книгу, но и что-то о себе? Он был Вэй и боялся, что это знание мне повредит?

Я не посмел даже кивнуть, лишь опустил ресницы. Иногда Энт становился таким далёким, что я с трудом понимал его настроение — и честно говоря, побаивался. Пусть я Вэй, но и он вовсе не прост, а природу его Чар я до сих пор не смог разгадать.

Он был мраморным, тихим, отстранённым. И эта осенняя печаль, туманная облачная печаль его глаз.

— Наверное, он мог. Я не очень хорошо его знал на самом деле. После маминой смерти он нечасто со мной бывал. А вскоре после разговора о Книге он умер тоже. Я помню его голос, наши тренировки, некоторые его слова. Помню, как он играл на клавесине, пока была жива мама, как он смеялся. Когда она погибла, всё изменилось. Тогда я думал, он винит меня. И не прощает. Я тоже себя не прощал. Но тогда, с Книгой… он был такой, как прежде. Улыбался мне. Не знаю, что он мне сделал, но главное я помню: он не сердился, не избегал меня. Он со мной говорил. Как раньше. И этого он не стёр.

Когда Энт был такой, мне казалось неправильным находиться тут, будто я подслушал, влез в то, что было вовсе не для меня и ни для кого, и само моё присутствие рядом — оскорбление… я всегда старался замереть, отстраниться тоже, стать тенью. Но сейчас я не мог. Да и всегда это было попросту трусостью, моим вечным неумением принимать близость, отвечать откровенностью на откровенность. Я вспомнил, как наяву: я выхожу к ним после ссоры, злой и растерянный, и Энт плачет у Аль в объятиях, а она гладит его волосы и поверх его плеча смотрит на меня… странно. Я был уверен, что она сердится, что я им мешаю… а потом она сказала, что Энт никогда не решался при мне заплакать. Мне это показалось выдумкой и глупостью, но после её слов я стал многое видеть иначе… Я придвинулся ближе и взял его за руку. Он сжал мои пальцы в ответ.

— Покажи мне, Энт.

— Я не могу.

— Можешь, раз клялся. Ведь это он не стёр тоже.

— Послушай. — Он быстрым жестом коснулся моего лба, отбрасывая упавшую на него прядь волос. — Я знаю, как. Но я не могу такое сделать с тобою. Зачем тебе? Ты думаешь, это поможет тебе с сетью Аль? Но это не то, что делают Вэй. Не Чар. Или не та Чар, о которой написано в Книге, или ты знал бы тоже. Ты же искал в ней ответы. А это не ответ, ведь сам-то я эту сеть даже не чувствую… Ты понимаешь, что я не хочу причинять тебе боль? Я обещал тебе.

— И что я забуду, обещал тоже.

— Но позже. Первое слово важнее.

— Слова вообще не важны, Энт. Ты сам мне это сказал. И тогда, в лесу, с Книгой. И здесь. Слова, клятвы — просто сумрачный способ передать то, что за пределами слуха, мелодии наших Кружев… как у вас говорят: желания сердца. Главное — следовать желаниям сердца. Это ведь ваш Канон, первое правило Ордена. Ну пожалуйста, послушай моё желание сердца. Пусть не поможет, я готов, но я хоть буду знать, что пытался. Чтобы… не как в первый раз. Когда мы нашли её.

— А моё желание сердца, Вил? Оно что-то значит?

Я закусил губу. Вот как мне с ним быть? Он смущает меня, то и дело рвёт что-то во мне на части и неведомо как собирает заново, загоняет в тупик нерешаемыми вопросами, и я не могу послать их в трясины вместе с ним, потому что я не умею выбирать правильно без него, дышать без него… с того самого дня, как он поймал мою минелу.

— Значит. Не надо так со мной. Просто сделай, хорошо? Ты сказал, должен платить только мне. Заплатишь?

— И кто звал меня жестоким?

— Ладно, я тоже. Я вообще не подарок. Ты… сердишься?

Он медленно покачал головой.

— Это такая глупость. Хуже моего эллина.

— Зато выполнишь обещание. Хоть в чём-то повезёт.

— Нет! — отрезал он. — Если уж делать это, то я сам выберу, что тебе забывать. И это будет не Книга. Без споров.

— Да.

Он всё ещё держал мою руку. Вторая… хотя я не хотел следить. Я смотрел ему в глаза. Это было стремительно, одно движение — и сияюще-алая боль, солёный вкус во рту, лучше бы прикусил подушку… в следующий миг я лежал у него на коленях, он стискивал уже обе мои руки, и его взгляд больше не был туманным, там бушевала гроза и сверкали молнии.

Я с трудом разлепил губы. Ненавижу вкус крови. Хорошо, что не послушался Аль и не поел… думать о еде явно было ошибкой. Я отчаянно сглотнул, отгоняя приступ тошноты.

В рот тонкой струйкой полился шин. Как мало надо для счастья. Почти не чувствую, что желудок сейчас вывернется наизнанку, и крови во рту почти нет, и вообще почти не больно…

— Я не кричал?

А это было зря. Я поспешно сжал зубы, чтобы шин, и что там ещё во мне осталось от вчерашнего пирога, не вылезло на прогулку.

— Нет, молчал. Помолчи ещё, а?

Он снова выглядел, как сразу после эллина: серое лицо, запавшие щёки, глаза… пугающе чёрные. Совсем как у меня.

Помолчать. Отличная идея. Я всё равно говорить не могу. Мерцание, я же Вэй, я не должен чувствовать такой боли.

— Если ещё раз, — тихо и отчётливо произнёс он, — ты посмеешь попросить о чём-то подобном, я тебя убью.

— И вылетишь из Ордена.

Вышло хрипло и едва разборчиво, но всё же с усмешкой. Кажется, он вправду мог меня ударить. И вообще-то я бы не удивился.

Воспоминания… Всё, что мы пережили вместе, начиная с моего первого визита в Эврил, я помнил ясно, включая и Книгу Семи Дорог. Так у него не получилось?

— Всё зря?

— Просил же помолчать… — он протяжно вздохнул. — Вил, а за что ты Крэвина так не любишь?

Я моргнул, растерянно пытаясь уловить связь между нашим явно не удавшимся опытом и моим отношением к Крэву.

— Да я не особо его не люблю. Он песни мои пел без спросу, да ещё перевирал, кому такое понравится. Он-то при чём?

Энт смотрел на меня очень внимательно, словно искал что-то — и никак не мог отыскать. А мне страшно хотелось спать. Ещё глоток шина — и спать. Долго-долго, и чтобы он вот так держал меня за руку и не отпускал… мне казалось, стоит ему отпустить, и я стану слишком лёгким, слишком прозрачным, и никакой Призыв не потребуется, чтобы отнести меня, как сухую веточку на ветру, прямиком в Звёздную Башню…

— Он при многом. Кроме песен, ничего между вами не было?

— Инте… ресный вопрос, — запинаясь, выдавил я. Язык совершенно не хотел меня слушаться. Как и разум. — А что-то… должно быть?

— Нет. — Он странно, коротко усмехнулся — одними губами. Глаза у него вовсе не смеялись. — Не должно. Но было. А теперь — считай, нет. Рассказывать я не стану. Иначе во всём этом действе не было смысла.

Я с усилием сглотнул, потом снова и снова. Голова никак не прояснялась.

— У тебя вышло? Ты знаешь то, что я забыл?

Он кивнул.

— Плохое?

— Нет, хорошее, лучше некуда. Вил, ну заткнись, пожалуйста. Хватит пока вопросов.

Мне немножко захотелось обидеться. Ещё больше — извиниться.

— Я ничего не заметил. Ничего не изменилось.

— Ну, прости. Надо было стереть побольше, чтоб ты и меня не узнал, и себя заодно. А то жалко, кусок памяти выдрали с корнем, и ничего не изменилось.

Наверное, что-то с моим рассудком всё-таки приключилось, а может, просто я настолько устал от последних дней, что словами было уже никак, а прояснить всё между нами до конца хотелось — ну, или хоть закрыть эту историю с Книгой… я с усилием приподнялся и неловко поцеловал его куда-то возле уха. Его глаза широко раскрылись.

Облачные, озёрные, и никакой больше черноты. Слава Мерцанию. Вот теперь можно и спать.

Его дыхание было неровным и жарким, и сердце стучало громко — на весь Замок.

— Молчи, — попросил он и, о счастье, снова подсунул к моим губам кувшин с шином. Уже за одно это и впрямь стоило поцеловать. — Всё потом. Я на тебя никогда ещё так не злился. Но уже нет. Вроде бы. Тебе больно?

Я зевнул и помотал головой. На самом деле больно было, но сообщать ему о такой ерунде не стоило. Его рука лежала в моей, пальцы переплелись, и это казалось самым правильным из всего, что тут за последнее время случилось.

— Я почти забыл, — сказал он. — Это же первый раз. А когда это делал папа, мне было девять, и я ужасно боялся. И сейчас я боялся тоже. Я мог тебя убить. Не тело, а Кружево. Знаешь, как наклонять до краёв полный кипящий котёл… на миг упустишь контроль — вырвется из рук и всё зальёт кипятком… Я мог стереть всё вообще, Вил. — Его голос становился с каждым словом всё быстрее и глуше, и я подумал: если он не замолчит сам, то придётся заставить его замолчать, и непонятно, как это сделать вернее, пощёчиной или снова поцелуем. Но видно, он и сам понял, что вот-вот закричит или разрыдается, и глубоко, резко вдохнул. Мне казалось, его сердце переселилось ко мне в грудь и дико колотится о мои рёбра, в такт судорожному дыханию. Но заговорил он почти спокойно:

— Вил, я мог тебя убить.

— Не убил же. — Я вытянулся на непривычно мягкой ткани простыней и едва не застонал от наслаждения. Спать, спать, спать. — Ну, прости. И спасибо. Ты настоящий друг. Самый лучший. Это здорово, когда становится хоть на одно меньше плохих воспоминаний.

— Обещай мне… — он осёкся и, к моему искреннему удивлению, слабо рассмеялся. — Не обещай. Но не надо больше. Пожалуйста. Ни для чего. Пусть даже тебе это покажется очень, очень важным и необходимым. Если желание сердца и вправду самое главное — и если я тебе правда друг и хоть немножко нужен — не проси меня о таком никогда.