Глава 2. Встреча в Джалайне

Утром вслед нам в самом деле косились, но скорее, всё-таки из-за белого плаща, а не распределения комнат: даже для трактирного персонала, всякое повидавшего, преображение вчерашнего оборванного мальчишки, удачливого игрока в шэн — если не менестреля, то точно с менестрелем водящего дружбу, — в надменного Рыцаря (я постарался, во избежание лишних вопросов, выглядеть понахальнее) было в диковинку. А может, и ещё проще: косые взоры предназначались лишь Вилу — ну как же, попрошайке-бездельнику! — под чужое везенье на дармовщинку получившему роскошный ужин и ночлег.

День дождя миновал, следующий ожидался только через неделю, и путь сделался куда приятней: правда, резкий ветер дует прямо в лицо, а небо затянуто тучами, но в них тут и там синеют просветы, и тракт стал ровней и твёрже — не сравнить с вязкой глинистой кашей последних дней! Неудивительно: пустынный край рудников Шейт кончился. Мы снова, год с лишним спустя, оказались в Джалайне.

Джалайн был край богатый, с удачным расположением и щедрой землёй, менее прочих краёв нуждался в торговле и, видимо, поэтому присущее всему тефрианскому люду недоверие к странникам (Вэй и Рыцари, конечно, не в счёт) проявлялось тут с особой остротой. Иными словами, менестрель вернее, чем где бы то ни было, мог нарваться на приём, отнюдь не радушный. Вил в своё время в том убедился — а последствием стал приступ давней болезни и незапланированный и малоприятный визит в Замок.

Правда, из-за того визита мы с Вилом и познакомились, но мои мысли отчего-то упорно следовали в совершенно ином направлении: пришёл он тогда, почти три года назад, тем же путём, по тракту Западный Круг из Северина, — наугад, без причин и целей, как и мы. Надеюсь, с внезапным скользким холодком между лопаток подумал я, нас не обязательно ожидает ещё одно — в Тени — повторение...

Чудесно, с иронией сказал я себе, делаешь успехи на Пути: сперва послал в трясины не одну даже, чего там мелочиться, сразу две заповеди, — а теперь повсюду видишь приметы, как самый тупой пастух в деревне без вейлина! Немудрено, что Вил испугался до потери сознания: в шэне нужно думать, а ты, похоже, совсем разучился. Конечно, тебе тревожно — вот только предчувствия и Тень вовсе ни при чём!

Именно в Джалайне мы нашли спящую в траве Аль — чудом не найденную до нас кем-то зубастым и голодным. Здесь правил в Кружевах Каэрин Трент, магистр и Луч, известный как искуснейший Вэй королевства, — и все его особые чувства загадочно изменили ему, когда Аль не-жила во власти сети Чар.

Или — не изменили?

Мы спорили с Вилом до хрипоты, даже поссорились пару раз, но так и не отыскали ответа. Вернее, я в конце концов эти споры бросил, осознав, что, если не считать некого разнообразия в нелестных прозвищах, каждый разговор просто повторяет предыдущие, новых доводов за или против Каэрина ни он, ни я выдумать не можем, старые были и остались неубедительны, и вообще я начал подозревать, что уже и Хет над нашими рассуждениями смеётся. А Аль — хоть её это напрямую касалось — к дискуссиям о Каэрине интереса не проявляла, звала их «гаданьем на цветочке» и своё мнение держала при себе.

«Гаданье» состояло в следующем: по мнению Вила (в коем, сам признавал, не очень-то был уверен), Луч мог сети не услыхать — допустим, лечил кого-то или попросту находился не в Джалайне; но чего не мог точно — это тупо положиться на случай, доверив ему, случаю, скрыть от Звезды его преступление! Ну нет, горячо заявлял Вил, может, и негодяй, но не дурак же он — бросить жертву со своей «подписью» у дороги, где первый прохожий-Вэй наткнётся! Как и случилось! Я возражал не менее пылко: ничего себе «у дороги» — в зарослях у неприметной тропки, куда свернули наугад, а нормальные путники идут по тракту, а не лезут в чащу! Той тропой до нас много дней не ходили, а звери народ шустрый: час-два, и всего кучка костей осталась, да и те не видны в траве. И Аль, хоть проснулась, ничего не помнит, а от Вэй не хочет помощи. Выходит, мертва она или жива — преступник в безопасности. А найди её не мы, а какой-нибудь Вэй, он бы решил силой Чар её исцелить — и наверняка Трент мигом явился бы. Великий Луч, специалист в Кружевах, и в Джалайне он самый главный — ясно, он-то и занялся бы «лечением»!

Речи полного невежды в Чар, комментировал Вил: любой Вэй сразу увидел бы на сети след Каэрина.

А премудрый вэй-лорд, язвительно отвечал я, не объяснит — всякий след любой Вэй не увидит? Если преступника столь легко узнать, отчего он рискнул оставить её на свободе, да ещё в чужом Поле?! Чтоб тот же Каэрин сразу его вычислил? Похоже, «подпись» не так уж видна, и вообще куда логичней прятать тёмные делишки не у соседей под носом, а в собственных владениях...

И дальше, по кругу, снова и снова: почему, как же, вероятно, возможно… вопросы без ответов, и всё это время он, возможно, слушал нас через сеть, а золотоглазый Хет молча смеялся. Я знал: Вил долго ждал атаки, долго что-то в нём оставалось отточенным и сжатым, вроде стальной пружины, готовой мгновенно распрямиться. А затем пружины не стало — Вил успокоился и в слежку больше не верил. Я обрадовался: боевая готовность друга, при явной невозможности победить, здорово действовала мне на нервы. Я не ждал. Тот, кто не оставляет следов и стирает память, не станет нападать открыто.

Тракт стал так широк, что спокойно разминулась бы пара карет, и нам даже не пришлось бы слезать на обочину. Холмы сменились просторами полей, качающихся, словно волны, в порывах ветра, а если сощуриться, то и цвета волн — зелень, оттенённая лёгкой синевой, глянцево-яркая в вырывающихся из туч проблесках солнца. А может, лишь казалось, что солнца сегодня больше: из-за путевых столбов, выкрашенных сочной жёлтой краской (наверное, чтоб не терялись среди выстроившихся двумя рядами, справа и слева от дороги, высоких берёз). Столбы отмечали каждый тар, а не два, как всюду, и скамьи возле них тоже были жёлтые, с резьбой на спинках и чистенькие, будто только что помыты, а таблички-указатели на столбах — алые на белоснежном фоне — выписаны отчётливо и изящно. Глядя на эту ухоженность и продуманную заботу во всём, я думал невольно: он и правда хороший магистр, Каэрин Трент, — и у него сердце злодея? Или не для людей он так отлично устроил всё здесь, а просто желая превзойти прочих магистров?..

С немалым трудом отстиранный плащ я сразу после трактира спрятал в мешок: на крайний случай, когда опять понадобится Рыцарь. А от ветра и куртка защитит. Аль весело рассказывала вернувшемуся Хету про вчерашний шэн. Вил молчал и успешно портил всем настроение.

— Вил, любовь моя, в чём дело? Не идёт стих, ты натёр ногу, или Энт зря не сделал ставку побольше?

Я мог заранее предсказать: долго она не выдержит. Вил жёстко сжал губы. Я быстро вмешался:

— Поднять со стела до двух — нормально. Не мелочь, но и не велико богатство. А вот больше — тут уж могли присмотреться и к одежде, и к флейте, и денежку попросить на стол, а нам оно было надо?

Хет фыркнул (совсем как Альвин), покосился с явным одобрением и сунул мокрый нос в мою руку.

— Ты мне объясняешь? Да, почаще бы так! Три камня, конечно, риск, но один ты всегда положишь, а насчёт ходов — тут я б на тебя хоть сотню поставила. Весело, мирно и надёжно. Только лучше в плаще.

— Аль, перестань! Не подначивай его!

— Ты никогда не замечал, что Энта без толку подначивать на то, чего ему самому делать не хочется?

— Вот я и беспокоюсь...

— Я догадалась, что ты беспокоишься, — заверила Аль. — Твоё беспокойство трудновато проглядеть. Если б ты у нас был магистром, уже сверкали бы молнии. Не растолкуешь, кто и чем тебе не угодил?

— Никто. Всё прекрасно. И будет ещё прекрасней, если вы, наконец, забудете про этот дурацкий шэн!

— Почему? Он выиграл, шума не было, и нас без проблем впустят туда снова. Что тебе не нравится?

— Мне не нравится, — мрачно произнёс Вил, — что всё это нравится вам. Ставки, азарт… Дрёма!

— Чудесное сравнение. А ветер непременно ураган, а твои аккорды — в точности мелодии Кружев.

— Вот твои сравнения и впрямь косят на оба глаза, и про мелодии Кружев ты вовсе ничего не знаешь, а я знаю, о чём говорю! Будто я мало видел игроков! Азарт затягивает, гасит разум почище дрёмы!

— Не с первого раза, — умиротворяюще возразил я. — Не шуми. Я не игрок, и разум пока при мне.

— Да? Ты пропускал ходы.

— Я отвлекал народ от нашего вида и мыслей о менестрелях. И потом, так им было интересней. Даже проигравшие веселились. С довольными людьми всегда проще. А безрассудство их восхищает.

— Безрассудство — ты сам сказал! Оно тобою и правит в азарте, а не разум!

— Видимость, а не суть. Азарта не было. Просто нам требовались деньги, а я предчувствовал победу.

— Только сначала. Но от второй партии ты не отказался, а поднял ставку.

— А я легко мог взять и отказаться? Чтобы они разозлились и всё-таки вспомнили о менестрелях?

— А если бы я не упал? — с сарказмом осведомился Вил. — Скажешь, ты и это «предчувствовал»?

— Не именно это, но я ждал чего-то подобного. Ты или Аль… кстати, она и собиралась.

— Ну, само собой. Ты ведь у нас Рыцарь, гений и любимчик богов. Проиграть ты у нас не можешь.

Я мысленно извинился перед Хетом и убрал руку с его загривка, думая о степи, разбойниках, падающей Лили и бесспорных достоинствах терпения. С пальцев слетело несколько чёрных шерстинок.

— Я же не проиграл. О чём тут спорить?

— Спорить? — Вил поднял брови в притворном изумлении. — С тобой? Ты же всегда прав, всё знаешь и ступаешь след в след за удачей! И не рисковал, и сердце твоё не замирало от страха — но и восторга...

Он повернул голову, поймал тёмными колючими глазами мой взгляд и тотчас отвернулся. Изящная рука, словно лаская, скользнула по струнам минелы.

— Все игроки верят в удачу. Но побеждает-то один.

Аллея из берёз, отделяющая тракт от полей, кончилась, как и сами поля. Теперь путники имели возможность любоваться пологим берегом реки Тмель, бархатно-лилово-золотистым от диких лилий, — слева, а справа — молодой рощицей лип-медвянок, бьющих на ветру в сотни мягких ладоней листьями с прожилками цвета свежесобранного мёда, отсюда и взялось название. Завершался сезон сбора целебного сока, и от рощи плыл волшебный густой аромат, пронизывал всё вокруг, шлейфом струился за нами вдоль дороги, оседал на стремительную ленту Тмели и с ней уносился прочь. Аромат...

— Ты путаешь, — сказал я, прислонясь к столбу и глядя на стальные блики затаившейся в лилиях речки. — Это не азарт. Я ощущал это перед состязаниями в скачках, перед боем иногда — с лордами Круга в детстве, или если противник не один… Ты же сам танцуешь. Кто станет на удачу полагаться в танце?

Губы Вила странно покривились, будто затрудняясь решить, сложиться им в гримасу или улыбку.

— И многие у вас до посвящения танцуют с лордами Круга или вызывают сразу нескольких?

— Не все решаются. Или просто не хотят: у нас-то риск не в почёте. Здесь вопрос не азарта, а умения.

— Как и в шэне. Ты мог кидать камни по одному и в те же три хода победить, и люди бы точно так же толпились вокруг, ахали и делали ставки. Нет, непременно надо было выбрать самое опасное.

— Кидая по одному, — заметила Аль, — он не выиграл бы заодно ужина, ванны и роскошных покоев. Манера «всё или ничего» и риск на пределе — это впечатляет. Кстати, о самом опасном: камни ерунда, вот если бы кто-то додумался спросить, пусть даже в шутку, есть ли вообще у него деньги...

— О, ему и это ерунда! Он ведь всё рассчитал. Он сейчас скажет, что заранее выдумал десять ответов.

— Три, — безмятежно поправил я и зевнул: — Ох, и отчего ты так любишь вскакивать до рассвета?

— Тебе непонятно?! — окончательно вышел из себя Вил. — Я люблю! Конечно! Стоило дождаться, пока всё-таки спросят — обидно же, зря пропало целых три ответа! Вчерашнего веселья тебе недостаточно!

— Хотя, — обращаясь к Альвин, серьёзно продолжил я, — не три… да, пять способов не соврать, но и не признаться. Впрочем, если выбирать, я лучше сыграл бы снова. Дома я побеждал, как правило...

Лицо моего друга окаменело, в глазах блеснули золотистые точки. Я, не удержавшись, рассмеялся.

— Развлекаешься? — Вил прищурился, глядя на меня в упор. — Ну-ну. Больше ты на деньги не играешь.

— Приказ вэй-лорда? — насмешливо уточнил я.

— Угадал. — Золотые искры в его глазах стали острыми и ледяными. — Обещай.

Аромат...

— Я вижу сны, Энт… я так устал от них. Тебе никогда не снилось, что ты… кто-то совсем другой? И всё другое, вещи и слова… даже мысли. И я… я не один. Ты видел во сне самого себя когда-нибудь?

— Не раз. Но в снах всегда всё странно. Видишь себя, или вообще ты женщина… Что тебя пугает?

— Но это не я на самом деле, Энт. И странно там по-иному. Не могу объяснить. Там… не могу. Нет слов. И ещё были линии… узоры… Кружева? Нет, что ты, узоры Кружев я знаю! А те, в снах, — они не такие. Застывшие. Они зовут. Что-то с огнём… холодным… как огонь может быть холодным, Энт?!

Испуганный голос, испуганные глаза под бледными утренними звёздами. Чёрные, и золотые точки...

Аромат… Ярко-жёлтый столб за спиной тёплый, будто его цвет даже сквозь тучи впитывает солнце.

— Ты и теперь не хочешь читать её?

Двое у догорающего костра; и молчим — оба. Тихий, тихий, призрачный шёпот из тьмы.

— Ты ведь знаешь?

Я не отрываю взгляд от лица, мраморно-белого во тьме, молча признаваясь: да. Губы едва шевелятся на этом лице, тоже почти белые, волосы смешались с ночью, только глаза — два бездонных озера, отражающих свет звёзд, и, может, они, а не губы, спрашивают неслышно:

— Давно?

Ни звука, ни кивка, ни трепета ресниц. Собственно, это и есть ответ. Тень улыбки — быстрая тёплая тень всего, что вижу я в глубине озёр… или колодца в степи… горячее и живое, золотисто-звонкий огонь цвета тьмы, под одним белым плащом стук моего — нашего? — сердца. И манит — манит всегда.

— Наверно, ты прав, Энт. Рыцарь-Вэй — это слишком. Даже без друга — Открытого и менестреля...

Аромат… целебного сока на моих пальцах, сок и кровь, росчерк кнута на спине Вила: удар, который должен был достаться мне. «Просто он принял тебя за менестреля». Запах сока долго ещё не уходит...

— Обещаю, мой сьер. Клятвы на мече тебе не надо?

— Ладно уж, обойдусь. Ещё лечи тебя потом… Гляди, тропинка. Ловко, а? С тракта совсем незаметно.

Жёсткая линия рта смягчается, сменившись знакомой прохладной усмешкой. Я слегка киваю — всё в порядке, извинение принято, — отталкиваюсь от жёлтого столба и по узкой тропе сбегаю к речке, вытаскивая из кармана леску: в трактире из предосторожности есть не стали, Хет охотиться не спешит, и в любом случае, чем нарываться на продолжение такого разговора, лучше я позабочусь о завтраке.

Хет возник, как всегда, незаметно: задумчивым медовым взором скользнул по лицу, разлёгся рядом и пристально уставился на воду. Я не раз пытался, но так и не смог добиться от друга вразумительного ответа — написано ли в загадочной Книге про лат, и если да, что именно? Вил говорил: это не обычная книга, всё равно не поймёшь… а лат — и так ясно, что сказка. Я не спорил, поскольку спорить без единого доказательства считал глупым занятием, но насчёт Хета — мне «и так ясно» не было. Вейхан и лат, Хет и Альвин… Альвин — неизвестно откуда, и почему спала… и вообще-то — почему проснулась?

Рыба не клевала, зато удалось подбить камнем дикую уточку — Хет выловил её из реки и принёс Аль с таким гордым видом, будто сам и поймал. Я потрепал «охотника» по холке и уточнять не стал, а едва Аль отвернулась, острые зубы мягко сжали руку, и лукавство в медовых глазах — видел бы Вил! — было вовсе не собачье. Поговори со мной, в сотый раз позвал я. Но Хет увлечённо ловил блох и не отзывался.

___

От тракта убегала в живописную берёзовую рощу дорога поуже — судя по указателю, к деревням Ров и Миета, а также сейру Адер. Для менестреля выступать в сейре обычно приятнее, чем в деревне: во-первых, людей образованных, а посему и в музыке понимающих толк, там куда больше — начиная с семейства сьера, а если кто из гостей особой учёностью не блещет, из вежливости и эти в чужом доме обойдутся с музыкантом по примеру хозяев. А во-вторых (девять из десяти адептов Звезды заверили бы: сие объяснение к истине намного ближе), в гостевую, услышав пенье, наверняка выйдет живущий в сейре Вэй, а в его обществе и самый большой любитель поразвлечься с беззащитным менестрелем на подобное развлечение не осмелится. Вейлин, как-никак, хранитель Порядка и Закона — поди угадай, не усмотрит ли со своих вейлинских вершин в такой забаве признаков неуважения к пресловутым закону и порядку? Словом, везучий менестрель, сумевший достичь входной двери и проскочить короткий путь из прихожей в гостевую, избежав опасного внимания слуг и прочих работников сейра, мог за ближайшее своё будущее не волноваться: спокойное выступление, сытный ужин, ночлег в тепле и уюте и заметно потяжелевший карман ему обеспечены. А если один из менестрелей — девушка, а другой уже в сейре бывал и имел шумный успех, то можно и не прошмыгивать мышью, а идти себе неторопливо и уверенно, как подобает гостям достойным и желанным. Никакой слуга не обругает и не выгонит.

Потому они прошли очередную развилку, не свернув к Миете — красивое слово древнего наречия, на самом деле означающее попросту «козий луг». Тем не менее, весело рассказал Вил, страшно довольный, что в Миету им не надо, тамошние жители названием гордятся безмерно и ни единого путника не выпустят, не осчастливив длинной, запутанной и от начала до конца выдуманной повестью о поразительных и решающих для всего Тефриана событиях, из-за коих достойная деревня и поименована, по одной из версий, «Холм доблести», по другой — «Героическая пастушка», а сторонники третьей горячо отстаивают «Коня отважного принца». Историю великой деревни Вил излагал с интонациями, жестами и бесчисленными, причём произносимыми с видом очень важным и глубокомысленным, «ну, э-э, стал быть...» повествователей. Энт и Альвин стонали со смеху. Даже Хет чихал и повизгивал.

— Эд-жейан, — выдавил Энт, смаргивая слёзы, — хватит! Это конец. Дальше я не вынесу.

— О, а я там был раз пять. И каждый из них — слушал. В нескольких вариантах.

— Я захотела бы умереть уже на втором. Или убить рассказчика. Нет, лучше — всех.

— Угу. И помедленней. Представь: ты приходишь и поёшь, поёшь, поёшь, как спятившая птичка, сам себя уже не слышишь и мечтаешь об одном: сжевать неважно что, завалиться хоть на сено, хоть на голую землю и спать, — а тебя хватают и часа два, не меньше, бубнят этак не спеша, со вкусом. Да ещё глаз с тебя не сводят и то и дело осведомляются, запомнил ли. И упаси боги зевнуть или на секундочку убрать с лица выражение огромного интереса. Потом неделю не то что двигаться, дышать будет больно.

— Не теперь, — с мурлычущими нотками бира уточнил Энт.

— Вот-вот. Снова взамен платы за мои старания услыхать за час полсотни «ну, э-э» — и что я натворю, с рыцарской выучкой и Рыцарем за спиной, подумать страшно. Жалко всё-таки деревню, пусть стоит.

Хет сморщил нос. Вил благодарно отметил, что особой жалости к деревне собачка не испытывает.

— Пусть, — с заметным разочарованием согласился его друг. — Но без нас. Нас дожидается сейр.

— Не тебя, милый, — нежно отозвалась Аль. — Твою блистательную персону, думаю, если и помнят, то несколько в ином качестве. Сьерам Джалайна наверняка известно имя прошлого Лорда Трона, а?

Энт рассеянно кивнул, явно не испытывая волнения при мысли о встрече с теми, кто его, возможно, знает, зато от Вила, внешне спокойного, прямо-таки пахло тревогой. Аль улыбнулась с видом человека, вновь убедившегося, что мир устроен именно так, как он и ожидал, повернулась к Энту и заботливо предложила, пока сейр далеко, достать флейту — потренироваться, дабы Замок не краснел, услыхав от сьера о менестреле, не выгнанном за бездарную игру лишь оттого, что он вообще-то Рыцарь. Он охотно признал, что ни о таких менестрелях, ни их слушать радости мало, и он как раз думал — не лучше ли ей пожалеть безвинных домочадцев сьера и не трудиться петь? Кстати, кроме Рыцарей, бывают ещё, хм, менестрели, кого ниоткуда никогда не выгонят, как леди ни пой… В отличие от прочих мужчин Тефриана, искренне верующих в необходимость беречь хрупких телом и сердцем женщин от всего — в том числе и шутить с ними крайне осторожно, — дети Ордена признавали лишь хрупкость телесную, да и то с оговорками: иные дочери Замков с мечом в руке не уступали лучшим воинам-братьям, а вспомнить Деву-Пламя, и вообще — разве не девушка в битве побеждает чудищ и злодеев в большинстве сказок? Хрупкость же «сердечную» считали очередной из длинного списка нелепых выдумок людей за Чертой.

— Самовлюблённый жуткий грубиян, — весело сообщила хрупкая девушка. — И я это терплю. Вот она, участь менестреля. А ведь он ещё и поёт. За одно то, что я постоянно его слушаю, Орден мне должен...

Она замолчала. Она смотрела в высокую траву на обочине, хотя Хет не предупредил её. И Вил туда смотрел, а Энт, который только что шёл и смеялся рядом с нею, уже был там: стоял на коленях над тем, что лежало в траве. И не смеялся больше. То есть он выглядел так, словно вообще не умеет смеяться.

На самом деле, лежащее было не «чем», а кем-то — во всяком случае, пока. Вряд ли старше её (чтобы понять, требовалось основательно приглядеться) — и этому «кому-то» досталось так, как в своей недолгой тефрианской жизни Аль ещё не видела. Но опыт созерцания трактирных драк и того, что у её друзей звалось тренировками, подсказывал: жертву лупили от души, долго и кучей, и скорее всего, ногами.

— Трясины, — сквозь зубы выплюнул Энт, видимо, делая схожий вывод. — Сволочи. Извини, Аль.

— Ничего, — разрешила она, — продолжай в том же духе. Я не против. Я даже могу подсказать.

— Что же он выкинул на этот раз? — не отводя глаз от сине-багрового лица юноши, пробормотал Вил.

— Ты его знаешь?

— И ты. Издалека. Хм… ярмарка в Клайне. Он пел, заметил нас и живенько смылся. Ты ещё спросил — чего это он заспешил, другие подходят и здороваются. Крэв… Крэвин Эннис. Пел паршиво. Вспомнил?

Энт, помедлив, кивнул и зачем-то оглянулся на Альвин. Она подошла поближе и села на корточки.

— А что он выкидывал раньше?

— Что?.. — Вил поглядел на неё так, словно ей следовало находиться за сотню таров отсюда, и откуда она взялась здесь, он понятия не имеет. — Да, раньше… Иногда путал своё и чужое. Карманы, песни… но это… — он зябко повёл плечом, хотя холодно вовсе не было. — Даже за воровство это немного слишком.

— Отчего же, — сказала Аль. — За воровство вполне нормально. Добрые, как ты именуешь их в трактирах, землепашцы обычно не одобряют воровства. Именно таким вот способом и не одобряют.

— И правы, ты считаешь?

— Не болтай глупостей. Рыцарь, зачем?! Надеюсь, ты не собираешься этим его укрывать?

Энт успел встать с колен, бросив в траве открытый мешок, и с сосредоточенным лицом встряхивал и разглаживал ладонью свой плащ. Сделать его менее мятым, конечно, не получалось, но он продолжал.

— Я собираюсь в Миету за помощью. Он умрёт, если останется тут лежать. А мы его не дотащим.

Вил скривил губы в презрительно-сожалеющую усмешку.

— Не смеши меня. На следы посмотри. Сообразил?

Совет был излишним. Следы Энт читал не хуже книг и давно уже знал: попало бедолаге менестрелю не здесь, добрался он сюда (чудом, не иначе!) уже в таком состоянии — по тропинке через луг, ведущей, очевидно, к той самой деревне Миета. Он в последний раз встряхнул плащ и накинул на плечи.

— По-моему, по закону воров бить нельзя. По закону надо звать вейлина, а тот возьмёт с вора штраф или назначит сколько-то дней работы. И никаких побоев. И закон этот, по-моему, никто не отменял.

— Умница. Только для менестрелей, если ты ещё не понял, малость другие законы. Денег у него нету, трудиться он, считается, не умеет — чего ж понапрасну тревожить вейлина.

— Понятно. Не польза, так хоть удовольствие. А вейлин, значит, стоит в сторонке и не вмешивается.

— Вейлина тогда не приглашают, — раздражённо сказал Вил. — Ты будешь его лечить или трепаться?

— Тут я его не вылечу. Сейчас не лето, а мы не в Лойрене. Без Чар ему надо два-три дня полежать в тепле — и то если нет чего-то похуже сломанных рёбер. Нет, я пойду. Пусть вор, но вейлина он получит.

— Нет в Миете вейлина.

— Почему нет?!

— Мне Звезда не доложила.

Энт рывком распустил шнурок, год назад сменивший серебряную брошь с редким голубым агатом — изысканной застёжки как раз хватило на накидку для Аль и прочную дорожную обувь для всей компании. Плащ, который весь день не надевали, дабы уберечь от пыли, беспрепятственно скользнул в траву.

— Я услышал, — угрюмо объяснил Вил, — в Кружевах. На его месте… ну, пусто. Особая такая тишина.

На пару минут и здесь, в Сумраке, воцарилась особая тишина — только что не искрящаяся от гнева.

— А сразу нельзя было сказать?

— Я сразу не знал. Тишину трудно понять. Вот в Поле все мигом видны. А он мог и спать, к примеру.

— Чудесно, — вздохнул Энт. — А я-то ещё думал, какой из Трента магистр хороший. У него под носом деревня без вейлина осталась, а он и не чешется. М-да… а в сейре Адер вейлин ведь точно есть?

— Есть, да только он совсем старенький. Я ж там бывал. Он уж и не лечит, небось. Разве что насморк.

— Ты говорил, — вмешалась Аль, — чем Вэй старше, тем искуснее.

— Ну да, но кость или там разрыв внутри тела срастить — тут искусности мало, тут чистая сила нужна, а она… ну, чем ты старей, тем её меньше. Магистры её из Кружев берут, а вейлины не умеют. Половина их силы на то идёт, чтоб в сто лет быть, как в тридцать. И вообще, ради кого ему здесь надрываться? — и без паузы зло осведомился: — Энт, чем тебе помешал этот стебель? Он рос и тебя не трогал! Идиотская манера — чуть руки свободны, сразу то траву рвёт, то ветки ломает! Он был живой, между прочим!

— Вил, милый, — ровным тоном сказала Аль, — утихни. Энтис не виноват, и нечего на него кидаться.

Он заносчиво развернулся к ней и сверкнул глазами — выпад, пропавший совершенно впустую, поскольку, давно поняв, что лицу Вила нельзя доверять, она изучила более правдивый язык его жестов, а лёгкое движение плеч и сжавшиеся на минеле пальцы означали не ярость, а смущение и чувство вины.

— Нет, он прав. Я не замечал… жалко. — Энт хотел было отбросить сорванный стебель, но передумал и бережно положил. Вот ты у нас извиняешься открыто, думала Аль, и в глазах ну прямо океан раскаяния… только там, на дне океана, много всякого. И тебя, Рыцарь, я далеко не всегда могу разгадать.

Юноша тихо застонал. Вил сдёрнул с пояса фляжку, шипя сквозь зубы: «Идиот», — теперь, похоже, в свой адрес, — налил немного воды на ладонь и брызнул ему в лицо.

— Крэв!

Капли блеснули в одиноком луче солнца на закрытых веках и спутанных грязных волосах, прилипших к ссадинам на скуле и лбу. Тонкая струйка стекла с неподвижных губ, чертя на подбородке багровые дорожки. Энт выудил из мешка остаток старой рубахи, сохранённый как раз для таких целей, оторвал лоскут и протянул другу, но тот отмахнулся и вновь требовательно позвал:

— Крэвин! Очнись!

Видно, он услышал: веки поднялись. И тут Аль заподозрила, что беднягу слишком сильно приложили по голове: глаза расширились, он дёрнулся и напрягся, весь сжавшись, — будто ждёт удара и отчаянно пытается лежать смирно и не отползать от Вила прочь. Девушка искоса глянула на Энта. Нет, ей не почудилось, он видит тоже. И понимает не больше неё.

Вил заткнул флягу и с отстранённым видом потёр ею щёку. Взгляд его был совершенно холодным.

— Крэв. За что они тебя? — голос вполне соответствовал взгляду. — Что ты сделал?

— Ничего, — хрипло выдохнул менестрель и закрыл глаза — ей показалось, он боится заплакать. — Вил...

— Не я бил тебя. И не собираюсь. Не ври мне. Ну? Опять играл с чужими карманами?

— Нет! — Крэвин даже привстал, судорожно упираясь локтями в землю и с усилием выталкивая слова: — Клянусь. Я только с нею говорил, она… позвала. Им просто… не понравилось.

На коже, очень бледной под грязью и следами побоев, выступили крупные капли пота. Он то ли кашлянул, то ли всхлипнул и снова откинулся в траву, умоляюще всматриваясь в ничего не выражающее лицо Вила:

— Ну поверь.

— Ты лучше пей.

Он подсунул юноше под голову мешок и молча держал флягу, пока тот медленно, морщась, глотал: делать это ему явно было больно. «Просто не понравилось». Энт отлепил пальцы от рукояти меча, открыл собственную фляжку, смочил губы и вернул пробку на место. Помогло. Он давно обнаружил: если хочется что-то с грохотом расколотить (или кого-то, точно следуя заповеди, не убить, но подвести довольно близко к этому состоянию), а подходящего предмета нет, и об «кого-то», в общем, руки пачкать противно, лучше всего такие простые, обычные действия… кстати, вот ещё полезное дело — поискать, где заново наполнить фляги… а не повторять в уме три слова, вцепившись в меч и потихоньку зверея… и сколько ни выдумывай успокаивающих манёвров, уже твёрдо зная: скоро, совсем скоро он пойдёт туда — к ним. И доходчиво объяснит: поступая с людьми подобным образом, здорово рискуешь однажды повстречаться с тем, кому твоё поведение тоже «просто не понравится».

Сейчас он вдруг понял, что ему абсолютно не нравится та трясина, куда Вил вот-вот… Поздно. Воздух знакомо изменился. Хет поставил уши торчком и в упор смотрел на Аль, а она вообще ни на кого не смотрела и любовалась небом, а значит, и ей было ясно. В глазах Вила вихрились золотые точки.

— Надо убраться подальше от тракта. Вставай. Мы поможем. Сумеешь?

Вопрос прозвучал так небрежно, будто Крэвин всего лишь прилёг подремать и без всякой помощи вскочит и бодро пустится в путь, распевая весёлые песни. Крэвин молчал, и вид у него стал ещё несчастней. Энт не удивился: и лёжа-то едва дышит, а тут вставать! Но отчего не спорит (хотя для него Вил обычный менестрель, а вейлина скорее встретишь на тракте), а безропотно силится оторвать себя от земли, не дожидаясь, пока его подхватят… и боится их. В своём затянувшемся странствии Энт успел повидать страх. Боится и прячет взгляд. Правда, и Вил заледенел — не дотронься… Энтис не впервые подумал, что друг больше него подходит Ордену: ну пусть парень врёт и что-то спёр в Миете, а Вил воровства не терпит, но с наказанием и без них не поскупились, и добавлять вовсе не обязательно. И вообще, Вил-то знает, как нынче живётся менестрелям! Если бы не охота (спасибо трём знакам еждневной стрельбы по мишеням и отличному луку сьера Эверлена), и им редко удавалось бы поесть досыта, а что до сна — без звонкой монеты и лук не спасёт от ночёвок в кустах у дороги, трясясь на пронизывающем осеннем ветру и упрашивая добрых богов, чтоб не было дождя. А они тепло одеты, и Хет под боком — живое меховое одеяло, но когда ты совсем один, продрогший и голодный, доведённый до серого отчаяния пасмурным небом и чередой насмешек и неудач… о да, он мог бы представить… по крайней мере, понять. А Вил, видно, понимать не хочет. И легко не простит. Ну чем не вылитый Рыцарь?

Одно хорошо: довольно долго вокруг был лишь луг, сплошной ровный ковёр низкой, едва по колено, почти уже лишённой летнего многоцветья травы; но сейчас примерно в половине тара от тракта виднелась кучка берёз, выраставших словно из волшебного ярко-синего огня: цветущих целый год кустов дикой миалы. А где миала, там есть и вода — так что (если забыть об отсутствии крыши, стен, целебных лесных трав и защиты от магистров, начиная с Луча Трента) с укрытием им повезло.

Разумеется, порыва идти самостоятельно Крэвину хватило ненадолго: сделав пару шагов, он издал тонкий жалобный звук и повис на них всей тяжестью, и дальше они не вели, а волокли его по лугу, то и дело спотыкаясь о какую-то особенно крепкую ползучую траву (скоро Вил, забыв недавнюю пылкую речь в защиту безвинных растений, ожесточённо разрывал стебли-капканы носком сапога, вполголоса бормоча проклятия), а Аль с Хетом шли поодаль, и лицо у Аль — Энт через плечо на неё поглядывал — было чужое и неприступное. Ей страшно, думал он. Очень, а она ненавидит страх. И я… и мне. Очень.

«Альвин. Странно. Объясни. Для не-друзей — неприятных — ты рискуешь? Надо? Правильно?»

«Нет!.. проклятье. Не знаю! И это не я решила, спрашивай у него! Неприятных?»

«Горечь. Злость. Такое в памяти. Злая радость, ярость, боль. Горечь. Досада. Гнев… на себя?»

«Не знаю. Вил редко злится. На себя — делая этакую глупость, ха, ещё бы… Но радость? Непонятно».

«Ты человек. И он». Тепло, сочувствие, лёгкая грусть. Она нежно гладит чёрную шкуру в ответ.

«И я люблю тебя. Люди не всегда понимают людей, Хет. Тебя я лучше понимаю иногда. А второй?»

Её друг отзывается в мыслях-ощущениях чем-то вроде виноватого пожатия плеч, а в мире Сумрака — дёргает ухом, будто отгоняя надоеду-пчелу. Пчелы, кстати, нет. Обычный ответ насчёт «чтения» Энта.