Глава 4. Прощение

Я открыл глаза и потянулся со стоном: спать полусидя, лёжа головой на камне вместо подушки, явно не стоило. Был бы я умнее вчера, ночевали бы снова в той гостинице. Ну подумаешь, сыграл бы Энт вечерком снова, и хорошо, ведь всё равно бы выиграл… Я же по правде-то в этом не сомневаюсь, разве нет? И что устроил сцену, дурак… А где, кстати, Энт? И Альвин?

Зато кто был на месте, так это Крэв. На моей куртке и под моим плащом. Аль разозлилась всерьёз, ни слова мне не сказала… и правильно, как глупо, глупо, дурак во всём! И ведь ради кого рискую — Крэвин! Куда, в трясины, эта парочка подевалась?

Я встал и потянулся снова, всем телом, тщетно пытаясь стряхнуть усталость почти бессонной ночи и внезапную совершенно ясную уверенность: я знаю, где они. Ни то, ни другое не стряхнулось. Зато чуть не упал я сам: Хет сильно пихнул меня в колени лбом, словно требуя отойти… от чего?

На ровном, специально разглаженном лоскутке земли летящим почерком Энта были выведены слова: «Мы скоро, не скучай». Трясины. Ну точно. Я же запретил ему!

— Вил.

Крэв приподнялся (с трудом — лежать ему ещё день и ночь, не меньше!) и смотрел на меня вчерашним перепуганным взором. Готовится получить ещё, в добавление к подарку из деревни? Вот уж кто заслужил.

— Лежи. Еды пока нет. Хочешь пить — вон у тебя рядом фляжка.

— Вил, ты можешь поверить, что мне жаль? Что я не хотел такого?

— Нет. Спокойных снов.

— Послушай…

Слушать не хотел я настолько, что едва не поддался порыву уйти и где-нибудь недалеко побродить, пока эта страсть к общению не угаснет. Смотреть на свет ему трудно, сидеть тоже; я уйду — он поневоле ляжет и быстренько заснёт снова, вот хорошо-то…

— Вил, пожалуйста. Я ни дня все эти годы не мог себя не ненавидеть. Я не прошу, чтобы ты простил, но поверить ты попробуешь? Ведь ты же… ты здесь. Почему тогда? Для чего?..

— Подобрал тебя, а не бросил? Удивляешься, правда? Ты вот бросил бы. Ну, извини. Не все такие умные.

— Вил!

Я всё-таки посмотрел: его голос дрожал, умоляя, и лицо было под стать голосу. В боли я разбирался. Тут была она, без притворства.

Я подсел к нему, положил ладони горкой на его лоб и закрыл глаза — это не было нужно для лечения, но глядеть, танцуя в Чар, на того, кто… из-за кого меня… Нет, точно не стоило.

— Теперь тебе не больно, — ровно сказал я. — Ты не поправишься, если не поспишь. Я намерен лечить, а не мстить. Надеюсь, всё понятно? Говорить больше не о чем. Поговоришь попозже — обо всём, что до тебя уже дошло, с кем-нибудь из Звезды. Считай, так мне и надо. Дураков не жалко.

— Ты чар-вэй, да?

— Очевидно.

— Ты думаешь, после того, что ты сделал… и тогда сделал я… я сдам тебя Звезде?

— Ой, не смеши меня. Только одна маленькая просьба — так, в счёт долга — ребята ни при чём. Просто спутники. Хоть их-то не трогай.

— Вил! — отчаянно воскликнул он и попытался взять меня за руку — безнадёжно, поскольку я вовремя сообразил отодвинуться. — Да кем же ты считаешь меня?!

— Тобою. Хватит, а? Ты понимаешь, что происходит, и я понимаю, и всё всем ясно. Пока я тебя лечу. А ты мешаешь. Заткнись и спи.

— Я не скажу никому. Тем более — Звезде. Никому. Никогда. Клянусь.

— Вот и лапочка, — пробормотал я и встал. — Герой. Попей за это водички. Или что там тебе Энт намешал, шин? Ещё лучше.

— Не веришь и сейчас? — горестно выдохнул Крэвин.

— Ну что ты, — успокаивающе отозвался я. — Как я могу тебе не верить. Образец честности. Да не трону я тебя, Крэв. Проще было мимо пройти. Или полечить в другую сторону, чтоб ты не рассуждал тут, а визжал от моего леченья. Ты же не визжишь. Тебе хорошо и спокойно. Я не свожу счёты. Дошло? Сделай милость, помолчи.

И решительно отойдя к дереву, под которым трава ещё хранила память об Аль, лежавшей здесь… негодующей здесь, сражающейся со страхом — из-за меня! — замолчал сам. Лёг там, где лежала она, ловя эти слабые отголоски, воспоминания о ней, её присутствии, её живом огненном тепле. Энт с ней. Она с Энтом. Чтобы… защитить его… или просто полюбопытствовать, посмотреть, даже посмеяться, это же Аль, лёгкий ироничный смех… Или попросту чтобы не быть тут со мною?

Её смех был вполне реален, хотя я не сразу это осознал, улетев мыслями и кружевом в полусонные грёзы Чар. И его смех тоже. Они подошли рука об руку, хохоча, раскрасневшиеся и растрёпанные; на его распухшей, пурпурно-синего цвета щеке красовалась длинная царапина с бусинками выступившей крови. На правой руке была незнакомая перчатка — и быстрого взгляда мне хватило, чтобы понять. «Подружка», утяжелённая изнутри: иной раз их набивали песком, а более суровые завсегдатаи деревенских «дружеских боёв» и трактирных попоек вшивали в них пластинки стали. Вейлины «подружек» очень не одобряли, и пойманным с ними драчунам влетало по полной — и штраф, и неделя-другая не самой чистой работы. Только в этой деревне вейлина не было — значит, и законы там соблюдались через раз.

— Он был восхитителен! — воскликнула Аль, отпуская его руку (к счастью, это она на него опиралась, а не наоборот), грациозно повернулась на носочке и коснулась губами его разбитой щеки. И, швырнув в траву накидку — тяжёлую, довольно грубую и тоже незнакомую — упала на неё, обхватив за шею мигом плюхнувшегося рядом Хета. — Это было нечто. Жаль, ты не видел. Тебе бы понравилось.

— Ты мне или Хету?

— Я вам обоим. — Её глаза весело сверкали. — Мерцанье, я даже не знала, что он так может. Один на семь здоровяков с такими вот красотками, — она кивнула на «подружку» на руке Энта. Тот небрежно стащил её зубами и сунул в карман, глядя на меня с забавной смесью торжества и смущения.

— Мы пошли туда за тёплыми вещами. Ещё одну такую ночь нам всем не пережить, даже с Чар.

— Это я его увела, — безмятежно пояснила Аль. — Раз уж тебе угодно держать нас ночами на улице, то хотя бы с чем-то подходящим, чтобы укрыться целиком, а не прятать по очереди те части, которые совсем замёрзли.

— Ты могла сказать, что мёрзнешь, — пробормотал я с упрёком, которого вовсе не задумывал. Но с ней так получалось всегда — я терял всякую способность контролировать тон, слова, взгляды… а она это замечала едва ли не раньше меня. И не спускала.

— Прости, но у меня не было настроения говорить.

В её голосе опасно звенели льдинки. Я безнадёжно вздохнул.

— Не сердись.

— Кто сердится? — она усмехнулась. Льдинки исчезли без следа. — Мы и тебе новый плащ принесли.

— Новый? — охотно поддаваясь на её улыбку, усомнился я. — С каких пор в деревнях отдают бродягам новые вещи? Энт, сядь, а? Отсюда я твою щёку не вылечу.

Мой друг уронил возле меня груду одёжек и прилёг, вопросительно поглядывая на меня и на Крэвина.

— Он так и спит всё время?

— Нет, просыпался. Энт, с чего ты стал драться? Что они вам сделали?

Я коснулся его лица совсем легко, чувствуя, как он едва заметно вздрагивает под моими пальцами. Но сейчас ему просто было больно. Чар давно его не пугала, или я бы знал. Кажется, теперь я знал о нём вообще всё, будто слышал его кружево, мог и к нему прикоснуться — хотя конечно, ничего подобного не было.

А боль и вправду была сильной. Здорово ему врезали. Может, лучше бы он дрожал от страха перед Чар.

— Мы просто туда пришли, — фыркнула Аль. — Ну, правда, он не прятал флейту. Спросили, у кого можно купить ношеную одежду. Ты же не думаешь, что мы специально заставили этих идиотов нас цеплять?

— Нас? — теперь уже я сам вздрогнул, едва-едва, и знал, что Энт ощущает это. — Тебя тоже?

Она презрительно скривила губы.

— Не смеши. Они крутились вокруг, глупо улыбались и глупо любезничали. А когда я сказала, что мне их речи не интересны, и зашла в дом портного, они пристали к Энту. Вот и всё.

И вы оба отлично знали, что так будет, и никто не мешал зайти в дом вам обоим. И если я это скажу, то лучше никому не станет… а если не скажу, то буду ждать таких историй в каждой деревне.

— Тебя «подружкой» приложили? — я постарался, чтобы голос звучал небрежно. Энт косо улыбнулся.

— Хотел поближе подпустить, чтобы со всеми сразу разобраться. Слегка не рассчитал. Она тяжёлая.

— Будто ты раньше таких перчаток не видел.

Он издал неопределённый звук и передёрнул плечом, без слов отвечая: видел, промахнулся, отцепись.

— Надеюсь, ты её с собой не потащишь, — процедил я. После выкинутых на Крэвина сил лечить ещё и Энта оказалось неожиданно сложно — мелодии Чар так и рвались наружу, в Поле, я едва затенял их.

— Почему нет? — с вызовом спросила Аль и сунула в рот чудом уцелевшую в осенней траве земляничину. — Она теперь наша. Оружие достаётся победителю. Если снова пристанут, будет чем защищаться.

Я почувствовал, что терпение у меня не просто кончилось, его уже меньше, чем ничего. Крэв со своими разговорами, а до того холодная, почти бессонная ночь, и столько усилий выпускать Чар неслышно для Поля — чтобы лечить Крэва, чтобы всех нас хоть немного согреть…

— Аль, — очень спокойно, из последних сил сдерживаясь, сказал я, — эти штуки вне закона. Их нельзя при себе иметь. Если кто угодно у нас «подружку» увидит, сразу потащат к вейлину. Тебе этого хочется?

— Да это же просто перчатка. По ней и не скажешь, что стальная. Энт вон не заметил.

— Заметил, — возразил Энт с укором. — Она весит больше обычных. Кстати, у всех остальных я такие тоже забрал. Выбросил в пруд по дороге.

— Менестрель в одиночку отделал компанию местных задир и унёс с собой их «подружек»?

Я закрыл глаза. Хет сочувственно лизнул меня в ухо. Я знал, что он к этой безумной выходке относится так же, как я: его не предупредили тоже. И с собой не взяли — велели нас с Крэвином охранять.

— Вил, а что не так? Я им не повредил ничего особо важного. Ну, может, пару рук сломал, но извини, их сколько было, тут слегка не до нежностей. Или лучше бы я им позволил сделать со мною то же, что с ним?

Я сглотнул, пытаясь ровно дышать, не давать воли чувствам, не выпускать Чар. Быть тихим. Как тень.

— Лучше бы вы оба поговорили с портным, забрали тряпки и быстро ушли оттуда. Не влезая в свары.

— По-твоему, это начал я?

О, ради Мерцания… Трясины Тьмы.

— По-моему, ты сам знаешь, что и зачем ты там начал.

Наши взгляды словно сплавились воедино, мы были так рядом, что его глаза могли вот-вот порезать или обжечь — как обжигает не огонь, но лёд, прикосновение надолго забытой на зимнем морозе стали.

— Ну да. Я и не спорю. Но зато теперь они трижды подумают перед тем, как зацепить менестреля.

— Они могли тебя убить!

Горячий язык Хета прошёлся по моим пальцам, стиснутым в кулак. Я не слышал его мысленных слов, зато Аль наверняка услышала: повернулась к нам спиной и целеустремлённо занялась поисками грибов и остатков земляники.

— Никто не мог убить меня, — очень мягко сказал Энт, не разрывая острого сплетения наших взглядов. — Сельские мальчишки против Рыцаря? Это смешно.

— Просто обхохочешься.

— Ну, перестань. — Ледяная сталь исчезла, остались тёмные пушистые облака. — Да, я этого хотел. Но нельзя же просто проходить мимо! Ты сам не прошёл, не бросил его там, не побоялся, что Звезда услышит!

— Я боялся! — вырвалось у меня. Трясины. Да что уж теперь. — И боюсь! Я что, сумасшедший? Как можно тут не бояться?! Ведь это шум, Энт, и твоя драка в деревне, она шумела, и кто знает, кому было слышно!

— А тебе было слышно?

Он поймал меня этим вопросом вернее, чем взял бы за руку или зажал рот. Я медленно покачал головой:

— Нет. Но я и не в Поле.

— А те, кто в Поле, не явились туда, пока Крэвина, по сути, убивали. И не явились, когда он умирал.

— Я не знаю. Не знаю.

Он, морщась, вытянулся на древних латаных накидках на спине и уткнулся затылком мне в колени. Даже после моего лечения улыбаться ему было больно, уж я-то хорошо знал такие скованные кривоватые улыбки.

— Не злись. Я понимаю. Да, это было неосторожно, но вообще-то я поступил правильно, а если бы кто-то из вэй соизволил там появиться — я Рыцарь из Эврила, и кто посмел бы хоть словом меня упрекнуть?

— Кроме меня?

Вот теперь он усмехнулся по-настоящему, заставляя и мои губы невольно изогнуться в усмешке.

— Единственный вэй-лорд, который вправе командовать Рыцарем.

— А у меня есть право?

— Да, раз я подчиняюсь. Ведь я же сказал когда-то: на дорогах ты главный, я следую твоим приказам.

— Оно и видно. То-то ушёл потихонечку, пока я спал. Во сне не очень-то покомандуешь…

Он вдруг тронул мою руку и как-то разом стал очень взрослым, сосредоточенным и серьёзным.

— Вил, а он спит?

Я прислушался. Да, Крэв спал, совершенно точно — неспокойным, но непритворно глубоким сном. Что, в общем-то, не удивляло, поскольку я сам его и усыпил, едва прозвучало «рыцарь».

— Вил, нам надо уходить. Прямо сейчас.

— Он пока не может, — растерянно начал я, но он нахмурился и сжал мои пальцы сильнее, останавливая:

— Без него.

* * *

— Ты в состоянии поговорить? — без предисловий начал я.

— Пока их нет? — выказав столь обнадёживающее понимание, Крэвин вздохнул с усилием, будто и теперь делать это ему было больно. — Я тоже хотел… с вами… с тобой. Можно?

Я сощурился, глядя ему в глаза. Помолчал, считая про себя до десяти, и кивнул.

— Ты это сделал для меня? Ну — в деревне?

— А ты как думаешь? — осведомился я.

— Нет, — сказал менестрель тихонько.

— Умница. Зачем и спрашивал.

— Тогда для чего? — Крэвин снова так же затруднённо вздохнул. — Для себя. Ты правда Рыцарь, да?

— Почему Вил так к тебе относится?

Я сам не ожидал, что льда и властности будет так много. Хотя — и против я не был. Нисколечко.

— Он тебе не сказал?

— Слушай.

Я напомнил себе о прелести самоконтроля и продолжил вполне бесстрастно:

— Хватит играть в вопросы вместо ответов. Да, Рыцарь. Нет, он не сказал. Или бы я не спрашивал. И давай уточним. Он страшно рискует. Собой. И нами, поскольку мы с ним. Из-за тебя. А сам видеть тебя не может.

— У него есть причина, — он на меня не смотрел, роняя слова почти беззвучно.

— Ну и ну, как я сам-то не догадался. Крэв, я хочу знать. Должен знать. Ты понимаешь. Выкладывай.

Он поднял на меня взгляд — совсем больной и умоляющий. Я сжал губы. В трясины. Нет.

— Я с ним когда-то… поступил очень плохо, — менестрель сглотнул. — Очень. Я тут без вас… пытался извиниться. Он не поверил. Но ты Рыцарь, говорят, вы отличаете правду, — ты поверь! Я никому, никогда о нём не разболтаю. Даже если бы меня спрашивали под пыткой! Ну — веришь?

— «Очень плохо» — это как же?

— Если он не сказал тебе, — чуть слышно произнёс Крэвин, — выходит, это его желание. Его секрет.

— А я его друг. И если нас поймают, именно мне придётся слать в Трясины все запреты страны и Ордена и его спасать. Так что, по-моему, мне-то знать можно. А ты не особенно похож на главного хранителя его секретов.

Я сделал паузу.

— Тем более, не на всякую тему легко и приятно говорить самому.

Крэвин помолчал.

— Я пел в трактире, но меня совсем не слушали. И не давали денег, а кормить задаром никто не стал бы. В конце концов я замолчал, просто сидел там и надеялся, что мне хотя бы позволят переночевать. И тут вошёл он. Король Минелы. Мы все о нём знали, даже кто сам не слышал его песен… он был вроде легенды. О менестреле, чей талант был так велик, что обрёл подобие души и стал бессмертен, веками переходя от одного певца к другому, и вот теперь он — у Вила Тиина. Меня в углу он не заметил, он вообще мало кого замечал… всегда сам по себе, со взглядом сквозь всех, вдаль… Его-то слушать стали. Ещё как. В трактире и народу-то словно не было, пока он не начал петь. А тот парень сам уронил кошелёк возле меня, чуть ли не прямо в руки. Он уже был так пьян, что и стола не видел, пока об него не споткнулся… а я не ел два дня, и теперь, на одном пути с Королём Минелы, мне не светило вообще ничего… я поднял и положил в карман. И перебрался в другой угол, оттуда подальше. Умнее было бы сразу тихонько уйти, но… я впервые оказался к Вилу так близко и мог послушать. Я просто… его голос словно держал меня. Потом он замолчал, и я хотел подойти, поговорить. Сказать, что я ощущал… мне казалось, это надо сказать. Но даже окликнуть его не успел. Тот тип вдруг захотел выпить ещё и стал вопить, что его обокрали…

Казалось, что-то застряло у него в горле, мешая говорить. И я не был уверен, не лучше ли просто прекратить, оставить всё как есть и не слышать продолжения. Я слишком хорошо уже знал путь менестреля, чтоб не догадываться, что было дальше… а как тогда быть мне? Если этот избитый запуганный мальчишка, который и стоять-то толком не в силах, сделал то, что простить невозможно?

— Я не думал, что у него будут искать. Честно! Они друг к дружке не приближались. Вил сидел у стойки, у всех на виду, и никого не мог обокрасть, если бы и хотел. Я всё помню, словно был там вчера, а не три года назад… первый раз тогда встретил его одного, без мамы… Люди же знали их! И лицо его они видели!

— Что они сделали?

— Поймали меня. Вывернули карманы. Выбросили за дверь. Но она была открыта… и окна… ну и я хотел дождаться и…

— Проскочить внутрь, когда все отвлекутся на поиски, и забрать?

— Да, наверное… Он вообще не боялся, пока не поднял чехол минелы. Любому было видно, что он понятия не имеет, откуда это! Они должны были поверить!

— Менестрелю?

Я не узнавал свой голос сейчас. Если бы так возле меня засмеялся кто-то другой, я бы всерьёз испугался.

— Что они ему сделали?

Крэвин не поднимал головы. Казалось, будь возможно сжаться ещё сильнее, стать размером с пылинку, он бы наверняка это сделал.

— Раздели и высекли ремнём. Он так кричал… не пока его били, тут он молчал всё время, но когда его звали вором… клялся, что это не он, а они только издевались. А он обо мне им не сказал. Я думал, он меня не заметил.

— И конечно, войти и признаться не догадался.

— Я хотел! — в судорожном выкрике менестреля дрожали слёзы. — Не смог. Считаешь меня трусом? Так ты прав. И трус, и подлец. Они ему сказали, что… он вылетит либо одетым, либо с минелой. Я должен был им рассказать. Но… всё это… с ним… на нём места живого не было, а его выкинули на улицу, на ночь, под дождь, а он заботился о том, чтобы уцелела минела. Я и к нему не сумел подойти. Смотрел и не знал, как… вообще всё — как теперь. И как дальше.

— И что же дальше?

— Он заполз в тень под кустами и лежал. Совсем не двигался, как мёртвый. Долго. Часа три. А я прятался рядом. И всё время пытался подойти… заставить себя… Потом из трактира вышел слуга вылить помои и бросил там свёрток с его одеждой.

— Выкинул?

— Скорее, отдал. Как раз на те кусты глянул… пожалел, наверно. Угадать-то нетрудно, что Вил никуда не делся… без штанов далеко не уйдёшь…

Я закрыл глаза. И охотно заткнул бы уши. Не сейчас, а до всего этого разговора.

— Когда это было? И где?

— В конце весны. Не очень далеко отсюда. На западном краю Джалайна, возле здешней Тени.

Я даже не удивился. Ему было двенадцать лет, он потерял мать и надежду стать истинным вэй — и шёл в Орден. Он никогда этого не говорил. Я никогда не спрошу. Но я давно не был в чём-то настолько уверен.

А спустя год он решил пойти в Орден снова, но стычка в очередном трактире и воспоминания вызвали приступ болезни, и он всё-таки пришёл… не осознавая, куда и что делает. А мы встретили его эллином.

— Ты… меня… как накажешь?

Я прижал переплетённые пальцы ко лбу. Голова болела всё сильнее. Вот зачем я в это полез… ну не дурак?

— Никак. Это его дело, а он не наказывал. И я не могу помешать тебе пойти к вэй и всё о нём рассказать. За открытых ведь полагается награда?

Щёки Крэвина вспыхнули неровными пятнами, слишком алыми на бледной до серости коже.

— Я ему поклялся! Я никогда никому не скажу! Никогда! Да лучше мне умереть!

— Да, — легко согласился я. — Лучше было умереть тогда, три года назад, чем так поступить с кем угодно. С тем, кто не может защитить себя. Я бы с таким грузом на совести часа не прожил. Но видишь ли, теперь не тебе и не мне решать, жить тебе или нет. Он рискует жизнью, чтоб спасти твою шкуру. И если не хочешь предать его снова, живи. Как можешь. Я бы с тобой и под пыткой не поменялся. Но если ты о нём скажешь хоть слово Звезде, я обещаю, что найду где угодно. И жизнь твоя станет куда… интереснее, чем устроили тебе в той деревне.

Менестрель медленно покачал головой, не сводя с меня глаз. И сейчас он не дрожал и не прятал взгляда.

— Я дал ему слово. Знаю, для тебя я трус, которого только страхом взять и можно, но дело не в твоих угрозах. Самое страшное уже было, я же с ним говорил. Да если скажешь, я вернусь в деревню и всем им плюну в рожи, пусть бьют, мне плевать. И тогда плевать было. Думаешь, тебе одному грязной тварью жить не хочется? А мне уже не отмыться. И его крика в тот день не забыть. Я словно сам его мучил — да так и было. Моё кружево умерло, пока я смотрел и слушал из-за двери, пока сидел в кустах с ним рядом и не смел проверить, дышит он или нет… как по-твоему, чего мне теперь бояться, без мелодий кружев?

Мне хотелось отвернуться. Видеть его сил не было. Но кто я сам-то, если Вил всё это пережил и смог идти дальше, и смеяться, и вернуться сюда, и пусть не простить, но и не отнять надежду… а что же я?

— Разве кружева умирают так легко?

— Кто сказал, что легко?

— Я тебе верю.

Я протянул ему руку. Он глядел так, будто не понимал, о чём я.

— Я их отослал вперёд. Ты уж прости, но дольше нам тут оставаться опасно. Вил и так нашумел. А мы ведь не одни. Я понимаю, звучит не очень красиво, но те двое — мои друзья, и я должен их защищать. А тебе уже ничего не грозит, кроме скуки, да и с нами особо весело не было… Еда в сумке, на пару дней тебе хватит. Накидка на вид так себе, зато тёплая. Гладких дорог.

И когда наши ладони соприкоснулись, я видел, слышал, ощущал — для этого не было слов… что он, как Вил и как я, мог ловить голоса кружев, пусть не столь отчётливо, но эти голоса манили его в странствия по дорогам… пока он сам их в себе не запер в тот день, заглушив одним звуком — криком вэй, которому было слишком больно, и он рушил вокруг себя всё, не со зла, просто не мог перенести, оправдаться, закрыться.

О да, кружева не умирают легко. Но одно из них вполне может здорово резануть по другому. И по себе.

— Оно не умерло, — тихо сказал я, непонятно почему чувствуя такой стыд и такую горечь в горле, что едва удерживался от слёз. — Нет. Я точно знаю. Тебе просто надо… петь свои песни. И ты ведь с ним поговорил.

Наверное, это выглядело так, словно я не ушёл, а убежал — слишком поспешно, слишком стремительно, я едва не споткнулся, разворачиваясь на каблуках, и уже не смотрел назад. А выйдя на утоптанную тропу, и впрямь побежал, догоняя ребят, которые наверняка успели порядком опередить меня, пока я делал… что, и сам не понимал. Но странное неуютное чувство последних знаков, чувство холода и ветра, а ещё едва слышных, зовущих неведомо куда песен, — оно сейчас меня отпустило.

Может, потому, что наконец-то признал не только в тайных мыслях, но вслух, что тоже владею даром?