Точка невозврата. Лес

Потащить его в лес в начале весны, когда земля не успела высохнуть и прогреться, было рискованно даже с учётом вэйской способности к исцелению. Тем более, с перспективой на земле и заночевать — что до нашего домика не доберёмся засветло, я прекрасно понимал. Да и вообще не факт, что он за это время не разрушился. И еды в обрез — брать с кухни много у меня не хватило наглости, я и так взял полную фляжку шина с тиском и ещё одну с аритой; а об охоте сейчас речи не шло вовсе. Ну хоть одежда и обувь, тёплые и прочные, подходили для блужданий по лесам… Но сейчас всё это казалось неважным. Встряхнуть его. Выбить из этого глухого мёртвого молчания. Я почти надеялся, что на склизкой тропе споткнусь и свалюсь в какую-нибудь нору, поранившись посильнее, а лучше сломав ногу, — тут он опомнится и вернётся в реальность, просто потому, что боль ощутит тоже и проигнорировать никак не сумеет.

Он шёл впереди и молчал. Помнил ли он, что я иду следом? Или ему было наплевать. В глубину, куда он погрузился, я не мог заглянуть, даже распахнув всё сознание целиком для серен, впервые без колебаний и протеста говоря себе: я — вэй, сын вэй и могу касаться кружев, мой дар — слышать мысли, и это именно то, что необходимо сейчас, и я его услышу — обязан услышать! Дозваться, найти. Но толку от решимости моей не было. Барьеры окружили его стенами до неба, замуровали в безмолвии. Он не отвечал, когда я спрашивал. Не соглашался взять печенье или попить. Я вспоминал похожие скитания по Лойрену два года назад, когда он тренировал едва пробуждённый дар; но тогда его отстранённость не пахла враждебностью. А сейчас меня не оставляло чувство, что ушёл он столь глубоко, чтобы на меня не сорваться — всерьёз. Он не поверил мне. Я и не ждал, что поверит. Он решил: мы с Аль обсуждали её планы, договорились. Ведь написала же она: «спроси у Энта». Так спроси, мысленно требовал я всё время, спроси, я отвечу! Она знала, что ты замолчишь и закроешься, чтобы не выплеснуть на меня ярость, от которой мне не защититься. Спроси, разбей эту стену! Он не отзывался. И я понятия не имел, слышит ли он меня.

Стемнело. Оставалось не более получаса на то, чтобы найти место для ночёвки и набрать веток для костра. Ночка предстоит весёлая — и спать нам точно не придётся. Разве что усталость пересилит и холод, и невозможность лечь и даже сесть поудобнее — уж какое удобство на сырой траве, от которой не защититься подаренными доброй хозяйкой старыми одеялами. Но всё-таки они лучше, чем ничего, так что, увидев относительно ровный лоскуток земли под вязами, я сбросил рюкзак, вынул из него еду и посуду и принялся обустраивать стоянку. К счастью, Вил оставался в реальности настолько, чтобы сложить и разжечь костёр, но потом молча сел рядом, сжался в комок, обхватив руками колени, и застыл в столь непреклонном безмолвии, что казалось, даже трава не шуршит возле него, а деревья не шелестят, смущённые и опечаленные горем вэй, текущим от него подобно озеру тьмы, захлёстывающему всё и обволакивающему вязкой чернотой.

— Попей, — я подошёл, протягивая фляжку. К моему удивлению, он покорно взял и глотнул, не глядя на меня.

— Вил, надо есть. Ты без еды на одном тиске ночь не продержишься.

— Это был тиск? — он отпил ещё и посмотрел на флягу так недоверчиво, будто ощущал вкус воды, а не самого крепкого из напитков Тефриана.

И замолчал снова. А я понял, что дальше так продолжаться не может. Ночь без сна в зябком лесу у костра — и тревогу за Аль, которую я не мог отогнать, несмотря на все доводы разума… И если ещё добавить сюда отчуждённое безмолвие, за которым прячется «ты мне лжёшь», — я и сам могу сделать и сказать то, о чём здорово пожалеем мы оба.

— Вил…

— Энт, я…

Я проглотил продолжение фразы; он тоже. Мы смотрели друг на друга, и пляска языков огня делала его взгляд острым, опасным, алым.

— Энт, ты очень злишься?

Я ошеломлённо застыл.

— Прости. Я же сказал: придумай искупление. А ты молчишь. А я… не знаю. Лучше бы он тогда убил меня.

— Ты в своём уме? — вылетело у меня вместе с обрывком нервного смеха. — Лучше кому? Ей? Мне? Поешь уже! Ты и раньше начинал нести чушь от голода.

— Я не хочу. Глотать больно. И дышать. Словно каждый вздох отнимаю у неё. Почему ты не скажешь всё, что думаешь? Не обвинишь, не ударишь. Я всё жду и жду. Ты ведь обещал больше не молчать. Так не сдерживайся. Скажи правду. Настоящую.

— Ты в самом деле спятил… — я поморщился: утешитель из меня получался так себе. Сев возле него, я положил руку на его плечо; он вздрогнул, будто едва сдерживался, чтобы не сбросить её. — Ты сам молчишь, даже в серен. И кто тут злится?

— Я не знаю, что говорить, — тихо сказал он, пристально глядя в пламя. — Я виноват. И не найти платы. Я ушёл бы к нему, но ведь ты пойдёшь следом. А втянуть в вэйские разборки тебя — не могу. Видеть, как он причинит тебе боль… я и без серен не выдержу. А с серен и вовсе. Если бы меня одного ему хватило, я бы бегом к нему побежал. А так…

Самое неуместное, что тут можно было сделать, — засмеяться. Но смех рвался наружу, и я не мог остановить его.

— А я тут думаю, это ты на меня злишься. И не знаю, какие слова тебя успокоят. И боюсь. Ну разве мы оба не идиоты?

Он наконец-то обернулся ко мне и тоже неловко рассмеялся.

— Я точно. Ты нет. Как тогда, два года назад. Ты мигом сделал всё. Дал мне Книгу, построил дом в диком поясе, кормил и согревал меня… А я мог лишь кружиться в Мерцании и ловить мелодии кружев. Куда я без тебя денусь… Я как в тумане. Не вижу ничего. Не могу думать. Этот человек отпустит её, Энт? Почему он отпустит? Она написала: ты знаешь. Расскажи мне. Я не понимаю, что она задумала, на что надеялась… но т-ты пони-маешь, да?

Тиска я всё-таки взял маловато, как и одеял: Вил весь дрожал, стуча зубами, хотя сидел у самого огня; с похвалами моей практичности он явно поторопился. Во тьме и багряных отсветах пламени его лицо было белым, как мел, лишь жуткий шрам на щеке чернел запекшейся кровью. И он словно не замечал, как наклоняется всё ниже, и алые перья огня почти касаются концов ленты Аль и выбившихся из-под неё растрёпанных прядей его волос. Я едва успел схватить его за плечи и оттянуть от костра, а то он просто упал бы в него. Лента скользнула мне на руки. А он был совсем ледяным и никак не переставал дрожать, как бы крепко я ни сжимал его в объятиях.

— П-почему так холодно, — пробормотал он в мой плащ, полами которого я пытался укрыть его и согреть. — Почему ты заледенел тоже? Изнутри… Как будто обратился в лёд взаправду. Узоры кружев как тонкие ветки в самую зябкую ночь холодной зимы. Побелели и сверкают. Красиво. Только страшно. Неживое.

— О чём ты? — растерялся я: звучало и впрямь страшновато. — Неживое? Но я-то в порядке!

— А на слух — нет. В кружевах тебя не коснуться, как по льду не побегаешь. М-меня это… забирает, что ли. Морозит. Ты не можешь п-перестать?

Тихий голос угас, будто и его сковал непонятный мороз в кружевах, которого я не чувствовал: ночь была теплее, чем я ожидал, костёр высушил землю, где мы сидели, лишь в ветвях свистел по-зимнему резкий ветер. Я притиснул к себе друга посильнее, спиной к моей груди, не оставив холоду ни единой возможности к нему подобраться. И стараясь казаться уверенным и спокойным, а не сбитым с толку мальчишкой, предложил:

— Допей шин, он горячий, и в нём арита. И не лезь к этому льду, он прекрасно растает сам. Лучше давай я тебе расскажу. Об Альвин. Я думаю, она пошла к Лучу не просить, а договориться. Он нарушил закон об Открытых, отпустив тебя. И теперь он преступник тоже. И если ему предложить выбор: убрать метку и забыть, что ты существуешь в одной из Теней, никому не причиняя вреда, — или Рыцарь отправится с жалобой к королю, а уж там расскажет всё как было — вряд ли Каэрин выберет не свой покой, честь, титул и силу Чар, а впервые в жизни встреченного тебя.

У меня невольно вновь сорвался смешок. В зарослях что-то подозрительно хрюкнуло и бодро зашуршало прочь.

— Я бы на его месте точно выбрал не тебя. Каким бы талантливым ты ни был, но не стоишь его кружев!

_ _ _

Он долго молчал, глядя в костёр, и пламя струилось и танцевало перед моим мысленным взором — реальное или отражение серен, я уже не мог понять, да и не хотелось. И хоть вслух он не спорил со мною, а послушно допил подогретый шин, прислонился затылком к моему плечу и вроде бы задремал, я ловил обрывки его невысказанных возражений: всё это наивно, по-детски, мы не знаем душу вэй и его тайных помыслов, как не знаем и взаимоотношений магистров в Звезде и нюансов трактовки законов… но главное — пусть даже я прав, и Аль убедит Каэрина отпустить маленького Открытого почти-Рыцаря, ненароком попавшегося на его пути, — но кто же убедит его отпустить саму Альвин? Вовсе не Рыцаря, не в белом плаще и не под защитой ни единого орденского или тефрианского закона — и Открытую, бесспорно. И пришедшую к нему по доброй воле — а значит, никто не вправе обвинить его, что он забрал её насильно. И её сеть… какой магистр просто возьмёт и отпустит человека, чья память скрыта сетью из кружев? Это тяжкое преступление, и ни один вэй не захочет и не посмеет его проигнорировать, ведь тогда он станет соучастником — и разделит кару. Кроме лишь одного варианта… преступница она сама. Или наказанная ученица. Мы так часто обсуждали всё это — но до последнего прятались от возможности, что правда может быть и такой. По меркам вэй виновата она. И тогда снимет он с Вила метку или нет, разбудит ли Хета, но Аль к нам не вернётся. Никогда.

Заснуть сидя, опираясь спиной на два рюкзака, было делом нелёгким, но мне удалось. Ненадолго, а потом я проснулся от холода, потому что костёр догорел и погас. Но Вил спал, согревшись в моих объятиях, я ощущал в его кружевах покой и тепло — хотя бы сейчас, пока сон пригасил его тревогу. И никакое неудобство не заставило бы меня закопошиться и разбудить его, вернув в холодную реальность, полную страха. Сейчас я вполне мог помёрзнуть и поволноваться за нас двоих.