Глава 18. Понимание

— Ты уйдёшь в белом плаще или не уйдёшь вовсе.

Я растерянно смотрел на него: он выглядел непреклонным настолько, что шутить или спорить совсем не хотелось. Да у меня и не было слов. Идея казалась попросту безумной, сколько ни обсуждай.

— Энт, — осторожно начал я, — суть не в том, чтобы прожить зиму любой ценой. Мне казалось, ты понимаешь. Я мог бы остаться, но не хочу больше лгать. А идти в плаще Рыцаря — ложь похуже, чем зима в твоём тайнике.

— Считаешь меня идиотом? — хмуро фыркнул Энтис. — Не рыцарский плащ. Просто белый, из старых. Хотя скорее он будет серым в жёлтых пятнах. Зато тёплым. Или это тоже, по-твоему, значит ложь?

— Ложью будет притворяться Рыцарем. И принимать то, что дают не тебе.

Я старался говорить мягко, как мог. Я видел, что он едва сдерживается, и вот-вот весь кипящий запас его чувств рванётся наружу. Протестом, гневом… больше всего я боялся слёз. За дни в Замке я убедился: ненависть Энта к проявлению боли напоказ, когда кто-то (то есть, я) на него смотрит, была то ли маской, надетой специально для меня, то ли на нашем общем пути он попросту не испытывал достаточно сильной боли.

Замок это исправил.

Или мы с Замком постарались вместе.

— Кто тебе велит притворяться? Иди как обычно, с минелой. Называй своё, а не чужое имя. Но если спросят, откуда ты явился, то ответ «из Замка Эврил» будет чистейшей правдой.

— Вил из Замка Эврил, — пробормотал я. — Плюс белый плащ. Даже если старый и серый в пятнах. Нет, особенно такой… не ты ли говорил, что обманщик скорей наденет новый и белоснежный?

Он сжал губы, глядя вовсе не ласково.

— У тебя интересная память. Мои слова помнишь годами, зато свои забываешь спустя несколько дней.

— Я помню всё. И ради Мерцания, я тебя не бросаю! Я поболтаюсь до весны по трактирам у Черты, а дальше мы встретимся.

«И я спел эту песенку на разные лады уже раз десять, не меньше. Трясины, чего ты от меня ждёшь?!»

Но я знал, чего. Повторения данного шёпотом обещания, но вслух и глаза в глаза… я ждал бы этого.

«Эджейан, я не могу. Я не умею легко говорить такое… признаваться в таком… я никогда не умел! И разве я уже не выдал тебе океан правды о том, что чувствую, — хватило бы на пяток любовных песен!»

Энт мрачно отвернулся, с ногами забрался на подоконник и прислонился щекой к стеклу. Я подошёл, встал рядом и принялся глядеть в окно. Хотя любоваться было особо нечем — одни сизые тучи, неуютно пустые сады да голые пашни вдали.

— И куда тебя несёт? — бросил он. — Так плохо здесь?

Я вздохнул и положил руку ему на плечо. Он непримиримо напрягся под моей ладонью.

— Перестань. Хорошо. Ты же знаешь. И дело вовсе не в этом.

— Наденешь плащ?

— В трясины, — выдохнул я, сдаваясь. Предсказуемо. Никогда не умел ему сопротивляться. — Ладно.

Он сухо кивнул и ушёл, хлопнув дверью на прощание. Оставалось надеяться, что на тренировку, а не снова ввязываться в ссоры со всеми подряд, кто проронит хоть слово о менестрелях. Я совершенно не представлял, как этому помешать — тем более, сам он не рассказывал, узнавал я только от Альвин, но и она в подробности не вдавалась. Она дни напролёт проводила в комнатах Замка и похоже, успела свести знакомство с половиной его обитателей — во всяком случае, голоса тех, кто провожал её к нашей двери, звучали всегда по-разному. Часто они были девичьи, смеющиеся и явно дружелюбные. Отчего её новые подруги не заходят внутрь, я не понимал, и это слегка тревожило: да, Кер дал слово, но полного доверия у меня не было. Рыцари не лгут, но Заповеди с детства делают их мастерами в увиливании от правды и нарушении клятв, не прибегая к обману. У меня бы получалось.

Сейчас я тоже слышал в коридоре шумную компанию девушек и юношей, весёлые интонации и смех. Аль, как всегда, звенела особенно хрустально и ярко — даже не видя, я ощущал, что все остальные ловят её слова, не сводят глаз, ждут её улыбки. В Кружевах всегда видна истина… Аль сияла звездой везде, куда попадала. Каким бы негодяем ни был тот, кто запер её память, но и им наверняка управляла любовь. Во всяком случае, если звать ею восхищение, жажду близости, стремление удержать.

Мягко стукнул язычок засова, голоса начали затихать. Аль осталась в комнате — одна. Я не хотел подслушивать, чем она занимается, но невольно ловил шаги и шорох платья: приблизилась к окну, раздёрнула шторы, налила в чашку шин, села в кресло. Я почти ощущал аромат её кожи, её взгляд.

— Вил, ты выйдешь?

Конечно, она знала, что я не сплю. Мне уже стоило привыкнуть. Я вынырнул из-за книжного шкафа, почти жалея, что Энта нет: при нём я мог притворяться уверенным и точно знающим, что делаю, а вот наедине я сроду не мог её обмануть. Она спросит, зачем я это затеял, и что я отвечу? Убегаю от тебя, твоих глаз, от вас вдвоём, от самого себя, пока лишённого права свободно ходить в Тени Ордена?

— Сядь. — Она наполнила вторую чашку и заботливо проследила, чтобы я отпил. Я устроился на ковре, прислонясь к ножке стола: пусть хоть лица моего не видит, даже если чувства — как на ладони.

— Нам надо поговорить. Я всё ждала момента, когда ты не с ним… Я ходила к его дому. Сгоревшему.

Я резко повернулся, мигом забывая об игре в прятки.

— Он тебя отвёл?

— Конечно, нет. Попросила ребят показать.

— Зачем? Что ты им сказала?

— Ох, не шуми. Никто не удивился, что мне важно увидеть место, где родился мой друг.

— Где он едва не погиб, — прошептал я. Да, я и сам не отказался бы побывать там. Но причину вряд ли мог объяснить.

— Это память, — просто сказала Аль. — Я хотела её поблагодарить. Его маму.

Тема памяти никогда не была лёгкой. И я старался слово это вообще при ней не произносить — разве что она начнёт первая. Как сейчас.

— Жаль, что ты не можешь сходить туда тоже. Слушай, он хоть что-то тебе рассказывал? О пожаре?

Я неохотно мотнул головой. Всё, что я знал, сводилось к её же фразе: мать погибла, спасая сына. И мне бы в голову не пришло лезть к нему, выспрашивая подробности.

Облака за окном завихрились перьями и раздвинулись, обнажая лоскуты бледного зимнего неба и внезапно заливая комнату и лицо Аль лучами далёкого солнца. Её волосы вспыхнули багрянцем углей на пепелище, наводя на тревожные мысли о совпадениях, плохих знаках и том давнем пожаре.

— Вил, когда мы зашли в комнату его отца… ты ничего не почувствовал? Необычного, странного...

— Боль. Много. Ужасная тоска. Ожидание смерти.

Говорить было трудно: словно те чувства, полные горечи, впивались в горло и затыкали мне рот.

— Да. Я ощутила то же самое. Невероятная безнадёжность. Будто весь мир рассыпался пылью у него на глазах. Но было и другое. Только я плохо умею слышать такие вещи, — её тон стал почти виноватым. Я подумал, стоит ли утешить её, заверив, что для едва Пробуждённой она умеет более чем достаточно; но виноватая Аль — это было столь непривычно, что я смутился и решил не рисковать.

— Я поймала отзвук злобы. Намерение врага… словно Феннел не сам убил себя от тоски по ней — а кто-то нарочно всё подстроил, зная, как он поступит. Убийство, но руками жертвы. Понимаешь?

Я понимал. И мне это совершенно не нравилось. И наверное, поэтому я неосторожно выпалил:

— Если он хотел, чтобы Феннел умер, то отчего же так злился?

Глаза моей вейхани хищно блеснули, впиваясь в меня намертво.

— Ты уловил! И не сказал мне! Трясины, почему вы оба всегда молчите о важном? А Энт знает?

— Если и да, не от меня.

— То есть, вы этого не обсуждали.

Она сплела пальцы домиком и уткнулась в них подбородком. Несколько долгих минут мы молчали.

— Аль, тот запах злобы был совсем слабый и мимолётный. А если кто-то два года мечтает воткнуть в себя нож, здоровым его не назовёшь. Это безумие. Мы понятия не имеем, что думал Феннел, кого винил и каким вообще был человеком. А чего Энту не надо, так это новых сюрпризов. Отца-Вэй с него хватит.

— Ладно. Я считаю иначе, но допустим, ты прав. Иногда люди ненавидят себя, особенно когда кто-то гибнет, а ты не сумел спасти… или не себя, а этого уж точно раскапывать не стоит. А как быть с тем, что творится на месте сгоревшего дома? Там совсем другое. Ярость. Её ни с чем не спутаешь.

Аль серьёзная и доверительная, Аль так близко — и спокойно рассуждающая о Чар. Аль, которая ждёт от меня понимания и совета. Как от учителя, вот только мне самому учитель не помешал бы. Тем более — во всём, что касается мелодий Замка Эврил.

— Ты услышала там ярость незнакомца из кабинета? Но сильнее?

— Нет, — она досадливо тряхнула волосами. — Не его ярость. Её. Женщины, которая умерла.

— Мамы Энта?!

Я совсем растерялся. И видит ли это Аль, было уже наплевать.

— Пожары не вызывают ярости. Страх, отчаяние, беспомощность… Разве что подожгли специально?

Она смотрела задумчиво и выжидательно. И что я должен сделать? Собрать в кулак всю свою волю и храбрость, вылезть с чёртова балкона этой же ночью, пойти туда и проверить? А как я объясню Энту?

— Тебе туда нельзя, — сказала она, безошибочно отвечая на мои мысли. — А отсюда можешь уловить?

— Нет. Или бы я уже почувствовал.

— Но ты не пытался.

— Это так не работает, — с сожалением объяснил я. — Вот представь: где-то вдали слышна музыка. Пусть непонятно, откуда она доносится, но что-то ты поймёшь сразу: мелодию, инструменты, знакомая она или нет. А напряжёшь слух — узнаешь и направление. Но если тебе говорят, что музыка звучит, а сама ты ничего не слышишь, — разве сумеешь её наиграть?

— Ты же вейлин.

— Пока нет. Я в самом начале.

Признаваться в слабости перед ней — последнее, что я выбрал бы… будь у меня хоть какой-то выбор. Аль сосредоточенно покусала кончик косы, искусно перевитой незнакомой переливчато-синей лентой.

— Я тоже не сразу разобрала. Сперва было только горе. Феннел бывал там часто… тот же запах, что в его спальне. А потом, понимаешь, я будто бы дотронулась… или наоборот, ярость дотронулась до меня. Окутала меня. Схватила.

Она порывисто сжала мои запястья; от неожиданности я дёрнулся, почти вырываясь. И замер, краснея от стыда. Аль усмехнулась:

— Вот и я так. Страшно же, когда стоишь на пепелище, и пустота тебя хватает. Не за руки, а за мысли, душу…

— За нити кружев?

— Наверное. Да.

Звучало и впрямь страшновато. Она кивнула:

— Я бы убежала, не будь там ребят. В самый первый момент. Она меня по-настоящему не держала. Не мёртвой хваткой. Просто чтобы я заметила.

— Она? Ты что… думаешь, там осталась часть его матери? Призрак?!

— Вряд ли. Сперва-то я решила, что да, она достаточно настоящая, чтобы испытывать гнев и желать. Но нет. Жизни не было, воли не было. Только чувства, разлитые по остаткам дома. В основном одно чувство. Ненависть… мне кажется, я уловила потому, что сама умею чувствовать такое.

— Ненависть? — я поёжился от внезапного холода в тёплой комнате с плотно закрытыми окнами.

— Если бы мой дом подожгли, да ещё когда внутри мой ребёнок…

У неё очень странно изменилось лицо: бледное и далёкое, застывший взгляд. Что бы она ни видела, то была тень её прошлого, о котором она забыла — её заставили забыть… но я помнил, как яростно она оттолкнула меня, когда я единственный раз попытался туда проникнуть.

Память. Возможно ли, что на месте сгоревшего дома уцелела память о последних чувствах женщины, что погибла, спасая сына? «Да», — шёпотом вздохнула в сознании Книга. Да, если она — вейлени. И если те чувства были неистовы, сильны, пронизали весь первый слой Кружев. Сплавили его воедино, и вся эта масса впиталась в камни, дерево, землю, изуродованные пожаром. «Чар-Вейхан». Танцующие ради сплетения Кружев… те, кто сплетает, могут и разрывать. Искажать. Обращать в подобие клейкого яда, который останется на годы: печатью боли и того, во что превращается боль, когда виновен не случай, а человек — и он остался неузнанным. Безнаказанным.

Аль глядела уже на меня, пристально и остро, и я был уверен: она думает то же самое.

— Я ощутила потому, что я такая же, как она. Наши способности. Наши характеры, суть. Чар-Вейхан.

— Это сказка, — пробормотал я.

— Только ты так не считаешь. И Энт — тоже.

— Не считаю, — признался я. — Описания сказочных Вейхан очень похожи на обычных Вэй, отличие лишь в количестве силы и в умениях. Кстати, второе из первого напрямую следует.

— А стремление к власти?

— Возможно. Смотря что под властью понимать.

— Но мама Энта никакой власти не хотела. Она вышла замуж, родила сына, жила в мирном Ордене.

— С эллином, — подсказал я. — И кострами для непрошеных Вэй.

Я осёкся. Возникший из ниоткуда порыв холодного ветра обвил меня коконом и не желал исчезать.

— Вил, — очень тихо сказала она, — они ведь не убивают. И кострами просто пугают, чтоб не лезли.

— Энту мы всего этого не должны говорить. Хорошо?

— Не говорить чего именно? Не мог ли кто пронюхать, что его мама вейлени, и потихоньку устроить для неё положенный по закону костёр?

— Аль…

Холод усилился. Но уже не вокруг меня, а внутри. Футляр из тонких и острых пластинок льда.

— Ну а что ещё? Предложи другие варианты. Или будешь видеть, ужасаться и молчать?

Да. Если всё было так — я выбрал бы молчание. Пусть она назовёт меня трусом, но ради Энта — ради его покоя — я не хотел копаться в этом. Вот только Аль, я знал, выберет иначе. И я не смогу её удержать.

— Вил, я не хочу причинять ему боль. Представь, я понимаю. И его, и тебя. Но разве это правильно?

— Откуда мне знать. Мы же всё равно тычемся вслепую. Гадаем. Одни слова, никаких доказательств.

— Доказательства мог бы найти вэй-лорд.

— А их ведь так легко встретить в Тени Ордена.

— Энт рассказывал, что сам видел Луча здесь, на празднике.

— Угу, и случилось это всего-то тринадцать лет назад. И того Луча пригласил Лорд Трона.

Мы помолчали, обдумывая новое открытие: Феннел, предположительно владелец спящего Дара и супруг леди-Вэй, преспокойно приглашал в Эврил Магистров. Что им руководило? Безрассудство? Вера в свою защищённость? Вызов, брошенный в лицо ненавистной Звезде?

Или совершенно наоборот?

Мог ли он желать единства вместо давнего разобщения? Прямо сказать: смотрите, я такой же, как вы, один из вас, хотя и сын Ордена, и я прекрасно осознаю это?

Ни Сумрак, ни Кружева не подсказывали ответ. Но этот человек, которого я не знал — и Энт почти не знал его тоже, — хранил Книгу Семи Дорог и заключил союз лейан с обладательницей Дара. А ещё стёр девятилетнему сыну кусочек памяти. О том, как мама и папа вовсю играют с Кружевами?

Или все мы трое — идиоты. Ну ладно, умные, только занесло нас не в те земли, да там мы и застряли, а всё из-за попыток увидеть в других людях — самих себя. С нашей Чар, с нашими страхами и мечтами. Ну и Книга, конечно… так много упирается в Книгу. Но ведь ответ может быть очень прост: семь веков назад друг принёс её предку Энта, чтобы спрятать, ну вот и прячут её Крис-Талены прилежно, вместе с той клятвой, которую Энт заставил меня произнести. Для Рыцарей клятва — святое, без всякой там Чар.

А что у Ордена есть свой собственный путь Чар, я понял давно, впервые услыхав историю Алфарина.

Не говоря уж о том, что эту орденскую странную Чар я тут чувствую постоянно. Непонятные и почти пугающие мелодии Кружев, синяя глубина, а ещё что-то иное… и я это знаю, я испытал… когда Энт решился выполнить самое дурацкое из моих желаний. Память. Мелодии памяти…

— Расскажи, — попросила Аль.

Я смутился. Она, конечно, мыслей моих знать не могла, а о нашей игре со стиранием памяти Энт ей не разболтал, а то бы нам от неё влетело по полной… но как же метко бьют в цель её вопросы!

— Мы с тобой можем ошибаться. Мы поймали отголоски сильных чувств, но объяснить эти чувства — умение особое. — я помедлил. — Ты пробудилась совсем недавно. Да и я не настоящий Вэй.

— И поэтому сами не знаем, что слышали?

Она презрительно фыркнула. Ну не дурак? Непременно надо вот именно сейчас её задевать?

— Что я слышу, то слышу. Ненависть и желание отомстить трудно с чем-то перепутать. В спальне Феннела была боль, но не гнев. Он тосковал, хотел умереть, но никого не ненавидел. А отзвук злости, который и ты уловил, был не его. И вообще слабый.

И странно знакомый, но чем, я не понимал тоже, как и синюю тихую высокую глубину, что манила, пугала и имела отношение к времени. Я сосредоточился и устремился в Кружева — и рывком, как в ледяную воду, сам себе сопротивляясь, в ту самую комнату, надёжно задвинутую комодом.

Удар. Кажется, в Сумраке я зажмурился и откинул голову, как от пощёчины, да и ощущал то же. Ещё — с размаху, но теперь удар был со всех сторон, едкой давящей болью, которая стискивала и разрывала, и терпеть я ухитрялся лишь потому, что к боли за годы странствий успел себя приучить, а тела моего в комнате всё-таки не было. Она уже не била, а выкручивала, выжимала, как мокрое бельё после стирки, пронзала насквозь — и каждое острие проходило сквозь сердце. Энт, звучало в нотах этой боли, Альвин, Энт… Аль… Я стиснул в себе всё и приглушил: спокойно, меня там нет, это не моё и вообще миновало.

И тогда в шаткой непрочной тишине я уловил тот цвет. Короткий чужой всплеск, полный зла и гнева. Его словно заперли тут и связали, не дав улизнуть, растаять — чтобы подать кому-то знак? Разгадку?

Не трель Феннела, точно. Но всё же я поймал нечто общее, не звук, а скорее, тональность… и теперь я знал, где слышал сходные колебания струн. Каждый день и миг последних двух с лишним лет. Энтис.

Вырвать себя из Кружев оказалось нелегко: боль Феннела держала, будто цепями. Но я освободился — и уставился прямо в глаза Аль. Её ладони сжимали мои виски, наши лица едва не соприкасались, губы мои ощущали мягкость и жар её губ… мы замерли на волосок до поцелуя. В её глазах плескался страх.

— Не делай так больше.

Слова касались меня горячими пряными ветерками. И кружилась голова. От мелодий той комнаты… не иначе…

Она чуть подалась назад. Страха в её взгляде не убавилось, но к нему примешалась сердитая досада.

— Вил, так нельзя. Не предупредил… ты был явно не здесь и стонал… я перепугалась.

— Извини, — виновато попросил я. Трясины. Я должен научиться нырять в Кружева, не издавая сумрачных звуков, но для этого рядом нужен Энт, один-то я не пойму, получилось ли…

— Просто заранее говори мне, что собираешься делать. Обещай.

— Попробую.

Она с упрёком поджала губы.

— Обещаю.

— Что ты услышал? Ты ведь был там? В его спальне?

Я кивнул и пожалел об этом: голову изнутри обожгла боль. И тотчас ушла под прохладой её рук.

— Не дёргайся. Отдохни, поспи. Расскажешь после.

— Я поймал оттенок злости. Он напоминает Феннела и Энта. Наверное, кто-то из их предков. В этих покоях жило немало Крис-Таленов.

— Хм, — она выглядела озадаченной. — На что Рыцарь мог так злиться, что след не угас за много лет?

— Мало ли. Рыцари тоже люди. Энт вспыльчивый, его взбесить запросто. Может, это у них семейное.

Она ответила тихим смешком. Но я всё ещё видел в зелёных глазах тревогу. За Энта? Или за меня?

— То есть, ты не думаешь больше, что тот тип злился на Феннела?

— Я не знаю. Внутри всего, что там творится, не разберёшь. Могу потом нырнуть снова, если хочешь.

— Не хочу, — отрезала она и отодвинулась. Я грустно вздохнул: её пальцы с моих висков исчезли.

— Вил, ты дал слово. Не надо глупостей. Если кто-то разозлился от того, что Феннел убил себя, то это скорее друг, чем враг. Враги таким событиям радуются. Какой-нибудь дальний родич с каплей крови Крис-Таленов в жилах. Они тут наверняка все друг другу хоть немножко да родственники.

Возразить я мог бы только одно: раз этот предполагаемый родич столь сильно любил Феннела, чтобы впасть в бешенство из-за его самоубийства, то именно ему следовало взять под опеку Энта. Но что, если он так и сделал? Я невольно поморщился от мысли, что Мейджис Сатсел — тоже отчасти Крис-Тален. И всё-таки это возможно. И более того — многое объясняет…

— Стел за твои мысли, — усмехнулась Аль. — А угадаю, платишь ты. Нежно любимый тобою Мейджис?

Я прикусил губу. Опасаясь и выпустить на волю лезущие изо рта слова, и слишком зло засмеяться.

— Нечестно, ты всегда побеждаешь. Откуда мне знать, что ты просто не подслушиваешь мысли?

— Спасибо за лестное мнение о моих талантах, милорд, но увы, пока я таких полезных вещей не умею.

— Ура.

— Но если ты полагаешь, что в принципе это возможно, то я научусь. Обязательно.

— Добрые боги, спасите. Ты и без того знаешь слишком много, а уж добавить чтение мыслей… о нет!

— А вот теперь я выучусь непременно. И начну прямо сейчас. — Она широко раскрыла глаза и умильно взмахнула ресницами, как в самых недружелюбных трактирах: — Добрый Вэй-лорд не откажет своей ученице?

— Не шути так! — вырвалось у меня прежде, чем я успел прикусить язык. Аль посерьёзнела:

— Я же тихо. Это слово никто не услышит, разве что стоя прямо за дверью. Но мы заметили бы шаги.

— Я не о том. Не зови себя моей ученицей.

Я впервые увидел её такой растерянной. Она вдруг стала совсем как Энт вначале, когда я его обижал: вся застыла и поглядела так беспомощно, словно я её ударил. Чёрт. Чёрт! Трясины Тьмы!

— Аль… — я глотнул. Ну что же я за идиот. — Ты думаешь совсем не о том. Это другое!

— Другое что?

Голос у неё тоже стал незнакомый: глуховатый и холодный, будто она была где-то далеко, в колодце или наоборот, на вершине самой высокой из гор, и слова размывались, гасились расстоянием и ветром.

— Я считал бы честью учить тебя. — Мой собственный голос внезапно сел, я едва узнавал его. — Но это можно только Магистрам. Не потому что они главнее прочих… — я замялся, пытаясь объяснить: — Учитель сплетает своё кружево с кружевом ученика. Проникает в него. И если он не Магистр, то может попросту не суметь. Напортить. Даже разорвать узоры. Навсегда.

— Тебя только это останавливает?

— Хорошенькое «только». Потерять Кружево — самое страшное. По мне, уж лучше умереть.

Моя вейхани перестала быть обитателем вершины, внезапно увидевшим внизу землю с бегающими по ней странными существами; но нечто далёкое в ней оставалось. Как облака на небе: отсюда они казались столь близкими, что протяни руку — и дотронешься, но долететь до них я не смог бы, даже освоив все тонкости Чар или обратясь птицей… Облака потяжелели и сомкнулись, окрасив небеса в плотный серо-лиловый цвет, и на его фоне волосы Аль казались неистово пламенными и нереальными, как выглядят в конце осени готовые опасть листья. Яркая, пронзительная красота — и столь близкая к смерти.

— Но ведь мы уже делали это. Когда спасали Энта.

— Угу, и я тебя чуть не убил. Спасибо, Хет вмешался. Помнишь, сколько ты потом отсыпалась?

Она без тени тревоги пожала плечами:

— Так он вмешается и снова. Не о чем волноваться.

— Аль, я не могу. Я и тогда не хотел. Хет не разбудил Энта, он не всесилен. Он может не успеть.

— Хет говорит, ты очень многое умеешь, только не делаешь, потому что боишься пытаться.

— Ну, я счастлив, что он так говорит. Спроси его, а про Поле он знает? Чего я боюсь, по его мнению? Неудач? Боли? Да мне плевать. Я привык. Я и смерти-то не боюсь всерьёз, я был с ней рядом, это шаг в Мерцание — и всё. Немножко неприятно под конец, а дальше одни мелодии Кружев. Свобода.

Пальцы Аль, теребящие косу, были тонкими и такими белыми, будто она не провела больше двух лет на дорогах, а с рождения жила в этом замке в роскоши, в окружении служителей и без забот.

И конечно, было это полной ерундой. Уж настолько-то я знал жизнь обитателей Замков, чтобы не считать их, по примеру селян, ленивыми бездельниками, ни к какой трудной работе неспособными.

— Хет не всё понимает насчёт Поля. Он его чувствует иначе, вроде сети для рыбной ловли: рыба в ней застревает, но вода-то нет. Он думает, и ты можешь стать как вода. Как другие… он их замечал.

— Замечал?! Кого? — у меня перехватило горло. — Других Вэй? Но они не умеют… в этом суть Поля: в нём все слышны, все оставляют след! Хет видел там не людей? Лат, как он сам? Их много?

— Н-нет, — неуверенно возразила она. — Тогда бы он не сравнивал с тобой. Мне показалось, он имеет в виду не своих сородичей. О них он вообще странно говорит. Даже не ясно, они есть или умерли.

— Все умереть не могут. — Вообще-то развивать эту тему мне совсем не хотелось. Отчего мы, в кои-то веки оказавшись вдвоём и откровенно, всерьёз разговаривая, всё время тратим на смерти? Именно те случаи смертей, которые могут здорово ударить по жизням — нашим и тех, кто нам важнее самих себя.

— Я и говорю, не уверена. Хет не словами объясняется. Образы, мысли… ты ведь знаешь.

Раздавшиеся в коридоре шаги и голоса спасли меня от признания, что знаю я очень мало. В качестве собеседника Хет явно предпочитал Аль: со мной он с тех пор не заговорил ни разу. В общем, его можно понять. На его месте мне бы тоже Аль куда больше понравилась… Два голоса, взрослые и незнакомые, приблизились к нашей двери, шаги замедлились — я приготовился прятаться, но мужчины прошли мимо, так и не постучав. Я перевёл дыхание. Глупо, они ведь не вошли бы без стука, тут это не принято… и всё-таки я каждый раз замирал и слушал, как отчаянно колотится моё сердце, — гадая, не слышно ли его за дверью тоже.

Аль успокаивающе тронула мою руку:

— Ушли. Я всё равно бы не впустила.

— Вот поэтому… — вырвалось у меня. Я осёкся, но поздно: её взгляд стал острым, как сталь.

— Что?

— Тише, — прошипел я, но уловка не помогла: Аль знала все мои манёвры наизусть. Неудивительно, за два года рядом, с подсказками Хета и давно проснувшейся Чар...

— Поэтому — что, Вил?

— Я ухожу.

За последние дни я замучился думать, как ей рассказать. Все варианты никуда не годились. Я бы попросту не решился. Дошёл уже до идеи уйти потихоньку, когда её тут не будет, и пусть потом Энт выкручивается сам, ведь в конце концов, он её будущий муж, и живёт она сейчас в его доме, ничего она ему не сделает, позлится и простит… видел сто раз, как они друг на друга рычат, а потом мирятся…

Выражением её глаз и молчанием вполне можно было порезаться.

— Ну послушай, это не навсегда… на знак с хвостиком, пока Энта не посвятят…

— И когда ты собирался мне сообщить?

Я беспомощно повёл плечом: слов не было. И смотреть ей в лицо я не мог.

— Боюсь спрашивать, как ты его заставил.

— Я не заставлял.

— Ну да. А небо жёлтое в клеточку.

Чёрт, ну почему те двое не постучались?! Сидел бы я в тайнике, пока не уйдут, а там прикинулся бы спящим, и этот дивный разговор не начался бы… по крайней мере, не так бестолково и не сейчас…

— Вил. Почему?

Её голос звучал неожиданно мягко. И хотя тепла в её кружевах не прибавилось, я ощутил абсолютно ясно: ничего мне выдумывать не надо, потому что она понимает меня, понимает даже то, чего толком не понимаю я сам. И легче от этого не становилось.

— О посвящении Энта все говорят. Отменили, отложили, потом снова перенесли… Мейджис сделал большую глупость, если хотел его наказать. Весь замок дружно жалеет Энта и считает его героем.

Я невольно усмехнулся в ответ. Мне-то Мейджис сразу показался не особо дальновидным: ну что бы он стал делать, если бы я умер в эллине тогда? Из-за его приказа. Лорда Трона выбирают всем Замком — вот интересно, сколько знаков или дней он бы после этого на своём «троне» продержался?

— Ещё бы им не жалеть. Его по сути уже посвятили, когда он со мной ушёл. Мейджис отдал ему свой плащ и назвал его Лордом, и выходит, Посвящение почти состоялось. Энт мне сам сказал. Он никогда не сомневался. Я — да, а он смеялся… — у меня вырвался вздох. — Нашёл кому доверять.

— Вот и ребята говорят: странная история. Лорд Трона взял назад слово, да ещё сказанное при всех.

— А он слова никакого не давал. Он сказал: исход испытаний предсказуем, а Энт к ним готов. Мне это сразу не понравилось. «Поздравляю, ты посвящён» — звучит малость иначе. Рыцари умеют играть словами. Ты на Энта посмотри. А Мейджис куда дольше тренировался.

— Хороший урок маленьким Рыцарям: как надо врать, говоря чистую правду. Вил, почему без меня?

Я закрыл лицо ладонями, просто не удержался. Голова в самом деле болела. Зря я полез в ту комнату, всё равно ничего толком не узнал… Она взяла меня за руки и твёрдо отвела их:

— Не играй со мной. Сам говорил: если мы делим путь на четверых, то нельзя прятаться. И молчать.

— Я не знаю, что сказать, — пробормотал я. Лучше разозлись, оставь меня… Только не отпускай!

— Правду. Настоящую.

— Зима — не время для странствий. Здесь тепло, сытно, тебе тут рады. Достаточно причин остаться.

— Но ты не останешься.

— Я другое дело.

— Из-за эллина?

Я бережно перехватил её руки: узкие ладони утонули в моих, пульс на запястьях бился неровно и часто, Кружева трепетали сиреневым и лиловым… и я едва удерживался, чтобы не потянуть её к себе, обнять и целовать, пока хватит дыхания. Пока она не оттолкнёт меня, как тогда, — теперь окончательно.

— Из-за всего.

— Хочешь, я расскажу о тебе всем… какой ты.

Я глядел в её глаза, но видел каждое движение губ, цвет и форму слетающих с них слов:

— Я смогу, Вил. Мне тут верят. Завидуют иногда. Чаще сердятся — на людей, которые не понимают вообще ничего… Они меня послушают. Они примут тебя.

Слова выпархивали, как крохотные пушистые птички, лёгкие парашюты одуванчиков, выкрашенные во все цвета радуги, золотые искорки светлячков.

— Вил, ты веришь мне?

Да. Нет. Я не знаю. Я слишком хочу этого, чтобы согласиться.

— Верю. Что ты попробуешь. И кто-то тоже тебе поверит. Но не те, кто тут всем заправляет. Не лорды Круга, не Мейджис. Ты дружишь с кучкой девушек и мальчишек, ты нравишься им, и пока от вашей дружбы никакого вреда, старшие к вам не лезут. Но если ты станешь ломать то, что строилось веками, они вмешаются. Тебя-то не тронут, и твоих подружек, думаю, тоже, а ребятам попадёт. И Энту.

— Они никого не боятся. По-моему, ты неправ: здесь не принято влезать в чужие склонности и мысли.

— И что же тогда Энт делал в эллине?

— Он попросил сам.

Мой смех был горьким на вкус, как сок мяты из дикой степи, как страх предательства, как любовь.

— Аль, ты ведь не одна из тех наивных деток. Проснись. Его заставили попросить. Отчасти ты его и заставила. Я заставлял его, и не раз. И он почти сделал такое с Кером у меня на глазах. Это очень легко.

— Звучит как подлость.

— Ну да. И я о том же.

Пушистых светлячков больше не было. Осталась знакомая Аль: внимательная, собранная, опасная. Но её пальцы по-прежнему лежали в моих руках, и её дыхание грело меня. И обжигало.

— А меня ты тоже сейчас заставляешь?

— Альвин!.. — я задохнулся от этого внезапного удара. — Нет! Ты просила объяснить, и я объясняю!

— Нет, ты увиливаешь от объяснений.

Она была права, конечно. Я в отчаянии посмотрел в окно, словно облака, стрижи и ветер могли мне помочь. Но всё, что они безмолвно подсказывали, сводилось к полёту, высоте, холоду, одиночеству.

— Энт говорит, в другом Замке меня тоже могут взять в Орден. Если я захочу. Стать Рыцарем.

— А ты хочешь?

— А ты как думаешь?

Не знаю, зачем я спросил. Она-то наверняка решила, что я её поддразниваю, как обычно, но и прежде так не было: я терялся, от смущения начинал злиться, язвить, задирать её… сейчас я лишь ждал ответа.

— Конечно, ты хотел всегда, — сказала она удивлённо. — Но себе-то не признавался.

Вот так. Сперва Энт, теперь она. Не хватает, чтобы Хет заявил то же самое. И заявит, не сомневаюсь.

— Допустим.

— Ну хорошо, и чего мы ждём? Сидим тут вторую неделю, давно бы туда отправились. Идём ночью?

— Я ухожу. Вы — нет.

— Растолкуешь? — осведомилась она очень вежливо и сухо. Терпения ей осталось явно на волосок.

— Энт никуда не пойдёт, пока не станет Лордом и не получит собственный плащ. А ты никуда не пойдёшь без него. Потому что Призыв может повториться. И в другой раз нам не обязательно повезёт.

— А если Призыв повторится, когда ты будешь один, разумеется, всё кончится распрекрасно. Ты же отлично один справился. А мы гуляли рядом, собирали цветочки. И не пытались втроём тебя удержать.

— И я мог вас убить. Ты хоть понимаешь, что вы сделали? — я тоже начинал закипать и не знал, как остановиться. — Вы использовали Чар. Призыв бьёт по всем, не разбирая, но если кто-то сопротивляется — его замечают! Вас могли заметить! Ты сказала, Хет не понимает суть Поля. И с чего ты решила, что он сумел прикрыть тебя?! А Энта? Но у Рыцарей своя особенная Чар, и его, может, попросту не посмели тронуть — а ты в опасности, и была всегда! Кто защитит тебя? Энт без белого плаща, зато с флейтой?!

— Хет защитит! Он всё понимает, представь. Ему просто надо сказать! Это вообще удобный способ от людей что-то получить: разговаривать! А не молча решать за всех и плевать на чужие желания!

Не знаю, когда я успел вскочить, а она — отойти к окну; мы стояли чуть ли не вплотную и с яростью глядели друг на друга. Её глаза и мелодии Кружев сверкали негодующим пламенем. Видимо, мои тоже.

— Значит, те, кто решает за других, тебе не нравятся? А как насчёт не решать за меня? Только на твои желания нельзя плевать? Разве тебе важно, чего хочу я?

— Видимо, побыть пару знаков игрушкой в чужих домах, впущенной из милости. Чего же ещё желать.

— Угу, смешно. По-твоему, кому найти приют проще: одному или компании? Ну, тебя-то пустят куда угодно. А ещё парочку лишних едоков? Энт о таком не думает, он просто злится — на меня, Мейджиса и весь Орден, который вот прямо завтра его не посвятит. Но ты-то должна знать!

— Я ничего тебе не должна!

— Да кто бы спорил. И рассуждать разумно не должна тоже. И заботиться не только о себе. Иногда.

И всё. Я перешёл все грани. И так у нас всегда… у меня — идиота, не умеющего вовремя замолчать!

— Я никогда не видела холодной зимы.

Её слова прозвучали без гнева, без тени упрёка. Так путник в чужих краях говорит: я не знаю дороги. И даже пощёчина не хлестнула бы сильнее.

— Я забыл.

— Я тоже.

Мне хотелось лепетать слова извинений, всё объяснить… но сейчас в признаниях не было смысла.

— А если бы Энт не сбежал в Замок, куда мы делись бы? Три разных дома в одной деревне?

— Успели бы вернуться в Северин. В городах дома побольше деревенских. А ещё есть сейры...

Я заткнулся, но поздно: наверняка она мигом уловила суть. И теперь могла раскатать в блинчик все мои речи о разумных рассуждениях, ведь в сейр нас четверых взяли бы легко и прибавления ртов даже не заметили. Обычный сейр — это огромный дом с кучей хозяйственных пристроек, там в любое время толкутся заезжие торговцы, ремесленники и служители из окрестных деревень, родители хозяйских детей и гости отовсюду. Правда, служители-то бродяг очень не любят — но холодная зима силой отпирает все двери, особенно те, за которыми много тёплых комнат, постелей и еды. А если вспомнить, что в одном сейре неподалёку меня вроде знают… и как объяснить Аль, что именно этого я не хочу: невольной лжи, продолжения давнего обмана, пусть не словами, а молчанием...

— Почему ты сразу не сказал, что одному тебе удобнее?

Она выглядела вовсе не оскорблённой. Выйдет ли у меня однажды её разгадать?

— Разве так говорят?

— А разве нет? Хорошая причина. Лучше, чем всё прятать за дурацкой заботой, будто мы — куклы без ума, воли и права выбирать.

Я прикусил губу.

— А требовать от людей поступать, как мне удобнее, не значит делать из них кукол?

— Не требуй. Попроси. Просто скажи правду. Мы что, хотим тебе зла? Друзья слушают. И понимают.

Я понимал лишь то, что она совсем меня запутала. Я играл в эту игру с Энтом когда-то, смесью угроз и жалоб заставляя подчиняться моим желаниям; и до сих пор чувствовал стыд. Он уступал и молчал, но я-то видел, как ему больно. Он почти не пытался сопротивляться, а я ещё не знал, сколь далеко он готов зайти, лишь бы кто-то шёл рядом и хоть немножко думал о нём — настоящем, а не ходячем наборе орденских правил, укрытом белым плащом. И что бы ни говорила Аль, но он-то нуждался в заботе. Ещё бы — после Мейджиса, который очень забавным способом о нём тут заботился!

— Если ты чего-то хочешь всерьёз, и для тебя — самого тебя — это важно, то мы можем влезть в твою шкуру и тоже этого захотеть. Выбрать твоё желание. Разве Энт делает не так?

Я не знал. Я не смотрел на это с такой стороны. Часто мне казалось, что он попросту слушается, чтоб я и дальше соглашался терпеть его компанию. В его глазах, в его мелодиях отчётливо звучал страх...

— Ты способен делать то, чего хотят другие? Не что для них полезно, не в чём тебя убедили, будто это правильно, или ты себя сам убедил, — а отчего им хорошо, и всё? Или без чего им станет намного хуже.

— Да, — растерянно сказал я. — Когда Энт просит, я делаю… ты же знаешь. И ты...

Я осёкся. А чего хотела она? Если подумать, за всё время странствий просила она одного: не тащить её туда, где есть вейлины. И мы долго не решались приводить её в сейры, ведь в каждом из них живёт неотлучно свой Вэй-лорд — и обычно выходит в зал, заслышав голос менестреля. Так что в сейры мы с Энтом отправлялись вдвоём, а они с Хетом поджидали в близлежащей деревне или местном трактире. Потом — шёл второй год, как мы нашли её, — день выдался особенно ненастный, мы вымокли насквозь, а плащ Энта стал таким грязным, что за рыцарский не сошёл, и в сейр нас не впустили. А гостиницы поблизости не было, и дождь не прекращался. Энт ругался, я почти готов был заплакать, и тогда Аль молча пошла к двери сейра и постучала. Мы ошеломлённо смотрели вслед, а через несколько минут она появилась, укутанная в тёплый плед, в сопровождении служителя с зонтом, и поманила нас внутрь.

После мы уже не боялись брать её с собою — или, скорее, перестала бояться она. Я-то по-прежнему волновался, но решала она — и в конце концов, говорил Энт, чем больше народу в сейрах её увидит, тем скорее найдётся её родня. Этого не случилось, но и вейлины не пытались задержать её, а их взгляды выражали лишь тот вид интереса, который возникал при виде неё у каждого мужчины, от десятилетних сопляков до дряхлых дедушек.

Но нет, Аль не просила. Она молчала, предлагала, иронизировала — или отказывалась наотрез, как с визитами к Вэй, но кроме этого, её желаний ничто не касалось. Новое платье, крепкие ботинки, зимний плащ — мы всё доставали сами, а она принимала, благодарила, ни разу не сказала, что ей не нравится, хотя кроме того наряда, подаренного мне в Эверне, особо красивых вещей у неё не было: денег на них у нас не хватало, а когда Энт порывался пойти в лавку в белом плаще и взять задаром, она его не пускала.

— Ты сама не завалила нас просьбами.

Она странно усмехнулась, глядя в окно.

— Я и не говорю, что не понимаю тебя. Но речь-то о том, что важнее почти всего. Как твои Кружева.

Ты важнее Кружев, Аль. Ты и Энт — ради вас я согласился бы даже потерять их… если нельзя иначе.

— Попасть в Орден мне важно. Даже очень. Но вы-то при чём? Это не ваше, а только моё. На дорогах не идёшь куда вздумается, если ты не один. Всё решается сообща, как хорошо всем. Не кому-то одному.

Она досадливо сжала губы.

— А то, что хорошо одному, другие выбрать не могут? Ради него, например?

— Да, если им всё равно. Но здесь-то — нет. Энт сердится… ты тоже...

Я отчаянно сдерживался, чтоб не сболтнуть лишнее: всё это было слишком глубоко, слишком в цель.

— Вил, — мягко сказала она, — я сержусь, если мне не позволяют решить самой, как и почему поступать. Ты не позволяешь. Ты заявляешь: «Тебе так лучше» — и какой у меня выбор? Слушаться или влезать в глупый спор, разбирая, лучше мне или нет. Но ты уходишь не потому, что так лучше для Энта или меня. А потому, что именно тебе надо поступить так, а не иначе. Для тебя. Вила Тиина. А вовсе не для нас.

Я склонил голову. В её тоне не было гнева, но звучало как обвинение. Для себя… значит, я лгу им на самом деле, сочиняя причины поступать так, повинуясь своему капризу, зная, что Энт будет тосковать...

— Мне остаться?

— Нет! Ты вообще слушал меня?! Я говорю о выборе, для всех, и для тебя тоже, а ты или командуешь сам, или ждёшь приказа! Ты сказал, я забочусь только о себе, но как о тебе заботиться, если ты никогда ничего не просишь и делаешь вид, будто у тебя, кроме Чар, вовсе нет никаких желаний?

— А если я скажу, что просто хочу уйти, один, потому что так мне будет легче, — это тебя утешит?!

— Да! Так я могу принять решение сама! И потом буду знать, что хотя бы ты получил то, чего хочешь!

— Да при чём вообще тут, чего я хочу? Какая разница?!

— Разница есть, представь! Потому что я тебя… ты же мой друг. Желания друзей приятно выполнять!

Её глаза блестели, щёки залил жаркий румянец. Я бы в таком виде выглядел глупо. А она — потрясающе.

— Я уйду сегодня.

— Ночью?

— Да.

Мы помолчали. По-моему, час или два. Или пару вздохов.

— Энт даст мне старый плащ. Я не буду называться Рыцарем, но ты же понимаешь, как меня встретят.

— Надо пойти перед ним извиниться, — пробормотала она.

Я встрепенулся:

— За что?

— Да всё за ту ссору… человек, который способен сдвинуть хоть на шаг твоё упрямство, заслуживает извинений с объятьями и поцелуями.

Я вполне неплохо изобразил усмешку:

— Вам хватит времени на поцелуи. И места. Особенно когда за стенкой нет никого со слухом Вэй.

Она сжала губы — казалось, она хочет ответить, и вряд ли мне бы это понравилось; но вместо этого перекинула косу за спину и пошла к двери в ванную.

— Надеюсь, твой слух Вэй не утомит плеск воды. Ближайший час тебе придётся его потерпеть.

Я глотнул. Лучше всего сразу уйти в Кружева. И главное, не представлять. Её… в капельках влаги…

— Аль.

Она сразу обернулась.

— Да?

— Спасибо, что согласилась не рассказывать Энту. О том, что ты почувствовала на месте пожара.

— Пожалуйста, — равнодушно бросила она и захлопнула за собой дверь. Я бессильно опустился на ковёр, потом лёг на него и закрыл глаза. Уйти в Мерцание… но уплыть и не думать, что происходит за дверью — и что произойдёт между ними здесь, когда в соседней комнате не будет меня, — не получалось.