Глава 5. Призыв

Конечно, далеко они не ушли. Ждали меня у развилки двух дорог: широкий тракт к Аэтис — и путь в тёмную, словно подёрнутую синеватой дымкой, чащу Лойренского леса. Куда нам, по-хорошему, вовсе не стоило бы сворачивать на ночь глядя, а шагать по тракту к ближайшей гостинице, благо плащ я всё-таки почти отстирал, а в нём-то Рыцаря в шаге от Замка примут по-королевски даже с десятком приятелей.

И это было разумно. Не искать неприятностей. Не рисковать. И покинуть Джалайн так быстро, как это возможно без лошадей… хотя когда я смотрел на них двоих, сидящих на хрустком ложе из осенней травы и не очень убедительно над чем-то смеющихся, мне вдруг показалось, что поискать лошадей самое время. Да и дело-то несложное, тут поблизости дом сьера Эверлена, а уж он нам трёх лошадок с радостью одолжит…

Но сквозь негромкий смех Вила неявно проглядывало что-то опасное — виденное давно, но охотно мною забытое на дорогах менестрелей, где не было Ордена, не было тайн и различий меж нами, всё общее, даже сны, мой секрет и Книга, и отцовский меч сверкал куда чаще в его руке, и казалось, он уже управляется с ним ловчее и привычней меня… и как бы мне ни хотелось обойти Замок Эврил по самой кружной из дорог и поскорее из этих краёв исчезнуть, но эта опасная искорка во взгляде Вила притягивала и подчиняла меня. И я знал, почему. И как жаль, что не утерпел и узнал. Что дёрнуло меня, против обычаев Ордена, приличий и здравого смысла, полезть к Крэвину узнавать…

Если двинемся дальше по тракту, нам того трактира не миновать. Дорог-то много, но людных, где есть работа и приют для троих менестрелей, да ещё осенью накануне холодной зимы… Холодной. Меня самого словно окутал отступивший было холод, поймал, как в оковы, ледяными тисками накрепко сдавил сердце. Я и верно дурак. Всё это время, пока Вил ненавязчиво водит нас кругами по Джалайну, не вспомнить, какая именно зима нас поджидает! Ради Мерцания, да он был прав, сказав когда-то, что Рыцари не живут в своей стране — если один из них преспокойно забывает о чём-то столь важном! Холодная зима — после четырёх обыкновенных: с воющим пронзительным ветром днём, проливным дождём ночами и колючим градом в любой час, когда на более пристойную погоду у местного магистра уже не хватает ни сил, ни терпения. Но всё это казалось мелкими неурядицами в сравнении с пятой зимой: водоёмы покрывались толстой коркой блестящего льда, а земля — вуалью снега, и листьев на деревьях почти не оставалось. Как и путников на продуваемых непрестанно хлещущим наотмашь ветром, промёрзших насквозь дорогах.

Такое веселье продолжалось, к счастью, не всю зиму, а лишь один знак из трёх. И в это время, в знак Пламени, в Тефриане действовал особый закон: каждый путник, независимо от рода занятий и числа монет в кармане, мог войти в любой дом на своём пути — и остаться там, пока вода не освободится ото льда, а дороги от снега. И выставить его на улицу хозяева не имели права, будь то крестьянин, придворный, ремесленник, сьер или даже, представьте, жалкий бродяга-менестрель. Закон холодной зимы делал равными всех. Но это вовсе не означало, что с нежданными гостями и обращаться будут одинаково…

Прошлую холодную зиму я едва помнил: мне было двенадцать, и я, как все мы, просидел её в стенах Замка, чередуя часы вынужденного плена между тренировочным залом и бездонными недрами библиотеки. А ещё — уже тогда я принялся потихоньку пробираться в конюшни и уводить Кусаку на прогулки, которых Мейджис бы точно не одобрил. Конюхи в таких случаях прилежно смотрели в другую сторону: то ли не хотели лезть в рыцарские дела и вместо наставников воспитывать своевольных детишек, то ли заботились о лошади — ей тоже зимой в стойле было тоскливо и хотелось побегать на воле… а может, они попросту меня жалели после той истории с нерасседланной Кусакой и искуплением в виде хлыста Мейджиса. Как знать. Я не думал об этом тогда, я вообще от людей старался держаться подальше; а мог бы, так вовсе заперся бы в старой комнате отца и наружу днём не вылезал… но конюхи меня не трогали. Не смотрели выжидательно, не читали нотаций, не навязывали разговоров. С ними мне было легко.

А ещё мы сражались с Джером в пустом предрассветном зале, в полусвете пары кристаллов, и наши тени причудливо изгибались и скользили по стенам, а мечи сталкивались с настрого запретным для нас, двенадцатилетних, стальным звоном, отправляя гулять по залу гулкое, чистое, опасное эхо. Мы никого не боялись — кто мог бы среди зимы притащиться в промозглый верхний зал до рассвета? Сюда вообще не было охотников забираться, на самую верхушку учебной башни, где зябко бывало даже весной, потому что одно из окон здесь оставалось по неведомой причине незастеклённым, и ветер привольно носился вместе с нами по залу и свистел в такт ударам наших мечей. Я не помнил, кто появился там первым, как вообще это получилось — мы никогда не сговаривались туда приходить, мы с ним вообще помимо боёв не встречались. На уроках и в гостевой безразлично задевали друг друга взглядами и шли мимо, каждый в своей плотной броне молчания… а перед рассветом я просыпался рывком, словно кто-то окликал меня, и вытаскивал меч отца, за что мне могло влететь так, что то конюшенное искупление показалось бы забавой. А нарваться на Мейджиса я запросто мог — все знали его привычку бродить по коридорам ночами. Но это лишь добавляло нашим вылазкам остроты — риск и тайна, общая на двоих. Разделённая… как рисунок двух теней на стенах, то и дело сливающихся в один странный, загадочный, непонятно какому зверю принадлежащий силуэт…

Я моргнул, осознавая, что вся троица очень внимательно меня рассматривает, и улыбнулся. Вышло так себе: три взора оставались серьёзными, острыми, недоверчивыми. И те опасные искры в глазах Вила всё поблёскивали в глубине. Почему вдруг мне вспомнился Джер? Я тряхнул головой, почти со злостью выбрасывая эти мысли в трясины, где им самое место. И охотно выбросил бы из памяти историю Крэвина, которая теперь так и стоит передо мною во всей красе, вызывая всякие ненужные воспоминания...

— Пошли Лойренской дорогой?

— Кто-то проспорил, — промурлыкала Аль, глядя на Вила с усмешкой. — Я тебе говорила.

— О, ладно, ты всегда права. — Он по-кошачьи фыркнул в ответ. — Энт, а чем нехорош путь по тракту?

— Ничем. Хочешь, пойдём по нему.

— Но тебе же туда не хочется?

— Да какая разница. Мне всё равно.

И я уже знал, что это ложь, когда говорил — когда ещё мог не солгать. Мне не было всё равно. Но снова нарушить заповедь оказалось легче, чем признать это.

Когда мы шли знакомой дорогой в тёмное царство Лойрена, и Аль с Хетом поотстали, то ли охотясь на невезучих кроликов и грибные делянки, то ли просто дурачась, Вил тронул мою руку. Я невольно задержал дыхание. Угу, Энт, молодец. С таким-то самоконтролем поди обмани чутьё вейлина.

— Ты что? — он заглянул мне в лицо. — Замёрз? Ненавижу ветер…

— Да ничего, — вздрагивая на сей раз от облегчения, пробормотал я. — Переживём. В лесу ветер меньше.

— Как всё вышло? — он нахмурился. Этого выражения я не мог понять: то ли злое, то ли растерянное. — Я про Крэвина.

— Просто. Попрощался и ушёл. Что мне с ним, обниматься?

— Тебе не кажется, что это довольно гнусно — так его бросить.

Он не спрашивал, а делился тем, что для него было очевидно. Да в общем, и для меня. Яснее некуда.

— А что ещё мы могли? Сидеть там и ждать Звезду? Или потащить его с собой, когда он еле ходит? Аль от его общества была сам знаешь в каком восторге.

Он кивнул. Несколько секунд сосредоточенно смотрел нам под ноги, пристраивая шаг к моему:

— А уж я-то как был бы счастлив.

Теперь разглядыванием дороги и наших ног увлечённо занялся я.

— Энт, ты что, меня не спросишь?

— Захочешь, расскажешь сам.

— Да нечего тут рассказывать. Не люблю тех, кто ворует, ты же знаешь. Чужие песни, вещи, что угодно. У нас дороги разные. Я только надеюсь, что хоть разок он не соврал, когда обещал Звезде не протрепаться.

— Если правильно спросят, — без всякого желания отозвался я, — то куда он денется. Вэй слышат мысли?

— Хороший вопрос. Я — нет. Разве что цвет волнения.

Я невольно отвлёкся от изучения дороги:

— И у меня?

— Не сейчас, — он с оттенком досады усмехнулся: — Это не то же, что голос, совсем иначе. Не бойся.

— А я, кажется, иногда слышу, — неожиданно сказал я. И едва не зажмурился. Да что со мной творится?!

Он без малейшего удивления глянул на меня, не сбиваясь с шага.

— Ей не сболтни, это ей не понравится. Если только Хет уже не успел. Я бы не удивился.

— Ты всё-таки думаешь, он по-настоящему говорит с нею мыслями? — я с облегчением нырнул в лазейку, позволившую быстро перевести беседу на более безопасного Хета. — Кто же он, Вил?

— Лат из сказки. — В его улыбке ирония мешалась с тревогой. — Так твой Дар уже пробудился.

И это тоже был не вопрос… и хорошо, потому что я не хотел размышлять над ответом.

— Что бы в тебе ни проснулось, я не заметил.

Он отвёл толстую ветку, почти отломившуюся от дерева и перегородившую путь, а через миг мы обернулись одновременно, молча следя, как она выпрямляется, выбрасывая свежие побеги. У него вырвался странный сдавленный смешок.

— Я этого не делал.

— Ты сам говорил, Чар — тайна, и тебе в ней многое не открыто.

— Давай об этом помолчим до нашего дома в чаще. Там безопасно, дикая полоса. Здесь я на виду, как в вашем эллине… — его рука коснулась моей: — Забудь. Всё так странно. Ты был прав, лес живой и говорит нам что-то, но я не понимаю его. Мне не нравится это чувство — словно кто-то смотрит и ищет меня… Надо сделать привал, пока не стемнело. Видишь вон там ложбинку меж скал? — и не дожидаясь ответа, обернулся: — Аль! Хет! Идите сюда, я нашёл нам полянку!

И бросив меня в обществе пса, который псом не был, увлечённно исследующей кусты в поисках ягод Альвин, пары сумок и множества комаров, ушёл вглубь леса с таким нездешним видом, что спросить его насчёт хвороста я не решился. Ладно, ещё светло, веток набрать я и сам успею. Найти бы воду поблизости, а впрочем, её-то Вил первым делом отыщет в любом состоянии, о чём бы ему ни мечталось.

И тут лес замер. Я не знал, как понять… как и что чувствую… Что-то на нас надвигалось. Скоро. И мы… не я и не Аль (а мы должны бы, но отчего, и кто или что выносит нас из-под удара?) — но Вил… Вот оно. Почти. А он… не рядом, даже этой жалкой малостью не защищён… О чём я?!

— Энтис?

Я схватил её за руку и толкнул на Хета, и она, кажется, упала не слишком удачно, но мне было не до того.

— Держись за него.

Что я говорю?

— Вил рядом? Можно позвать? Немедленно!

«Хет. Я знаю, кого прошу. Ни о чём не стану спрашивать, никому трепаться. Только найди мне его!»

Он и правда был рядом, поскольку вылетел прямо на меня почти сразу, и тут это началось. Я всего лишь упал на колени, да ещё прокусил губу, но это всё было неважно, совсем неважно, а боль и вообще оказалась кстати — из-за неё я не потерял сознания. Ни на миг. И не выпустил его из объятий.

А он рвался. И кричал. Сперва только просил, сквозь слёзы и страстно, с гневом, умоляя; потом… я слышал большую часть этих слов, но никогда — от него, я даже не думал, что он столько их знает… Я не разжимал рук. Он дрался, как бешеный бир, как десять диких кошек, рычал что-то бессвязное и снова молил, давясь рыданиями, оставить его, отпустить, отпустить!… а я не мог даже расслабить мышцы и «обтекать» боль, как меня учили когда-то, не смог бы так удержать его — а удержать было необходимо.

Я вцепилась в шерсть друга мёртвой хваткой и поначалу просто пыталась опять научиться дышать — выдох, вдох — огонь серого липкого цвета в лёгких, нет!.. выдох снова, нет, я не боюсь, я ничего не боюсь! — вдох. Да. Умею. Идите вы (кто?.. а, неважно!) в трясины, идиоты — сломить огонь огнём? Умру от смеха… Я умерла бы, задохнушись в той ядовитой огненной дряни, но — нет. Не я. Не сейчас.

Вил затих. Глаза в пелене слёз приобрели совершенно нормальное, осмысленное выражение.

— Энт. Так не выйдет. — Хриплый, неузнаваемый голос. — К дереву. Ремень. Скорее!

— Что?.. — начала было я, тут же поняла, дёрнула за пряжку кожаный Энтов пояс и лихорадочно принялась отцеплять ножны. Руки тряслись. У Энта тоже — я заметила, когда вдвоём мы подтаскивали Вила (сам он не мог стоять, но хоть не мешал, слава Мерцанию) к ближайшей яблоне, отчаянно молясь добрым богам, чтоб имевшихся в наличии двух вовсе не длинных ремней хватило. К счастью, ствол тоже особо толстым не был — хватило. Но только-только.

— Если он опять начнёт рваться, то задохнётся. Или узлы его поранят.

— Или лопнет ремень, — устало подсказал Энт, разодранным рукавом стирая кровь с лица Вила. Тот, казалось, был без сознания. — Ты умеешь подбодрить. О себе позаботься. Его я защищу.

— От чего?

— Не знаю. Неважно.

Означало это «отстань», разумеется. И ещё — я уже неплохо знала Энта — «мне страшно». В любое другое время я бы, конечно, ему этого не спустила, но теперь было не до ехидства.

Вил...

«Моя Альвин. Не бойся. Тебя не слышат, не слышат, не слышат. Не подчинят. Не уведут».

«Хет. Спасибо, конечно, но… Не уведут? Куда? Кто?»

«Не знаю. Он вдали. Сильный. Тянет. Тех, кто… как Вил… как ты. И Энтис… хотя — нет. Не знаю».

Вот так он всегда — насчёт Энта. «Не знаю». И почему у меня язык не поворачивается сделать самое простое — Энта и спросить? Он же не увернётся от прямых и ясных вопросов. Я-то сумела бы… но вот ведь не спрашиваю. Боюсь, что ли? Чего?

Мои руки столь крепко сцепились в замок вокруг Хетовой шеи, что разжать их сразу не получилось.

— Держись, — сквозь зубы процедил Прекрасный Рыцарь. Сам он изо всех сил — все мускулы на худых руках рельефно выступили и напряглись — обнимал несчастное дерево, так что Вил, кое-как к этому дереву привязанный, оказывался посерёдке. А поскольку он то и дело принимался дёргаться вновь, попадало и Энту, и яблоня гнулась, протестующе шумела ветками и опасно трещала. От одежды Энта остались залитые кровью клочья, лицо сплошь покрывали ссадины и синяки. Кровь лилась из разбитых губ — им, видно, достался не один удар, и кровь всё текла, свежего ярко-алого цвета, и говорил он совсем невнятно. Я молча пристроилась рядом (в отличие от него, пытаясь от конвульсий Вила по возможности уклониться) и обняла их обоих — деревце и Энта. Ну и Вила заодно.

Я потерял счёт времени. Почти потерялся в боли. Тысячу раз проклял себя за то, что взялся учить его искусству боя, и его — за то, что так быстро учился.

Альвин. Я всё это время чувствовал её близость, её рваное дыхание, отчаянное напряжение во всем её теле… волю, которая удержала меня. Её волю. И волю Хета.

Они раскрылись — оба. И они это знали — оба. И я знал, что они знают, что я знаю. Мы больше никогда не сможем вернуться к беззаботной дружбе «три-менестреля-и-пёс». Нет нас прежних. И пса нет и не было…

Больно. Всё пурпурно-алое.

Нет Альвин… крови и корней… под небом Тефриана…

Тьма.

— Энтис, очнись.

Хриплый сорванный голос едва шептал, но я пришёл в себя сразу, рывком. Я чувствовал себя так, словно вернулся в дни детства, в изматывающие беспощадные тренировки — но не с отцом, а с Мейджисом.

— Что это было? — осведомилась я у сумрачного неба, особо не рассчитывая услышать правду: Хет наверняка знал, но он убежал, а Энт не выглядел тем, кто рвётся выкладывать ответы.

— Какой-то вэйский сволочизм, — пробормотал Рыцарь и кое-как вытер обрывком рукава окровавленный подбородок. — Трясины.

— Мило, — с иронией откликнулась я — не со зла, скорее по привычке. — Так выражаются в Замках?

— Так выражаюсь я, — он усмехнулся и поморщился: из разбитых губ снова потекла кровь. — Помолчим, ладно?

Я кивнула: мне тоже было о чём помолчать. Дотащившись до родника, я набрала в котелок воды, вернулась к Вилу и принялась медленными монотонными движениями смывать с него кровь. Лицо выглядело жутко, но я уже знала, что это легко поправимо. Хуже были глубокие раны на рёбрах — он рвался так, что ремни чуть не до кости врезались в тело. Я уронила руку с мокрой тряпицей на колени и бездумно смотрела на раны — казалось, они едва не перерезают хрупкого юношу пополам. Я вдруг поняла, что продлись «вэйский сволочизм» ещё часок — и именно это и случилось бы. Он рвался слишком сильно… ремни бы лопнули — или убили его. Он сам убил бы себя… и нас. Да, наверное, и нас. Ведь мы всё равно старались бы его удержать.

Энтис подобрался неслышно, вынул лоскут из моих пальцев и продолжил стирать кровь с безжизненного тела своего друга и моего… моего.

Мой Вил… которого я… которого… я сегодня почти потеряла.

Я почувствовала боль и только тут заметила, что стискиваю кулак так, что ногти врезаются в ладонь — когда я разжала руку, на коже остались алые полукружия следов.

— Энтис.

— Да?

— Это могло убить его.

Довольно долго мне отвечали лишь привычные шелесты леса и щебет птиц.

— Он жив. И мы тоже.

— Повезло, да?

— Аль.

— «Аль, заткнись»?

— Прости.

— «Прости, Аль, но заткнись».

Он швырнул тряпку в котелок так, что капли разлетелись фонтаном — по траве, остаткам моего платья, лицу Вила с закрытыми глазами. Вил не отреагировал никак. И я уже не могла скрывать от себя, как мне страшно. Как мало осталось у меня надежды, что из всего этого мы сумеем выбраться.

— Энтис, уйдём отсюда. Забери нас домой.

— Там не более безопасно.

Он сплюнул в сторону кровь, кажется, вместе с выбитым зубом.

— Хотя я не разбираюсь. Вил там учился, и никто не пришёл за нами. Но такого, как сейчас, тогда не было. Я вообще никогда в жизни не ощущал такого. И он не рассказывал. Но ладно, пойдём. Только вот он очнётся… на руках я его не донесу.

— Хет довезёт. Я не о вашей лесной избушке. Я твой дом имею в виду. Твой Замок.

Возможно, эта жёсткость и лёд его усмешки мне почудились — из-за разбитых окровавленных губ.

— Замок Ордена — самое место для открытого. В прошлый раз его отлично там встретили.

— А кто будет знать, что он открытый? Кто вообще будет знать о нём хоть что-то, если ты не скажешь?

— А что я должен сказать? — медленно произнёс он.

— Ты многое в своё время нам наговорил. Что он твой друг. Что спас тебе жизнь. И ты ему должен.

— По-твоему, этого будет достаточно?

— По-моему, ты сам уверял, что в Ордене врать нельзя, но молчать — можно. Так молчи. Говорить могу я. И врать тоже. Только придумать надо, что именно. А в этом ты мастер. Идеи имеются?

Взгляд его был мрачен и полон тьмы, которой я прежде не замечала, и это мне не нравилось — едва ли не больше, чем тьма, окутавшая и чуть не забравшая неведомо куда Вила. Или это произошло.

— Аль, в Замке могут понять. Почувствовать. Веками ходят слухи, что Рыцари ощущают Чар. Я сам всегда Вила ощущал. И ты хочешь, чтобы я рискнул? Если поймут, Вил не уйдёт оттуда. Его заберут. Как бы Орден ни относился к Вэй, законы там соблюдают. И в опасности окажетесь вы оба. Ты помнишь, что сама ты, возможно, принадлежишь Звезде? Я не смогу защитить вас от магистров, если ваши силы Чар будут замечены.

— У меня нет силы Чар.

— Да, конечно. — Его глаза блеснули заточенной сталью. — Так говорил и я. И даже верил. Да только Звезда не слушает наших слов — они касаются Кружевами сути. А какова наша суть, Альвин?

«Альвин, он прав. Ты знаешь. Твоя суть — то, что ты пытаешься не замечать. Если в том месте, куда ты предлагаешь идти, есть кто-то, чувствующий вроде него, то для тебя это опасно. Для всех вас».

Вил лежал без сознания — я не видела ни единого признака, что он дышит. И его бледность была вполне под стать трупу. Казалось, черты его заострились, а тело застыло, стало жёстким, как когда-то (где и когда, я не помнила) видела в специальном помещении для мёртвых тел. Морг, всплыло слово, которого я прежде не слыхала, но знала: я видела в морге. Так он уже мёртв?

Если он умер, то неважно, умерла ли я.

«Ты жива».

«Ты уверен?»

«Нет… не совсем. Но это жизнь, которая может смениться окончательной смертью. Я этого не хочу».

Я тоже не хочу, Хет. Но если он не проснётся, я просто не знаю, что будет с моими желаниями.

И Энт с непривычно холодным взглядом, с сокрушительной логикой, отрицающей хороший конец, — а ведь это я всегда была логичной и смеялась над его верой в лучшее, зовя её наивностью. Но сейчас он наивным не был — и опровергал всё, что когда-то произнёс так убедительно, что даже я на целый год с лишним ему поверила…

— А знаешь, Энт, — сказала я спокойно и почти дружески, глядя на него в упор, — ты ведь врёшь. Не в том дело, что кто-то в Замке почувствует нас. Ты понятия не имеешь, правда это или сказки. Ты сам тысячу раз думал, что это сказки или заметили бы тебя. Ты в силу Ордена не веришь, ты едва веришь и в Великую Тайну — будешь отрицать?

Его лицо окаменело. Теперь в его взгляде не сверкала сталь — остался только тёмный туман. И голос звучал чуть слышно, словно растворялся в тумане:

— Аль, мы оба устали. Давай прекратим, пока не успели слишком много сказать.

— Много для кого? Слишком много ненужной правды для Рыцаря?

— Ты не говоришь правду. Ты хочешь причинить боль. Пожалуйста, я тебя очень прошу, хватит.

— Нет, милый Рыцарь, — губы, почти не подчиняясь мне, выплюнули резкий смешок: — Не хватит, пока тот, кого ты на все лады звал другом, валяется тут раненый и умирает. Думаешь, я так далеко от Черты и самой себя, что не способна уловить правду? Ты врёшь мне или себе, но суть-то в том, что ты просто не хочешь идти в Замок — не с Вилом или со мною, а ты сам. И полагаю, не без причины.

— Аль, — тихо произнёс он, — остановись. Ты не понимаешь, что делаешь.

— Я всё отлично понимаю. Боюсь, не понимаешь ты. Это ваши законы, верно? Твоё решение держаться от Замка подальше, потому что там тебе придётся признаться в парочке нарушенных заповедей, а потом — что у вас принято, искупление или ты вылетаешь из Ордена? И да, это всё было здорово, пока сходило за игру. Твою игру в менестреля. Только теперь, Энт эджейан, игра кончилась. И он умирает всерьёз. Если ты случайно не заметил. И тебе надо выбирать — либо ты играешь дальше, либо он умрёт.

— Это не так.

Он цедил слова, словно каждое продиралось из его рта сквозь лезвия кинжалов.

— Я не играю. А он не умирает. А если бы и так — Тень его не спасёт.

— Нет. Ты не спасёшь. Не Тень. Не Орден. А именно ты. Потому что утаить твою ложь тебе важнее.

Он встал. Когда-то, однажды, я видела такой взгляд: в первые дни возле них, когда они с Вилом говорили тоже о лжи, и о моём платье, и воровстве.

— Ладно. Если ты так думаешь, я пошёл.

Я вскочила.

— Куда?

— В Замок. Ты права. Я должен. Когда он очнётся, идите в наш дом, я приду туда, как смогу. Надеюсь, скоро.

И ушёл, выворотив пинком какой-то корень, из-под которого в морду Хета и мне на подол взметнулись кусочки земли и опавшие золотистые листья.

Я мрачно смотрела ему вслед, пока он полностью не пропал за деревьями, а потом сжала кулаки и процедила несколько слов, которые не то что юным девицам, но и суровым молодцам из братии охотников и моряков прилюдно произносить не полагалось. Хет пихнул меня носом — сперва легонько, потом уже с напором, подталкивая к Вилу. Я без особой охоты подчинилась, села возле бездыханного юноши в мокрую траву и уткнулась лицом в коленки, едва прикрытые драными ошмётками платья.

— Привет, — прозвучал её голос — глухо, как сквозь толщу воды… и миг или долго-долго он и вправду плыл на глубине, не дыша и не чувствуя, наслаждаясь хрупким равновесием и отдалённостью от мира, покоем… но покой разлетелся вдребезги, когда он увидел её лицо надо собою… миг или долго-долго. Он сщущал её взгляд, как удар хлыста, как вспышку пламени. И всё же ему это нравилось.

Он даже не понимал, рядом она или нет. Был её взгляд настоящим или ему почудилось. Крохотная лощинка, густой кустарник и яблони, переломанная и вытоптанная трава… и всюду кровь. Пятна, потёки. Запах. Тут словно кто-то отчаянно, жестоко сражался. Или кого-то убивали. А часть его парила сверху, в полумраке, потому что видеть мешала багровая пелена, затянувшая его Кружева Чар, отнявшая у них голос.

Он поймал эту часть и заставил вернуться — сейчас такая раздвоенность была ему просто не по силам. Двигаться было больно. Даже дышать. Но он давно привык к боли, он умел заставлять тело игнорировать её и подчиняться, не зря же тренировался, влезая в драки в трактирах. Не сразу, но он сумел опереться на руку, сесть, осмотреться. Каждый вздох — через огненное и острое с зазубренными краями, пронзающее внутри, насквозь, в горле, повсюду. Перед глазами плясала полыхающая тьма.

Аль сидела возле, сжавшись в комок и тесно обхватив руками колени. Ей холодно, мелькнуло в сознании, мне надо встать, собрать костёр и согреть её. Сейчас. Совсем немножко… и позвать Энта…

Энт! Имя друга, как молния, разорвало окутавший его пурпурно-алый туман. И всё, что случилось, рухнуло на него, оглушая, разрывая рассудок в клочья — и в то же время делая его ослепительно ясным. Он помнил, что испытал. Что чувствовал. Чего жаждал. Что он сделал со своим другом и с нею.

— Что это было, Вил?

— Но я не знаю… — потерянно прошептал он, одновременно и страшась, и желая взглянуть на неё. И всё же взглянул: спутанные локоны заслоняли её лицо, видна была лишь полоса засохшей крови на щеке. Вил невольно потянулся к ней, ожидая резкого жеста, но она не отбросила его руку.

— Это не моя.

Вил вздохнул с облегчением: под пятном и правда ссадины не было.

— Энта.

— Альвин… он ведь не…

Он прикусил губу. Зелёный взгляд проницательно блеснул ему в глаза:

— Нет.

Он тихо выдохнул. Ему показалось, что Хет смотрит на него сочувственно, и от мысли, что даже теперь сочувствуют не Энтису, а ему, у него вырвался слегка истерический смешок.

Аль сузила глаза.

Плохой знак.

— Вил. Ты не спросишь, почему он ушёл?

— Что толку? — он на миг зажмурился. — То есть… он сказал?

— Из-за меня.

Он только сейчас заметил, что она держится непривычно скованно — как в первые дни.

— Аль?

Он попробовал взять её за руку, но она неуловимо отстранилась, прямо глядя ему в лицо.

— Глупости. При чём тут ты?

— Я сказала, что он лжёт нам, — бесстрастно произнесла девушка. — Что его могут вышвырнуть из Ордена. Что это единственная причина, почему он не вернулся и не взял туда нас. Тебя. Даже сейчас.

Вил помолчал, бесцельно раздёргивая на нитки полуоторванный лоскут рубашки.

— Это я виноват, Аль. Ты ни при чём. Ты ведь не знала.

— Так это правда?

— Думаю, да.

Его длинные пальцы теребили и завязывали в узелки клочки ткани, окрашивая их красным. Аль не выдержала и перехватила его запястья; он не сопротивлялся. Ей вдруг захотелось поднести к губам эти окровавленные изящные пальцы, провести по ним языком… она резко встряхнула головой. Бред.

— Я не хотела… я не думала, что… — она нахмурилась.

— Конечно. Не ругай себя.

Одна его рука всё-таки освободилась и осторожно тронула её волосы.

— Я должен был тебе сказать. Когда трое… — он быстро взглянул на Хета, — четверо живут так, вместе, и делят поровну всё… не должно быть секретов. Мы с ним… то есть нет, это я… прости.

Шершавый язык Хета приятно касался её кожи, убирая раны. А Вил завораживал… даже сейчас.

— Ты не злишься?

— На тебя? Что ты, нет! — его губы скривились в мрачной усмешке. — На него. На себя. Нам не стоило возвращаться. Мне так хотелось побыть не главным… дурак.

Он гибким движением поднялся на ноги.

— Аль, вы с Хетом идите назад по Лойренской дороге до развилки и сверните на тракт, там рядом гостиница. Подождите там. А я пойду за ним.

Она коротко свистнула, не тратя слов, но могла не делать и этого: Хет бесшумно прыгнул, и в тот же миг юноша оказался лежащим на спине, прижатый к земле тяжёлой чёрной тушей.

— Хет, — яростно выдохнул он, тщетно дёргаясь, — ты спятил?! Альвин?!

Она подошла и встала рядом, сверху вниз спокойно глядя на него.

— Он не отпустит тебя, разумеется. Пока не дашь слово, что никуда один не пойдёшь.

— Альвин!

Он рванулся так, что почти освободился, но Хет всё же оказался сильнее. В голосе Вила рычание смешалось с мольбой:

— Аль, они сунут его в эллин! Хет, трясины, пусти меня!

Он использовал Голос Чар. В другое время она пришла бы в ярость, но сейчас ей было наплевать.

— Не пустит, пока ты не раздумаешь туда мчаться, — она присела на корточки, тщательно расправив то, что осталось от юбки. — Вил. По-твоему, я не виновата? Не злишься, совсем-совсем?

Его чёрные глаза были бездонными и непонятными, в них отражались облака в багрянце заката, и ей хотелось там утонуть, в этих странных глазах, полных тайны… полных влечения — но к кому… к чему?

— Призыв.

— Что? — не поняла она.

— Это был Призыв. Но их много лет уже не случалось.

Он смотрел на неё, но вряд ли видел — что-то иное притягивало его взгляд, и не впервые ей казалось, что смотрит он в сплошную темноту, чем бы она ему ни представлялась.

— После Войны Чар каждые пять лет устраивались Призывы, особые колебания Поля для приманки открытых. В каждом краю по очереди. Для этого требовались силы всех Вэй края. Главный магистр края пел Призыв, а остальные следили, чтоб не порвалось Поле и наделённые даром не пострадали бы.

— Откуда ты знаешь?

Из многих вопросов, которые ей хотелось задать, этот был последним. Она просто не могла сейчас думать о том, что действительно важно или хотя бы интересно. И его голос звучал пресно и равнодушно — так со случайным спутником говорят о вчерашней погоде:

— Это не секрет. Старые Вэй любят поболтать, я умею слушать.

— Почему ты нас никогда не предупреждал?

— Я не знал, что они и теперь бывают. — Он невыразительно пожал плечами: — Прости.

— Ты хоть что-то нам говоришь? Иной раз мне кажется, что я больше узнаю от Хета.

«Так оно и есть. Отчасти. С одной из сторон. Но его истории звенят в воздухе, ты не всегда их слышишь».

— Прости.

Вины в его тоне было не больше, чем в недавнем экскурсе в историю Тефриана — каких-либо внятных объяснений.

«Он не здесь, не с самим собою. Как лат… в нём есть песня лат. Сейчас он извне, ищет свою мелодию».

«Спасибо, Хет, ты ну очень понятно всё изложил».

«Не знаю слов об этом. Песне нужны суть и голос. Его голос не в нём, далеко сейчас. Зовёт и не пускает».

«Как можно звать и не пускать одновременно?»

Недоумение в мысленном выражении лица Хета. Как почти на каждый её вопрос такого рода.

«Легко. Они оба это делают. Ты тоже».

И поди угадай, что «тоже» она делает, да ещё и легко. Не понимает их всех, включая себя, — уж это точно.

Хет, удобно устроивший тяжеленные лапы и голову у Вила на груди, отозвался мысленным согласием. И это тоже было вполне обычно.

Вот только одно врывалось в эту обычность диссонансом: Энта не было. И очень может быть — навсегда.

— Вил, до Тени идти далеко?

— Если быстро, то не особенно. Я тут долго валялся?

— Прилично. Всю ночь и большую часть дня. Сейчас-то уже хорошо за полдень.

— Он давно там.

Ей показалось, что лучше бы он снова закричал и стал вырываться, чем эта спокойная, мёртвая темнота.

— Он не менестрель, Вил. Прямо с Черты его в эллин не поведут. Если от него зависит хоть что-то, день и ночь у нас ещё есть. — Она всё-таки не удержалась и пробормотала: — Если это вообще случится.

Он промолчал. Но ей вполне хватило этого молчания. Девушка решительно поднялась на ноги:

— Так идём за ним. Мне давно хотелось осмотреться в Тени.

И на его вопросительный взгляд в сторону минелы хищно усмехнулась, как во время давешней игры шэн:

— Когда ты войдёшь туда, никому и в голову не придёт тащить тебя в эллин. Ты сможешь идти?

Юноша поднял брови с таким видом, словно она осведомилась, может ли он дышать.

— Бежать, если надо. Что ты задумала?

— Набрать фляги, — отозвалась она. — И ягод. Будем есть по дороге. Сейчас всё равно не до костра и охоты.

— Да. Но что дальше? Меня там видели. Вряд ли за два года я вырос так, что невозможно узнать.

Ему ответил взгляд завзятого игрока в шэн и знакомая непроницаемая улыбка.