Точка невозврата. Разрыв

— Куда нам идти?

— Важнее — как дойти. Хета с его весом мы далеко не дотащим. Ты удержишь Кусаку? Я бы попробовал в седло его положить, но она же станет прыгать и брыкаться… зараза…

Альвин, Энт… слова друзей плыли в густом маслянистом тумане, скрадывающем смысл реплик и обертоны голосов.

— Давай рискнём. Выхода-то нет. Только как ещё довезти Вила… Мы дураки, надо было взять двух лошадей…

— И ехать в тот же миг, как я его ощутил. Да что уж теперь. Ох, Аль, нет. Ты права, здоровенного Хета плюс Вила она не повезёт. Я могу на неё уложить Вила и сесть сам, это она позволит, но тебе придётся идти. А Хет останется здесь.

Вил смутно порадовался, что в полубессознательном, полудремотном состоянии он не видит взрыва ярости Аль — и что направлена ярость не на него.

Или… беспомощность. Что между ними творится?

— Тогда и я здесь останусь! Я не брошу его среди леса, это не обсуждается! Тут звери!

— Угу, — обронил беспредельно усталый голос Энта, — и ты от зверей его защитишь, предложив им сначала съесть тебя. Хватит глупить. Мы везём Вила в ближайший трактир, умоляем хозяина дать нам комнату и неситы, медвянки, чего угодно — и лечим его щёку. Потом возвращаемся за Хетом, везём туда же и снова умоляем разрешить устроить собачку если не в комнате, так хоть в сарае. Подозреваю, умолять придётся на коленях… мне, а тебе в это время красиво и грустно плакать.

— Я сейчас начну грустно плакать, — мрачно сказала Аль. — Без красоты. А вдруг тут с ним что-то случится? Это же несколько часов… и стемнеет вот-вот, как мы его ночью найдём-то?!

С огромным трудом Вил согнул руку, оперся ладонью о землю, привстал. Он думал, спину обожжёт болью, но не ощутил вообще ничего, будто бы унизительной порки и не было. Но как же… он ясно помнил всё: звук треснувшей ткани, потом свист плётки и алые всполохи боли от ударов, рассекающих кожу, плоть, едва ли не кости… а сейчас — ничего?!

— Я же сказал, лежи смирно!

Энт. Так много вины и испуга. Чтобы успокоить, Вил выдавил усмешку — и вот тут ощутил боль. Пламя, жгучий яд, всё вместе — и прямо на лице… если от лица вообще что-то осталось… он в ужасе стиснул губы, опасаясь закричать, и покорно лёг снова. Выдохнул — по крайней мере, он мог дышать — и осторожно произнёс:

— «Пирожок».

— Он бредит? — озабоченно осведомился голос Аль. Вил глотнул, собираясь с силами, и отчётливо выговорил:

— Трактир «Пирожок» ближе всех. Я там был. Хета на лошадь, я пойду сам. Энт!

Друг, видимо, сидел возле него — Вил тотчас же увидел склонённое над ним встревоженное лицо:

— Ты не можешь!

— Легко. Помоги встать. — И поднимаясь, опершись на руку Энта, не удержался: — Я думал, будет больнее… и куртку он порвал…

К тревоге прибавилось удивление:

— Куртка цела. О чём ты?

Огонь, пылающий на его щеке, растёкся внутрь: в горло, глаза, отнимая дыхание, ослепляя; стоять было так сложно, словно земля под ним обернулась потоками лавы. Но те раны на спине, ведь кровью должно залить и землю, и клочья одежды… Энт не может лгать, но Аль…

«Не покинет постели Рыцаря ради тебя…»

Руки Энта крепко обхватили его сзади, едва он пошатнулся. Он вырвался — точнее, попробовал.

— Не дёргайся. Не лучшее место и время падать. Твой плащ и так уж в грязи перемазан, а тебе сейчас надо быть Рыцарем… только не злись. Но иначе нам в трактире не поселиться.

— Он же рассёк и плащ, и куртку… и остальное. Вы не видели? Это было… хуже эллина.

— Ничего не было, — растерянно сказал Энт. — Ты стоял у дерева. Он напротив — далеко. Тебя он не касался. Пока не… взял Дашар… я не успел… — его голос затих. Вил закрыл глаза и резко, судорожно засмеялся.

— Иллюзия. Такая убедительная. А я поверил, повёлся… он лгал, ловил меня, а я… идиот, не вэй, а тупой ребёнок, неуч… а он ещё назвал меня магистром!

Сухой жёсткий хохот рвался и рвался из его груди, хотя каждый звук и вздох отзывался едкой вспышкой пламени. Но он смеялся, задыхаясь, давясь слезами и смехом, и не мог остановиться.

— Вил.

Аль подошла и обняла его за плечи. Он оказался между нею и другом, в руках обоих — снова, как во время Призыва. Её пальцы бережно скользнули по здоровой его щеке, запутались в волосах.

— Вил, не надо. Всё хорошо. Или скоро будет. Тише, ладно? Успокойся. Дай ране затянуться.

«Вил».

«Она нас не слышит?»

«Не пугай её. И меня. Дыши медленно и глубоко. И молчи. От смеха и слов у тебя идёт кровь, а несита закончилась».

«Плевать. Уведи её в замок, Энт. Луч вернётся. Уведи её!»

«Для этого мне надо её связать. И везти, как груз. И они будут брыкаться вдвоём с Кусакой».

Лицо Энта оставалось серьёзным, но речь разбавил смешок. Вот только веселья в нём не было.

«Ты точно сможешь идти? Со мной не надо играть в героя».

«Тут рядом. Разберись с Хетом, я подержу лошадь».

И шагнув к Кусаке, погладил мягкий влажный нос, ладонью и неощутимым касанием кружева, знакомясь и уверяя: все здесь свои, всё идёт своим чередом, не надо ни сердиться, ни бояться. Та вздёрнула губу и оскалилась, но всё же поняла и подобрела — как и почти все звери, общаясь с вэй.

Но когда Энтис и Аль принялись устраивать на её спине тяжеленного пса — по всем признакам мёртвого — даже вэйского таланта едва хватило, чтобы перепуганная такой ношей арасинка от них попросту не ускакала. Вил обхватил её за шею и приник к бьющейся лошади так тесно, что пряди его волос перемешались с шелковистой гривой; какой именно мелодией ему удалось утихомирить её, он не понял сам — поскольку в итоге сознание его оставило, и он шёл, вцепившись в Кусакин повод, не различая ни дороги, ни Энта, ни Аль. Щека горела. И где-то вдали и совсем рядом, у самого уха или в кружевах, звучал голос, сплавленный воедино с этим огнём, полный яда и острых лезвий — и дикой, неистовой красоты, манящей почти непреодолимо. Он тонул в море красоты и огня… но пальцы сжимали вполне реальную полоску кожи, лошадь сердито фыркала и норовила вырваться, её запах мешался с множеством запахов зимнего леса, а ещё Хета — особый аромат… и в проблесках ясного сознания он придерживал кое-как устроенного поперёк седла Хета — и самого себя, бредущего впереди с уздечкой в пальцах. Понимать он даже не пытался. Просто так было, и всё. Мысленной речи он больше не слышал, но и не нуждался в ней: сейчас Энтис и он слились воедино, глядя на мир двумя парами глаз (впрочем, его собственные почти закрывались), чувствуя разное — но где-то глубоко, в самой сути, струилась мелодия, наполняя жизнью не два, а одно кружево, одно общее сознание.

Не будь этого, он отпустил бы уздечку и ушёл — за красотой, куда властно манил тот голос… за избавлением от огня. Да и сейчас он мог бы уйти… но была и красота иного рода. И другой огонь. Аль.

Он подвёл их к задней двери «Пирожка» — той, что для своих. И видимо, причудливую компанию заметили ещё на подходе: навстречу выскочили трое работников, пара поварят, конюх и сама хозяйка, явно выдернутая от плиты: с раскрасневшимся лицом, спешно вытирающая руки о фартук. Но при виде них как-то сразу напряглась и насупилась. А мальчишки просто раскрыли рты.

Энтис выступил вперёд (рискованный шаг, учитывая выкрутасы негодующей Кусаки) и плавным движением опустился на колено, прижав сложенные руки к груди и не сводя с хозяйки глаз. Зрители впали в ступор — включая Вила. А женщина вроде даже побледнела… и почему-то на него лишь глянула, а дальше явно старалась не смотреть. Но всё между ними шло хорошо, за что же она сердится? Обиделась, что ушёл затемно, не попрощавшись?

— Умоляю, — очень тихо сказал Энтис, — позвольте нам ненадолго остаться. Нам нужна комната… и немного шина и лекарств… или его рана… — голос его едва заметно дрогнул. — Ваш дом был ближе всех… больше нам некуда… Я буду работать. Делать что вы скажете, — теперь у него дрожали и губы. — Это я виноват.

Хозяйка и её домочадцы с ошалелым видом созерцали склонённую голову и выпачканный в грязи плащ юного Рыцаря — который, судя по всему, вот-вот мог заплакать. Даже сквозь завесу пламени и тумана, почти лишившую Вила возможности чувствовать что-то, кроме боли, прорвалось нечто яркое — смесь восторга и смущения. Игра Энта убедила бы кого угодно… но Вил всё ещё мог смотреть его глазами — и знал, как много в притворстве правды. «Виноват». Ярко-алым, лимонным, безнадёжным. Энт и впрямь был на волос от слёз. И если так, то… Орден, вина и стыд… искупление? За что же?

— Не он, — как можно отчётливее произнёс он, не выпуская кусакиного повода. — А я. И ушёл. И потом не сдержался…

Трактирщица проницательно оглядела двоих орденских мальчишек, одного в крови, другого в полном раздрае, перевела взор на девушку с застывшим лицом и руками, стиснутыми на загривке пса, и требуемый вывод, очевидно, сделала.

— Виновата и я, — бесцветно промолвила Аль, — но никто не хотел… такого. И ещё у нас пёс… заболел. Ему надо немножко побыть в тепле. Просто полежать. Я могу работать тоже. Пожалуйста.

Вил пошатнулся вовсе не нарочно, однако очень кстати: люди отмерли и засуетились. Одного хозяйка погнала заварить шин, другого за одеялами, третьего за медвянкой. Конюх повёл Аль показывать, где можно устроить Хета, внезапно присмиревшая Кусака чинно топала следом: будто поняла, что сейчас неприятную ношу с неё снимут и накормят вкусным зерном. А хозяйка устремилась вглубь дома и по лестнице вверх, искоса поглядывая на шедших за нею друзей — точнее, по-прежнему на Энта. И не сказать, что ласково. Хотя говорила при этом с Вилом:

— Я вам прежнюю вашу комнату отдам, милорд, места там много. Две-то сейчас не сыскать, дом полон, по зиме оно и понятно. Кровать, правда, одна, ну да парни сейчас притащат раскладушки.

— Можно одну, — тихо сказал Энт, — мне одеяла на полу хватит. Где я могу отработать? В кухне, в конюшне?

— А петь вы умеете, милорд? — в прохладном голосе трактирщицы всё-таки обозначилась нотка участия: как-никак все в Тефриане знали, что нарочно Рыцари друг друга не калечат, а сгоряча каждый может сорваться и натворить бед, тем более когда речь о молодых парнях с оружием и красотках. А этот Рыцарь выглядел таким несчастным… к тому же она отлично помнила: второй сказал, что ушёл из замка из-за девушки, выбравшей его друга. Вот оно и сложилось одно к одному, дело ясное, ушёл да назад пришёл, сам же сказал: не сдержался…

— Да. Петь и играть на флейте и минеле. Это сойдёт за работу?

— А чего ж нет, — женщина хмыкнула: — Вот приятель ваш, хоть лорд, но с утра до ночи играл тут, да ещё за менестреля вступался: мол, все трудятся на свой лад, и коль человек от души старается и с талантом, так неважно, из Тени он пришёл или нет, а работает честно и не след его обижать. Наши-то крепко над его речами задумались… и с менестрелем тем обошлись по-хорошему. И слова-то верные он сказал, игра да пенье труд и есть. Уж сам-то трудился за четверых, я каждый вечер спать прогоняла, а то б и ночами не отдыхал бы.

— Он такой, — негромко сказал Энтис, покрепче подхватывая Вила под руку. — Он прав. Я могу тоже. Не меньше, чем он. А если надо, и на конюшне приберу, и помою посуду. И всё равно буду в долгу за вашу доброту… и вечно буду благодарен.

Хозяйка смутилась и заулыбалась, оттаяв окончательно.

— Отдыхайте! — она помедлила в проёме двери: — Вы, милорд, сегодня будьте с ним, ему оно нужнее, а работа до завтра подождёт.

Едва щёлкнул язычок замка, Вил рухнул поперёк кровати, не чувствуя сил даже на то, чтобы разуться. Энтис опустился на корточки и принялся стаскивать с него сапоги. Что при этом он переносит часть грязи с них на изрядно уже заляпанный плащ, его явно не волновало.

— Все решили, меня ранил ты. В ссоре из-за Аль. Раз она сказала — виновата.

— Так и задумано, — Энт сел на пол, вытянув ноги и положив голову на край постели, и глядел в потолок. — Иначе стали бы гадать и расспрашивать. Правды им знать нельзя ни в коем случае. Ты скоро сможешь убрать рану?

Вил вздохнул. Он и не надеялся, что вопрос не прозвучит… ладно, чем раньше он скажет, тем лучше. Хуже-то уже некуда.

— Я не смогу. Это не просто рана. Это метка… печать Луча. Она видна в кружевах. И неслышно её даже не коснуться. Лишь он может убрать её. Если к нему приду и назову учителем. И если у него будет хорошее настроение.

Он приподнялся на локте, пытаясь увидеть лицо друга: оттенок молчания совсем не радовал. В чём Энт-то виноват?

— Ты мог комнату просто попросить, — не понимая, он двинулся на ощупь, наугад. — Зачем вам ещё и работать?

— Замок близко. Нет причин доставлять хлопоты людям здесь, если Тень в двух шагах. — Энт помедлил. — А потом, прося как рыцарь, я обязан назвать своё имя. Для списков орденского долга королю. А я не хочу его называть.

— Из-за меня? — мрачно уточнил Вил. — Я знал, что втяну вас в беду. Пора нам разбегаться. Да не бесись ты! Сядь назад и послушай!

Его друг стоял у кровати на коленях, бледный, сверкая глазами, со стиснутым в злую упрямую линию ртом.

— Энт эджейан. Он же тебе сказал: брысь в замок и не смей больше попадаться. Яснее некуда. Вам с Аль есть куда от него спрятаться, вот и давай. Придёт он сюда, что делать будешь? Его не перехитришь, как трактирщицу!

— Никогда. Больше. Не смей так говорить.

Произнесённые шёпотом слова прозвучали как удары молотом по наковальне… вбиваясь прямо в кружево, в самую суть.

— Так я правду сказал, ты ж сам признался, что обмануть хотел, — Вил с невинным видом встретил его яростный взгляд, надеясь, что Энт в таком смятении немудрёному притворству поверит. — Хитрость иначе-то не назвать. Но Лучи видят…

И тут странное глубокое зрение вернулось к нему — и он увидел тоже. Себя глазами Энта, сквозь гнев, вину и протест… увидел своё лицо. Рану, нанесённую Дашаром.

Кинжалом не просто резанули по коже, им словно рисовали для забавы, несколькими глубокими росчерками пройдясь по всей щеке, от глаза до губ. И Вил понимал: шрам не исчезнет. Такие раны полностью не заживают. Щека навсегда останется уродливой мешаниной рубцов, а уголок рта уже сейчас искривился, съехав вверх, как у неумело вышитой тряпичной куклы. Дальше будет веселее: шрамы натянут кожу, глаз опустится, а рот потеряет форму настолько, что сомнительно, получится ли им петь… а главное, кому же захочется слушать того, чьё лицо будет пугать ребятишек до слёз и потом сниться им в кошмарах?!

— Почему ты мне не сказал?

Голос звучал хрипло, а в горле застряло что-то булькающее и жгучее, словно в него силой влили кувшин степной мяты.

Энт молча отвёл взгляд. И значит, осознал Вил, он понимает. И всё это время старался на него не глядеть… и Аль не приходит, конечно, ей лучше в конюшне, на улице, где угодно, лишь бы не тошнотворное зрелище, которое он теперь… он навсегда…

— Почему ты не сказал?! — крик вырвался сам, он никак не мог остановить его; во рту и груди плескалась степная мята, сжигая всё, чего не сжёг огонь, разведённый на его лице. — Вечно собрался отворачиваться?!

Он не помнил, как вскочил с кровати; руки вцепились в плечи Энта, так и стоявшего на коленях со склонённым лицом, завешенным волосами.

— Повернись, ну! Не можешь, так вали, выметайся отсюда в свой сраный замок или в трясины, во тьму! Хватит с меня тебя, твоего вранья, и её тоже, обоих, не хочу видеть вас больше никогда! И забудь моё имя. Исчезни из моей жизни. Немедленно.

Энтис поднял голову и теперь смотрел прямо на него. Не вставая, не пытаясь защититься.

— Не кричи. Остальным это слышать не надо.

— Да мне плевать! Пусть слышат! Хоть что-то моё… ещё слушать захотят… — степная мята заполнила рот. По щекам текли горячие капли, кровь или слёзы, или всё вместе, да и какая разница.

— Что я должен был сказать? Что твоя рана плохо выглядит? Ты вэй. Я думал, ты знаешь. И вылечишь её.

Вил глотнул, загоняя и мяту, и слёзы глубже, высушивая жаром клубящейся в нём ярости. В ней не было смысла, хотя… загадочное глубокое зрение, Энт и чувство вины… Энт и магистр, который узнал его… испугался его?

— О чём ты опять молчишь?!

Энт встал, взял со стола тряпочку из вороха, принесённого вместе с медвянкой, и потянулся к его лицу. Вил оттолкнул его с такой силой, что тот покачнулся, налетел на спинку кровати и снова опустился на пол. Не сводя с Вила глаз.

— Поправишься, поедем в замок Нэш, как собирались.

— Спятил? В замок с такой рожей?

— Ордену не важна внешность. Там много лекарств, учёные постоянно изобретают новые. И там он не достанет тебя.

— Идиот, — выплюнул Вил. — Это метка вэй. На мне написано: вещь Звезды. Или в замках не знают законов? И пробуждённых там нет? Кто-то почует. Спросят, откуда. Видно же, резали нарочно. И что скажем? Снова будешь врать?

Энт будто не слышал ни злости в его тоне, ни грубых слов.

— Ты не ученик. Не обещал ему верности. А силой хватать одарённых они права не имеют. Это он нарушил закон, не ты.

У Вила вырвалось нечто похуже «трясин», но сейчас ему хотелось именно такое бросать в лицо человеку возле него, снова и снова.

— Ты впрямь дурак, похоже. Я Открытый. Преступник. И ты, раз не выдал меня. И если в замке спросят, знал ли ты, то солжёшь? Снова тянет в эллин? Ладно, надоело. Вставай и убирайся, и её прихвати. Говорить нам больше не о чем.

Энтис не двигался с места. И глядел холодно и отрешённо, точно как тогда в лесу.

— Да что с тобой творится?! — Вил стиснул за спиной руки, чтоб не ударить всерьёз. — Ты обещал не молчать! Всё важное рассказывать! Почему ты не даёшь сдачи?! В чём ты виноват?!

— Я видел его в трактире. Тем вечером.

Бешенство, отчаяние, даже боль — всё будто накрыли серым ватным туманом. Остался только вопрос… или возможно, ответ, который он едва ли не знал уже, но не сознавал.

— Объясни.

— Я видел и эту комнату. И хозяйку. Мой голос пел твои песни. Без тебя я постоянно… будто становился тобою, — и говорил он так же отстранённо, как с магистром. — Но ведь и ты. Если увидел себя моими глазами. Или это впервые?

— Нет.

Вил с трудом сглатывал слюну вкуса крови, наполнившую рот: ему казалось, его вот-вот вырвет, но вкус останется.

— Я видел себя со спины, когда вёл Кусаку. И раньше иногда. Видел замок, сражения… и Аль, — он едва не проговорился «лежащую рядом», но вовремя прикусил язык. Не его дело. Во тьму. — И ловил твои чувства… в эллине. И после. Когда тебе было больно. Раны твои проступали на мне.

— Знаю. Аль рассказала. А ты нет.

Звучало очень похоже на упрёк. Вил в сотый раз ошеломлённо подумал, как у Энта получается вывернуть всё так, что сперва злишься на него — за дело! — орёшь и хочешь дать в морду, но не даёшь, а в итоге скотиной себя чувствуешь ты?

— Ну, она молодец. Хватит юлить. Что ты сделал?

— Я узнал его. Мужчину, который смотрел на меня… тебя. Я видел Каэрина прежде. Вспомнил. — Он ронял слова, как тяжёлые круглые камешки, и они с гулким плеском врезались в тишину. — Я испугался. И ты тоже, но я понял, что его имени ты не знаешь. Но он не приблизился, а ночью ты ушёл. Я решил, всё обошлось. И не надо срываться и спешить к тебе. А было надо. Если не простишь, я пойму. Хочешь искупление? Могу разрезать лицо так же. Или обе щеки. Или ты мне.

Молчание загустело до болотной вязкости и ощущалось так же: липкой влагой на коже.

— Ты знал то, что он сказал? Про твою маму?

— Нет. Понятия не имел, что они знакомы.

— Тогда, — медленно выговорил Вил, стараясь сдерживать колючую тошноту, — что за смысл был спешить? Ну пришёл ты раньше — и что бы сделал? Как ты думал его остановить?

— Я собирался сказать ему, что он не имеет на тебя права. Дети Ордена не принадлежат Звезде.

— Он и считал меня сыном Ордена. До первого моего слова и взгляда. Это же вэй. Он бы мигом понял, что ты лжёшь. Ведь мы двое понимали бы.

— Я бы не солгал.

Тишина застывала, пронзаемая сотнями стальных нитей, и они обжигали, всё превращая в лёд.

— Есть то, чего ты не знаешь. И никто вне Ордена. Это порой случается с теми, кто воистину идёт к Свету. Не просто следует заповедям, а живёт самой их сутью. Слияние душ сияющей чистоты. На хиан-эле называется — серен. Такое происходит очень редко. И только с Рыцарями.

Вил чувствовал, как порезы сочатся кровью и она густеет, застывая на коже, закрывая пол-лица уродливой багровой маской.

— Красивая сказка. Но вряд ли ею ты впечатлил бы магистра так, чтоб он отпустил меня. Вэй верят науке, а не сказочным историям. И при чём тут я?

— Это не сказка. Серен была у отца с его лучшим другом, я слышал это с детства. И ещё у некоторых Крис-Таленов. Я читал дневник такого человека… двоих, ставших одним. Там описаны признаки серен. Но это не тайна, их многие знают, даже Кер… он всегда хотел стать эт'серен, а я совсем нет. В том дневнике было разное… чего стоит бояться. Я жалел отца. Тем более, его друга.

— Ты рассказал бы это магистру?! Секрет Ордена?! Да ещё дневник… таких вещей чужим не рассказывают!

— Нет. Я сказал бы, что ты Рыцарь. Ведь если ты эт'серен, то это правда. Луч бы поверил мне.

Нити из незримой стали тоньше света звёзд, паутина вне времени, пронизывающая Мерцание… Вил ощущал, как сеть сплетается, стягивает его, обретая форму и вес. И не знал, он ли ощущает.

— Что ты несёшь? — едва слыша себя, выдавил он. — Ну что… что… Нельзя так… болтать.

— Я думаю, ты вправду эт'серен. Ты следуешь заповедям, и те признаки из дневника — они у тебя появились. Первый — когда чужие раны становятся твоими. А потом общее зрение, обмен мыслями. И особое чувство, когда второй эт'серен касается тебя… и когда уходит. Радость. Огонь. Тревога. Боль. Тянущая пустота.

Вил облизнул сухие губы. Ему ужасно хотелось пить, воды или лучше ариты, смыть прилипший к языку вкус, смыть всё: Луча и его ловушки, лезвие Дашара на щеке, детскую истерику и в ответ океан бреда, опрокинутый на него с таким спокойствием, будто мир не разлетелся в осколки… и у него всё ещё что-то есть. И даже больше… неизмеримо. Слишком. Не наяву.

— С тобой? — слова упали независимо от него.

— Но я не знаю, почему. Я уж точно не сияющий. Я не хотел, Вил. Поверь. Я… прости. Прости.

— За что?

Энтис Крис-Тален ответил непонятным недоумевающим взглядом.

— Простить за то, что ты не хотел?! — голос Вила взлетел, захрипел и сорвался то ли в рык, то ли в шёпот, дрожащий от застрявших в глотке слёз: — Так не хотел, что не пришёл, хоть знал про Луча, но плевать, лишь бы не сказать вот этого?! Простить, что ваша волшебная серен тебе даром не нужна с бродягой, открытым вэй, а не с кем положено из твоего драгоценного Ордена?! Сияющим по-настоящему? Поэтому в Нэш, да?! Очищение, эллин, белый плащ и уж по правилам засиять?!

— Вил!

— Заткнись! — он уже не понимал, кричит или почти рыдает. — Трудно было молча уйти?! Ах да, серен… двое стали одним, ты не можешь уйти, да? Хочешь, но просто не можешь?! Ты рассказал-то лишь потому, что я велел тебе убираться! Тебе теперь надо хоть силой меня в замок оттащить… а я упираюсь, и тут ещё магистр, и вдобавок вот это! — он рывком содрал с плаща рубиновую пряжку и с размаху ударил ею по раненой щеке. Точнее, попробовал — запястье стиснули сильные пальцы. Он дёрнулся, одновременно с яростью всаживая кулак другой руки в лицо того, кто держит его, едва видя, забыв о неслышности в кружевах, людях за стенами и под окном, об Альвин; он вообще не понимал, кому предназначен этот удар… но ощутил его так же, как если бы сам себе влепил затрещину. По второй щеке — для равновесия, мелькнул где-то в глубине истерический смешок… и вырвался наружу захлёбывающимся рваным хохотом.

Энт быстро привлёк его к себе, закрывая ему рот своим плечом и безжалостно пачкая кровью свитер и плащ.

— Ну, успокойся. Не шуми. Конечно, нет. Нет. Когда мне было важно, кто ты? Важен ты, но не плащи, названия и прочая ерунда. Я останусь с тобой где угодно. Мне всё равно. Я не хотел серен и боялся её за годы до нашей встречи. И за неё я просил у тебя прощенья, за эту связь, несвободу. И за то, что опоздал и не смог защитить, но это всё. Клянусь. Если бы мне велели выбрать из всех людей в мире, с кем стать эт'серен, я выбрал бы тебя, даже не размышляя.

Вил судорожно, часто дышал в тёплую шерсть его свитера, наконец-то освобождаясь от захватившего сердце и кружево колючего льда. А сеть осталась… и он уже знал, что она не исчезнет, но и она сделалась тёплой, почти горячей. И пахла миалой.

— Что ж со мной такое, — пробормотал он, — ведь даже и вина не пил… а жалко. Попросишь?

— Попробую, — Энтис вздохнул. — Хотя шин-то есть. Но всё равно спускаться за ужином.

Вил отстранился, внимательно вглядываясь в его глаза:

— Ничего не понимаю. Но не сейчас. Мне надо поспать, я словно вовсе растерял все мысли. Но если так, тебе не обязательно работать тут… и в замок, выходит, можно… если у тебя серен? Ведь да?

Молчание снова стало наполняться тягостными нотами. Лицо Энтиса застыло и потемнело.

— Да, — тихонько сказал он, — если бы только я знал, что мне поверят. Но я не знаю. Это случается с лучшими. Безупречными. А я нарушал заповеди и не жалел… я даже не посвящённый.

— Как? — растерялся Вил. — Мы же подсчитали дни, я пришёл на встречу вовремя…

И осёкся. Только теперь сложив картину воедино. Энт вообразил у них эту серен — или что-то подобное впрямь случилось. Энт увидел в трактире Каэрина, но не поспешил сюда, а после сказал, что виноват, ведь задержался… почему? Ждал посвящения? Или просил перенести? Или от тревоги за друга, который мысленно вопил в ужасе, зовя на помощь, Энт провалил его?

— Ох, — вырвалось у него. Энтис вздохнул.

— Я думал, оно будет утром, — сказал он, будто Вил всё это произнёс вслух. — Хотел отвязаться поскорее и ехать к тебе. А Мейджис перенёс на вечер. Он говорил мне, что у него срочное дело, а я увидел лицо Луча, услышал тебя и ждать не мог. Побежал в конюшню… он рассердился. Велел вернуться, или всё отложится на годы. Запретил брать Кусаку. Кричал вслед, что если не подчинюсь, могу вовсе не возвращаться, — он печально улыбнулся, глядя на ошеломлённого Вила: — Он не всерьёз. Надеюсь. Он вспыльчивый. А я не успел ничего ему объяснить. И если я вернусь с тобою сейчас… боюсь, объяснить уже не получится. Особенно о серен.

Вил молча откинулся спиной на смятое покрывало, стараясь держать голову так, чтоб не измазать его кровью — хозяйке потом отстирывать или им самим, труда не оберёшься…

Вопросы толпились в сознании, отпихивая друг друга, изо всех сил пробиваясь наружу; он едва сдерживал их. Слишком много вопросов, и он не мог выбрать главный… и в итоге у него вырвалось самое глупое и ребяческое, что можно ляпнуть в такой ситуации:

— Ты обиделся?

Энтис наморщил лоб и вдруг коротко рассмеялся. В серых озёрах заплескалось солнце.

— Нет. Я знал, что ты разозлишься… только думал, за другое. Ты полон сюрпризов.

— Я такой, — пробормотал Вил, теряясь в догадках, за что же ему полагалось злиться, но спросить не успел: раздался тихий стук в дверь, Энтис вскочил, натянутый, как струна, и очень спокойно сказал: «Да», — а в приотворённую дверь скользнула Альвин с корзинкой, откуда торчал жбан, пахнущий соленьями, румяный бочок пирога и горлышко бутылки.

— Ну как вы? Вил, тебе лучше? — девушка стремительно подошла к кровати, небрежно бросив корзину на стол, и резко развернулась к Энтису, застывшему рядом:

— Что ты делал тут?! Я думала, ты обработаешь его щёку, найдёшь способ остановить кровь… А вы чем занимались? Лучше бы я тебя отправила в конюшню!

Она глубоко вздохнула и покачала головой:

— Энт, ну правда. Ты же умеешь это! Вы оба умеете. А его рана всё ещё… Дай тряпку и медвянку. И сядь, ну что ты встал? Там арита, откроешь? Пейте. Вам обоим не помешает.

— Судя по арите и вкусностям, именно тебе и стоило идти в конюшню, — хмыкнул Энт, вытягивая пробку из бутылки, — у меня бы не вышло всех их приручить. Особенно сейчас, когда я получаюсь главным злодеем.

— Не очень-то вышло и у меня, — в её смешке почти не было веселья. — Но я приручила дедушку-конюха, а это главное. Он проникся моим умением ладить с Кусакой и теперь Хета не выкинет. А остальным я нравлюсь не больше, чем ты.

— Почему? — Вил смотрел на её руки, не в силах поднять глаза и встретиться с Альвин взглядом. — Ты могла всё свалить на нас.

— А они могли не поверить. Я же расчёсывала лошадь, а не рыдала в три ручья у твоей постели. И так им интереснее. Ревность, ссора, удар злодея — всё, как положено в хорошей истории, чтобы раненого героя жалели! А жалеть ли меня, им пока непонятно.

Она потянулась к его лицу. Вил невольно отдёрнулся и поморщился, ненавидя себя и за это движение, слишком откровенное, и за то, что не заставил Энта закрыть раны повязкой.

— Ты что? Я постараюсь не делать больно, я тихонечко… А давай ты выпьешь сперва? Побольше. Я специально принесла. Тебе ведь арита нравится. Энт, она как, ничего?

Энтис оторвал ото рта бутылку, кивнул и придвинулся к Вилу, намереваясь приподнять его голову, чтобы дать глотнуть. Вил перехватил его запястье:

— Не надо. Аль, скажи. Тебе всё это не… неприятно?

Девушка скомкала тряпицу и, сощурившись, посмотрела на серое зимнее небо в окне. И на Вила в упор. Он задержал дыхание, собрав всю волю, чтобы не отвернуться.

— Давай уточним. Ты ранен. Так тяжело, что третий час раны не закрываются. Тебя нашёл Луч и знает твоё имя и кружево. Ещё он знает Энта. И нам всем некуда идти из трактира, где неизвестно сколько нас вытерпят. И что с Хетом, жив ли он и вот-вот умрёт. И все эти… тайны… секреты… — она сделала вдох и расцепила руки, подарив небесам за окном кривую усмешку. — Конечно, мне приятно, Вил. Само собой. Нет слов, как приятно!

— Аль, — тихо уронил Энтис.

— Что? Он же спросил. И пожалуйста, оставь ему хоть треть ариты! Я ему принесла, не тебе!

— Аль, я… — Вил прикусил губу. — Да. Прости. Я не о том. Смотреть и лечить… касаться… тебе не страшно?

Её губы чуть заметно дрожали, но тон оставался ровным. А кружева полыхали бурей.

— Это ты шутишь? Видеть, что тебе больно, и так долго… страшно, да. А не должно?! — девушка снова медленно вдохнула и поморщилась, будто воздух стал пыльным или плохо пах, хотя ничего подобного в чистой уютной комнатке не было. — Имеешь в виду, выйдет ли у меня не сделать ещё хуже? Я лечила Энта всё время без тебя. Научилась.

Вил слабо кивнул. Заходить на третий круг истерики определённо не следовало… и тем более, доводить до слёз её. Кто угодно тут начнёт путаться в смысле слов и нервничать!

— Спасибо за ариту, — шепнул он и хотел взять у друга бутыль, но тот не дал: обнял его за плечи и поднёс горлышко к губам, оставалось лишь слегка откинуть голову и пить. Жгучий напиток тёк в горло, как вода, только чуточку щекотал горло. Вила резко повело в сторону; не будь руки Энта, он упал бы, но друг удержал его и опустил на подушки — мягко, словно он стал фарфоровым. Он сдался и закрыл глаза. Если вид изуродованного лица вызовет у неё тошноту, разрушив стальное самообладание, пусть он не увидит…

Её пальцы с тканью, смоченной соком медвянки, легко касались щеки, стирая кровь, оставляя ощущение терпкого жара, разбегающегося по коже. Он едва не задремал от этих бережных ритмичных движений… и вздрогнул, внезапно понимая, что происходит:

— Аль! Перестань!

Она испуганно отдёрнула руку:

— Больно?

— Что ты делаешь?! — он отчаянно всматривался в сплетение кружев, пытаясь понять, не зашла ли она за грань непоправимого. — Ты используешь Чар. Ты едва не коснулась…

Энт уже стоял у двери — с обнажённым мечом. Бледный, прямой, холодный воин Света.

— Поля? Но я не касалась, — растерянно возразила Аль. — Я так делала в замке. И ничего.

Вил провёл языком по губам. Солёный вкус крови вернулся вновь, но сейчас была арита… и тонкие пальцы, держащие у его рта сосуд из молочного с искорками стекла.

— Там другое. — Ароматная жидкость щипала язык травяным терпким огнём. — Аль, не надо больше. Нельзя лечить эту рану с помощью Чар. Луч оставил в ней свой узор, и кто тронет его, услышится в Поле. Поэтому сам я не пытаюсь… Луч заметит и придёт. И уже не послушает просьб Энта. И заметит тебя. Трое открытых, — смех был горьким и пряным, подобно арите. — Хватит бинтов и медвянки. Возьмём пример с Ордена.

— У Ордена есть много всего кроме медвянки и бинтов, — глухо бросил Энтис. — Думаю, подобную рану и у нас доверили бы вейлину. В любом случае медвянкой не обойтись.

Они помолчали. Тусклая серость неба сменилась свинцовой пеленой вечера.

— Луч сказал: «Захочешь вернуть прежнее, придёшь ко мне», — задумчиво промолвила Альвин. — Но ведь если для этого надо идти к нему — выходит, сам Вил этого не сделает.

— Ну да, — согласился Вил. — Я же и говорю.

— Нет. Ты и не делаешь. Не пытаешься. Поскольку боишься, что иначе он придёт за тобой сам. Но тогда бы он так и сказал: «тронешь рану силой Чар — найду». Или бы вовсе не стал тратить слов, чтоб ты сделал попытку и снова нарвался. Но он сказал — «придёшь». Это не угроза… это условие. Вил, по-моему, он имел в виду не запрет лечиться силой Чар. А что у тебя просто не получится.

Энтис сверкнул глазами, стремительным движением возвращая в ножны меч:

— То есть, «попробуй и убедись, что вылечу тебя только я»? Ты поняла его так?

— Да. Видимо, Вил нужен ему. Не как Открытый — нарушителя закона он бы доставил в Звезду без разговоров. А именно ему самому.

— Но зачем? — недоумевающе спросил Энт.

— Кто же знает. Вил, а случайно нет правила о добровольном согласии учеников?

— Есть, — Вил глядел на подругу пристально и напряжённо. — Он правда звал меня. Уговаривал. Но не произносил слова «ученик».

— Неважно. Тогда я права — он чего-то от тебя хочет. И не может взять этого силой. И поранил тебя не из злости, или не только из злости, а чтоб ты сам обменял это «что-то» на лечение. Пришёл к нему и выполнил, что он потребует.

— Грязная игра, — уронил Энт, скользя ладонью по рукояти меча. Аль кивнула.

— Но я не могу к нему пойти.

Вил беспомощно смотрел на друзей, а те не сводили глаз с него. Полных страха, полных вопросов. И ожидания. Хуже всего. Это он. Всё — он один. Они не виноваты…

— Я не могу пойти к магистру, — тихо объяснил он, почти не надеясь на прощение — и не смея даже в мыслях просить его. — Ведь вэй умеют узнавать скрытое. Он узнал о вас… двух моих друзьях в замке. Я не смог утаить. А он и не в полную силу старался. И если приду к нему, то он узнает и всё остальное. Открытые. Рыцарь без плаща. И бывшая пленница вэй. Он заберёт вас обоих. И уже никогда никого не выпустит.