Глава 13. Посвящение

Я настолько уже привык слушать замедляющиеся шаги и лёгкое царапанье с той стороны двери, что открыл прежде, чем царапанье обозначилось, не сомневаясь: Энтис. Вот только не ожидал, что он будет… такой. Я едва успел отшатнуться: дверь шарахнулась об стенку. Он вошёл, словно и не видя меня, молча пересёк комнату и исчез в кладовой. Я кинулся следом: он стоял на балконе, вцепившись обеими руками в перила и опасно наклонясь, словно сам себя едва сдерживал, чтоб не податься вперёд и вниз ещё чуть-чуть — и завершить движение. Полётом.

Я взял его за плечи, оттягивая от ограждения:

— Ты что?

— Уйди.

Вот теперь я всерьёз испугался.

— Уйдём вместе. Пошли в комнату, холодно.

— Отстань. Пожалуйста.

Спасибо. Уже побежал.

— Энтис. Смотри на меня.

Я знал, что противостоять Голосу Чар он не в силах — хотя поймёт, попробует и разозлится. Наверняка.

Но он просто повернулся, покорно, как кукла на верёвочках, не делая попытки ни послать меня с моей Чар по далёкому адресу, ни сопротивляться, ни спрятать глаза — полные слёз. Напугать меня сильнее он вряд ли мог бы — разве что…

— Опять эллин?! Потому что в тот раз не закончили?

— Нет.

Он никогда прежде не позволял мне увидеть, что плачет, даже когда я по-настоящему его обижал. Но тут, в Замке, он словно потерял какую-то часть своей силы, умение застывать, упрямо забиваться вглубь и молчать; мне казалось, я шагнул в прошлое и вижу его ребёнком — наверное, ещё до гибели его мамы.

Почему-то терпеть его слёзы было невыносимо, будто они текли и по моему лицу, жгучие, как кипяток, едкой солью разъедая кожу. Я почти неосознанно протянул руку и провёл пальцами по его щеке, стирая влажный след. Он не пытался мешать, даже не отвернулся. Но и на меня не глядел — только вдаль, в небо… вниз. И это мне совершенно не нравилось.

— Простудимся на ветру. И высота… красиво, а неуютно, будто кто тянет через перила перегнуться — и отпустить… мне от этого не по себе. Ну пойдём, а?

Раньше я ему про высоту не рассказывал, да и никогда не было у меня привычки выдавать свои страхи. Но что-то изменилось — пока он был в эллине или уже после… может, из-за фокуса, проделанного со мною Хетом?

— Он не смел так поступать со мной, — прошептал Энт. Я чувствовал, что он едва удерживается, чтобы и впрямь не разрыдаться — как не было даже под кнутом. Я знал точно. Как и то, что речь, конечно, шла о Мейджисе.

А тогда выходило, мне и самому стоит последить за самообладанием. Лить слёзы из-за Мейджиса я не собирался, но и вывалить на Энта всё, что я насчёт этого типа думаю, было вовсе не самой лучшей идеей.

— Ну хватит, — как можно мягче попросил я и обнял его за талию, увлекая к двери: — Идём.

В комнате он лёг на кровать лицом в подушку и надолго замолчал. Я сел рядом и ждал, положив ладонь ему между лопаток. То непонятное ощущение, то ли холод, то ли жар, пугающее и приятное, не ушло, как показалось мне на балконе, всего лишь отступило — может, из-за обжигающих мои щёки его слёз? Но сейчас оно вернулось снова. И я думал, как бы решиться рассказать ему: вдруг и он ощущает нечто подобное?

Спина у него ещё болела, это бы понял и не-Вэй. Почему Хет не вылечил его, как лечил наши раны после особо жаркой драки? Хотя если подумать, Хет проделал такое лишь раз — видно, потому, что я тогда сорвался напрочь, вынудил Энта выволакивать меня из свалки насильно и на исцеление Чар, неслышное в Поле, ещё долго не был способен… ну и в самом начале, когда я разрезал руку, давая клятву Альвин.

Энт беззвучно, судорожно вздрагивал. Что сделал ему чёртов Мейджис снова?! Даже эллин не заставил его плакать! А как терпеливо он ухитрялся выносить меня… Трясины, я сам больше не выдержу!

Он резким движением вытер лицо о подушку и привстал.

— Извини.

— Не глупи. Давай выкладывай.

— Он запретил мне Посвящение.

У меня застыло льдом и куда-то в горло полезло сердце.

— Совсем?

— Нет, завтра. Я был уверен… мы с тобой решили… — у него вырвался странный сухой смешок. — Какой же я идиот. Даже не сомневался. Я знаю его всю жизнь… но мне в голову не пришло, что он может...

— Ты не идиот. Он твоя семья, ты ему веришь. Это нормально — верить семье.

— У меня нет семьи в Замке Эврил.

Кусочек шипастого льда неторопливо ползал по моей груди, разрастаясь, отращивая всё новые острия.

— Не говори так. — Я сглотнул и сразу пожалел: лёд радостно зацарапался вниз, к желудку. В трясины, я Вэй или нет? Им удаётся терпеть семь Ступеней Боли, и я смогу не хуже! — Нет семьи — это когда ты один. Совершенно. И никто ничего не запрещает, всем просто плевать. А он, наверное, тебя любит… по-своему.

Энт сузил глаза и сквозь зубы изложил ёмкий и красочный совет, куда следует отправиться Мейджису вместе с его любовью. Я искренне порадовался, что дороги, мама и Чар выучили меня не краснеть.

— Успокойся, а? Ну, не пройдёшь завтра, что за беда. Оно и неплохо, тебе ещё пару дней надо полежать и подлечиться. Я сам тебе сегодня говорил, что рано дёргаться.

— Неплохо? — звенящим злым голосом бросил он. — Знаешь, когда он позволит? Через три знака. По одному на каждый день, что я пропустил тогда. По его мнению, раньше я готов не буду. А его мнение для Круга закон. Уж ради меня-то никто не полезет в спор с Лордом Трона. И кому оно надо после эллина…

— Вина уходит с искуплением, — вырвалось у меня. Я едва сдержал желание зажмуриться… что я несу? Ведь не хотел же! А после всех подначек насчёт Ордена — разве в искренность мою он поверит?

— Уходит. Так он меня и не винит. Не сказал ведь, что вовсе не примет без Очищения.

Я стиснул кулаки, бессильно перебирая в памяти все известные мне проклятья. Он тронул мою руку:

— Расскажешь Аль? Я не могу. Я и тебе-то… в общем, можете хором смеяться. Она ещё Хета повеселит.

— Похоже, что мне смешно?

— Мне смешно. Дальше некуда. — Он и впрямь засмеялся, тем чужим чёрствым смехом. К счастью, почти сразу замолчал, и мне не пришлось его затыкать: звучало это жутковато.

Три знака. Вся зима. Я невольно взглянул на полускрытый книжным шкафом вход в комнатку, служившую эти дни нам обоим спальней. Провести там три знака, прячась от каждого стука и питаясь, по сути, ворованной едой — ну а как назвать то, что взято без спросу и никак не отработано? И видя деревья и небо только в окно и с балкона…

И прожить холодную зиму в тепле и сытости, не боясь унижений, насмешек и чего похуже едких слов.

Да кого мне сейчас бояться?! Я побеждал и самого Энта в танце иногда! Только человек пять на меня одного, с ножами, палками и осколками кувшинов, могли причинить мне реальный вред в драке. Я уже не тот беспомощный ребёнок, которого Энт вынес из эллина… и я — Вэй-лорд. Это — моя реальность.

Реальность, которая ударит по мне посильнее тяжёлого кувшина, если я выпущу эту силу на свободу. И не факт, что уже не ударила: насчёт Призыва Энт вполне может оказаться прав, что бы там ни почудилось мне в Кружевах. А если судьба снова загонит меня в гостиницу, где два года назад столкнула с местными любителями пошутить… где моё лицо узнавали и тогда — и вспомнят сразу, стоит шагнуть в дверь.

Я перестал впиваться зубами в губу, лишь ощутив солёный вкус крови. Хорошо, что Энту не до меня.

— Вил, давай уйдём. Прямо сейчас.

Он приподнялся и смотрел на меня чересчур блестящими глазами — типичным «взглядом дрёмы». Если это для него — нормальное следствие беседы с Мейджисом, то в его идее, хоть и безумной, что-то есть.

— Прямо перед началом холодной зимы? Куда?

— В Эверн за лошадьми. Потом — в замок Нэш, как собирались.

— Собирались после твоего Посвящения.

— Неважно.

Но глаза он в этот момент отвёл. Неважно, да? Я вот уже и поверил.

— Между Замками есть связь? Через Поле, допустим, нет — но как-то вы ведь общаетесь?

— По почте. И можно послать гонца. — Он продолжал созерцать очень интересное небо в окне, наглухо затянутое сизыми зимними облаками. — Насколько я знаю, иногда всё-таки к Вэй обращаются. Мы же не дикари и не отрезаны от мира вне Тени. Бывают случаи, когда быстрая связь необходима. — Мой друг помолчал, увлечённо любуясь небом. — К чему был вопрос?

— Представь, ради ответа.

Он сумрачно усмехнулся.

— Думаешь, если я уйду, он помчится к вейлинам, чтобы оповестить о моём визите все прочие замки?

— Я думаю, ты хитришь. И уводишь меня от сути. Ты не Посвящён, а значит, никуда не имеешь права сбегать, ведь так? Будь иначе, ты бы не прилетел от своего Мейджиса в ярости, едва не ломая двери.

— Он не мой.

— Отлично, от не твоего Мейджиса. Который в прошлый раз сам отпустил тебя и отдал свой плащ — и лишь поэтому ты был вправе вести себя как Рыцарь, называться Рыцарем и ждать рыцарского отношения.

Он склонил голову, упорно избегая моего взгляда.

— Энт, давай начистоту. Если уйдёшь сейчас, когда он отменил признание тебя Рыцарем, пока ты не посвящён, — ты не должен носить белый плащ за Чертой? Это будет полноценное нарушение Заповеди?

Он молчал. Но я в словах и не нуждался.

— А в любом другом Замке ты можешь пройти Посвящение?

— Да. Конечно.

— Но не сразу?

Собственно, ответ я знал. Будь всё просто, мы бы уже выбирали тёплые вещички, придумывая, как утащить с кухни побольше еды, которая долго не портится, и как поосторожнее объяснить всё это Аль.

— В чужом Замке и ты чужой. А чтобы до семнадцати лет Рыцарь дожил без Посвящения, вряд ли часто бывает. Плюс к тому, накануне зимы ты не сидишь дома, а мчишься в другой край, к незнакомым людям.

— Они захотят услышать подробности, — он вздохнул. — Само собой. Но я же ничего плохого не сделал.

— По-твоему. А они могут решить иначе?

— Не знаю. Я уже ни в чём не убеждён.

— Ты нарушаешь закон, — тихо напомнил я. — Давно.

— Но не законы Ордена.

— И их тоже — сделавшись менестрелем.

— Об этом я рассказывать не обязан.

— Но ведь могут спросить кого-то ещё. Например, Лорда Трона твоего Замка, который отказал тебе в Посвящении. Есть правило, что все имеют право пройти его в любой день и в любой Тени, где захотят?

— Нет. Даже дома — не в любой день. И не всякий. — Этот его новый жёсткий смех резал мне не только слух, но и горло. — Пусть меня и поймут, и захотят помочь, Посвящения придётся подождать… те же три знака, а то и больше. Кто станет без причин отбрасывать мнение Лорда Трона? Если мы с ним не ладим, это оправдание для поиска нового дома, но не для того, чтоб немедленно поверить мне больше, чем ему. И он же не сказал — нет. Он сказал, я должен подготовиться. Вспомнить всё то, что знал и умел два года назад. А я ничего не мог возразить… вряд ли будет правильно, если вслед за мной и другие станут сбегать из дому, не пройдя Посвящения.

«Смотря из какого дома».

Но говорить, что из дома, возглавляемого Мейджисом, я наверняка сбежал бы куда раньше, даже рискуя не дождаться Посвящения никогда, я не стал. Хотя бы потому, что… я просто не знал. Вместе отправиться в Замок Нэш и там остаться… он заставил меня подумать об Ордене как о пути — быть может, впервые за последние несколько лет. А может, я не позволял себе подобных мыслей вообще никогда.

Зима надвинулась столь стремительно, что времени для манёвров и размышлений у нас практически не было. Вернее, у меня. Поскольку ему-то здесь размышлять не требовалось. Я почти готов был согласиться с Мейджисом: в ближайшие дни никаких посвящений Энт проходить не мог. Он едва начал вставать и кое-как упражняться в удачно расположенном этажом выше тренировочном зале, куда мы выбирались ночами — и всякий раз я почти не дышал, шагая туда и обратно по пустым коридорам длиной, казалось, в десяток таров, не меньше. И сражался поначалу так, словно за меч взялся не два года назад, а две минуты. Вот только и сам Энт в этом убогом подобии танца выглядел немногим лучше. Какое ему Посвящение сейчас — и какие странствия? Его раны едва затянулись, разве можно в таком состоянии садиться в седло?

Уходить, так теперь. Если протяну ещё немного, снаружи выпадет снег, потом растает и выпадет снова, и так — день за днём; водоёмы замёрзнут, дороги превратятся в лёд. И ветер — хуже всего. Хлёсткий, как плети, способный сбить с ног, продуть до костей насквозь. Конечно, Энт даст мне тёплую одежду, удобную крепкую обувь, посох, запас пищи — всё, что требуется безумному путнику, рискнувшему выйти на зимнюю дорогу. Но надолго ли это поможет? Зимой отдохнуть и согреться можно лишь под крышей, по пути даже перекусить толком не получится: не будешь ведь сидеть на покрытой снегом мёрзлой земле под сыплющимся с неба ледяным дождём.

— Я не пущу тебя, — сказал он. Настолько точно отвечая моим раздумьям, что я вздрогнул, некстати вспомнив «иногда я слышу», — а он уже держал меня за руки и смотрел прямо в лицо, пристально, требуя, обжигая… или это мой собственный взгляд, отражаясь в его глазах, обжигал меня. Потому что я не знал, в ком из нас сейчас больше гнева. Он ли так отчаянно, так яростно вынуждает меня остаться — или я сам… не могу здесь его бросить. Не могу сделать то, что вся моя суть, душа, кружево… считает предательством.

— Я без тебя три знака не проживу. Не выдержу.

Я постарался усмехнуться. Прохладно и едко, как раньше — в самом начале пути. Нашего. Вместе.

— Перестань. Выдержишь, конечно. Да ты и не заметишь, как зима закончится. Тебе будет не до того.

Он сжал мои пальцы сильно, до боли. Его голос шипел, как готовая к броску багрянка:

— Не смей. Ты знаешь, что лжёшь.

— Я знаю, как надо! Знаю, что ты должен! И я тоже. Мы сможем. Справимся. Обязаны. Ради Альвин!

Но я понимал, что он прав: это ложь, я снова обманываю его и себя, притворяясь, что сумею — на самом деле точно зная, что нет. Оставить его на целых три знака, с Мейджисом и мыслями обо мне и прелестях холодной зимы. Ради Аль, него, себя, памяти мамы, очередного вызова призраку отца… нет. Не в этот раз.

— Я готов бросить всё, — не сводя с меня глаз, произнёс он. — Уйдёшь, пойду следом. Без плаща. Но пока ты ещё рядом, я потрачу каждый миг, чтобы убедить тебя остаться.

«Не трудись, я остаюсь».

Сказать я не успел: в дверь постучали. Я слетел с кровати, нырнул в проём между шкафом и стеной и потянул панель на себя, радуясь предусмотрительности кого-то из прежних Крис-Таленов, додумавшегося соорудить тайную дверь так, чтоб изнутри она закрывалась не только легко, но и совсем бесшумно.

— Крис, к тебе можно?

Голос я узнал сразу. «Лучший друг» Кер, который после памятной беседы с Аль не заходил ни разу. Подозреваю, всё это время пытался решить, надо ли ему быть хорошим Рыцарем и бежать рассказывать о появлении в Замке вейлени — или снова быть хорошим Рыцарем и держать данное ей слово. Да к тому же, Рыцарь за свою вину должен бы извиниться, а он-то себя чувствует виноватым — но при их интересной дружбе соваться к Энту за искуплением ему вряд ли хочется. При таком раскладе удивительно, как он вообще осмелился тут появиться. Храбрец. Одно слово, Рыцарь.

— Крис, я хотел сказать, что очень, очень виноват. И сожалею. Всем сердцем. Чего ты хочешь?

Он выпалил это так быстро, что я едва разобрал слова. Правда, мне мешали толстые стены и шкаф, о чём я ужасно жалел: второй раз не могу толком его увидеть. И даже понять, нравится он мне или нет.

— Ничего. И не переживай, всё нормально. Никакой вины. — Голос Энта звучал приглушённо, словно он говорит в какую-то преграду… например, в плечо того, кто обнимает изо всех сил. Мда, моей фантазии определённо пора охладиться… на балконе — или уж сразу на дороге под ветром холодной зимы?

Моя Аль. Не моя. Уже никогда. И со мною тебя уж точно не будет ни на каких дорогах, Чар-Вейхан… если Призывом ловили тебя, а я в этом почти уверен. Почти слышал протянутую к тебе шипастую нить. А если и нет, я-то говорил сразу, жизнь странника — не для прекрасной сьерины… как бы сильно я ни любил тебя. Именно потому, что любил всегда…

Я с усилием выдрал себя из ненужных мыслей о девушке, которая выбрала моего лучшего друга… и которую некий весьма сильный и опасный Вэй-лорд два года, выходит, разыскивал по всему Тефриану. И вот нашёл — и конечно, увёл бы, если б не Хет. Энт здорово промахнулся: призывали вовсе не меня, кому я нужен. Если подумать, я должен быть благодарен Мейджису, что не пускает Энта на Посвящение: ведь с нами ушла бы и Аль. А так — оба спокойненько пересидят тут не только зиму, но и особое внимание недовольного Вэй, который упустил добычу прямо из-под носа — и теперь наверняка рыщет по Джалайну, выискивая улетевшую птичку на каждой ветке. И единственное место, куда он за ней не полезет, — Тень.

— Ну оставь, — речь прервал полузадушенный смешок, — мир! Мне больно.

— Ой. Прости!

А я угадал. Они и впрямь там обнимаются. Я заставил себя дышать ровно и не быть идиотом. Он здесь вырос. Естественно, у него есть близкие люди, которые его любят и имеют полное право его обнимать.

«И позволить какому-то уроду до полусмерти отхлестать его в эллине».

О, ну не все же такие заботливые друзья, как ты. Ты всего-то пробудил его Дар и вынудил нарушить парочку законов, за которые, если поймают, он эллином не расплатится. Отличный образец дружбы.

— Да ладно, пройдёт. Кер, то, что я сказал перед эллином… это было зря. Я не хотел тебя обижать.

— Я думал то же самое. Ты меня знаешь, я могу пересолить. Я скучал без тебя, Крис. Очень.

— Знаю.

Я мог представить, как смотрит на него Энт: внимательно, прямо в душу, заставляя звенеть струны, о которых сам ты и не догадывался… манящая озёрная глубина, свежий лесной рассвет. А он? Этот нежный чистенький Рыцарь, как смотрит он… и много ли видит?

— Крис, я прошу прощения не только за злые слова. За эллин. Ты понимаешь?

— Да.

Молчание. Окрашенное синевато-сизым, прохладным, терпко-сладким, как щавель, горьким, как сок молочника в дикой степи. Горечь и расстояние, горечь и теплота… так близко от любви — и так далеко…

— Тебя искал Мейджис.

— Что?

Тональность резко, рывком, изменилась. Вся синева и прохлада исчезли, утонули во вспышке пламени.

А голос Энта был спокойным и равнодушным, и лицо, я знал, сделалось отстранённым, как камень.

— Я совсем недавно от него. Странно. Впрочем, я схожу. Он просил поторопиться?

— Нет. — Почему-то в кружевах Кера ярко проявилось смущение: сильнее, чем когда извинялся. И узор его мелодий стал отчётливо виноватым. Он точно что-то сделал. Плохое или нет — кажется, сам не уверен. И не хочет об этом говорить.

— Он сказал — если вдруг увидишь Крис-Талена, пусть в свободное время заглянет ко мне. Было бы это срочно, он бы велел тотчас тебя привести.

— Это да, — пробормотал Энт. — Он у себя? Или в парке? Хотя ладно, я найду… Спасибо, что передал.

Пружины коротко скрипнули раз и другой: двое сидящих на кровати встали.

— Кер, а как там наши? — пауза была такой крохотной, что не будь этой странной глубокой взаимосвязи меж нами, я бы её не уловил. — Огорчены?

— Если ты имеешь в виду — разочарованы, то нет, — с внезапной твёрдостью отрезал Кер. Его кружева обрели однозначный оттенок неприязни и гнева, но сердился он явно не на собеседника. — Не тобою.

— Я бы не удивился. С Пути Круга и в эллин — так мало кто возвращается.

— Никто. Но ты же знаешь, многое происходит за закрытой дверью. Обычно с таким к Кругу не идут. — по завитку узора я услышал, что он улыбнулся. — Но это же ты. В общем, никто особо не удивился. Крис в своём обычном танце. Всё как требует честь, только так и никак иначе. Они тебя ещё больше зауважали.

Энт улыбнулся тоже — звонко, льдисто, неискренне.

— Это вряд ли. Да и не за что. Я до конца не достоял. Кер, я… это было не нужно. И честь ни при чём.

— Нет! — пылко возразил он. Кружева полыхнули протестом. — Ты всё сделал, как надо. И не вскрикнул ни разу. Я думал, сам закричу… или подойду… Крис! — теперь в щёлочку я видел их обоих: он порывисто сжал руки Энта, заглядывая ему в лицо. — Твоя даэн была прекрасна. А мы… я вёл себя как трус и дурак. Если ты на самом деле меня не простил и больше не считаешь другом — я это заслужил. Мы все… Джер… — он запнулся и вышел из комнаты так стремительно, что край плаща взметнулся огромным крылом — редкого белоснежного лебедя, каких я видел лишь пару раз издали, или сказочного дракона.

Теперь я спокойно мог выйти, но почему-то так и наблюдал за другом сквозь щель между книг: как он смотрит вслед явно сбежавшему Рыцарю, холодно и печально, как стряхивает это выражение одним изгибом бровей и неприятно, почти зло усмехается — видно, Кера в его мыслях сменил лорд Мейджис. А потом он повернул голову и глянул мне в глаза — хотя видеть меня он никак не мог, за дни вынужденных пряток я выучился даже дышать неслышно, полностью затеняя себя и в Сумраке, и в Кружевах — мы всё ещё боялись, что истории о волшебном рыцарском умении чуять Силу Чар окажутся правдой, и кто-то в Замке обнаружит меня. Но никто не пришёл искать тайно проникшего в Тень Вэй-лорда… а сейчас Энт знал точно, где я стою, знал, что гляжу на него, и по-моему, знал, о чём думаю. Этот миг длился так долго — и я всем существом, всем сердцем желал, чтобы он продолжался… и закончился.

Губы моего друга шевельнулись, беззвучно прося: «Пожелай мне удачи». И так же, молча, я ответил: гладких дорог. И ещё: эджейан. Он чуть заметно склонил голову и ушёл. Но я не сомневался: он слышал.

Когда ни его, ни Аль тут не было, мы условились засов не задвигать: в Замке не было принято запирать комнаты, уходя, хотя бы потому, что это мешало работе уборщиков. Правда, меня поначалу это смущало, но Энт сказал: о скрытой за шкафом комнате никому не известно. А то тайник тайником бы не был. Меня эта логика не особо убедила: мало ли кому мог довериться его отец, не говоря о дедушке. Но Энт стоял на своём с редкой твёрдостью, и я сдался. В конце концов, если бы кто-то знал — не удержался бы заглянуть, пока хозяина покоев носит по Пути Круга. Но последним человеком, зашедшим сюда, был Энтис три года назад — уж это я мог определить наверняка, тут и самых скромных познаний в Чар хватило бы. В общем, я решил не дёргать ребят понапрасну и принять как данность: пока я сижу тут тихонько и не лезу в Кружева, никто в мою комнату не войдёт.

Здесь было хорошо. Настолько, что иной раз я думал: может, я так и лежу в лесу, умирая после Призыва, а всё вокруг — то чудесное место за Гранью, в которое верят Рыцари? Место для людей, что прошли свой путь в Сумраке, не наделав особого зла, но и Света не заслужив, только такую вот спокойную, уютную передышку, укромный уголок, где можно посидеть в тепле, отоспаться, почитать книги — десятки книг, они стояли и лежали повсюду, ими были тесно уставлены полки от пола до потолка вдоль всех стен, а на сундуках и полу горками высились тетради, свитки и просто листы бумаги, исписанные вдоль и поперёк. Энт сказал, я могу читать всё. И заглядывать в любые ящики и коробки, куда захочется. А если найду среди завалов чистую бумагу и карандаш, то писать, рисовать или складывать птичек, вот только пускать их с балкона с осторожностью, лучше ночью, мало ли кто увидит.

Это было так непривычно — его «делай всё, что хочешь», — что я сперва не делал почти ничего. Только смотрел. Даже касаться книг представлялось чем-то нескромным, неправильным — как подходить близко к статуе богини Давиат в лесном храме… и здесь я впервые позволил себе всерьёз задуматься: что же там произошло? Моя собственная Книга, возможно, знала ответ, но тогда я слишком перепугался, чтобы его искать, а потом появилась Аль, а дальше мне хватало более насущных вопросов: еда, ночлег, дорожная одежда для нашей леди, общие выступления, требующие подготовки, уроки игры на минеле и хитрости сражений, с мечом и без всякого оружия, это было куда нужнее… а ещё я постоянно учился не отражаться в Поле — скользить тенью меж тесно переплетённых его нитей, не задевая их, танцуя не по струнам, а там, где их музыка сама была подобием струн, волнами и оттенками, но и эти невесомые волны занимали лишь часть Мерцания — а остальная часть была свободна для полётов, шёпота, лёгких прикосновений… для кого-то вроде меня.

Но в Замке я не решался скользнуть даже туда, в эти просторные высокие края, где колебания самых тонких нитей обращались в дороги, скалы и реки, где каждый цвет имел форму, мягкость и тишину, а привычные Кружева то казались горами — огромными, необъятными и загадочными, изрытыми сотнями пещер, заросшими сотнями растений и дающими жизнь птицам, зверям и иным существам, наделённым своим странным разумом, — а то представлялись чем-то вроде городов или сьеринов: сложные объединения, где каждый имеет свою волю и следует собственным желаниям, но при том является частью целого, нотой в невыразимо прекрасной музыке, исполняемой на всех существующих в мире инструментах… но в то же время — всё это было вовсе не похоже на то, что я видел, слушал, ощущал. Любые слова и понятия Сумрака могли отразить лишь малую часть Мерцания — как древнее слово «кэль» из поэмы, что вспоминал Энтис. Таких слов я знал ещё много, но верно перевести их на наш обычный язык было попросту невозможно. И всё-таки я старался — впервые в жизни пробуя не только создать песню, балладу или просто цепь рассуждений в памяти, но что-то из найденных мною образов и фраз записать. Выходило нечто жалкое, неживое и безмерно далёкое от мысленных картин в моей голове, но я продолжал — ведь это был единственный способ коснуться Мерцания сейчас, когда по-настоящему касаться его я не мог: слишком это казалось опасным.

Энт не спрашивал, и я чувствовал горячую благодарность — и одновременно чуть ли не обиду на то, что он видит исчёрканные моей рукой листы, но показать не просит. Но наверное, он попросту привык к тому, что люди выражают свои мысли, записывая на бумаге: в Замках это делалось постоянно. Среди забивших моё укрытие книг добрую половину составляли дневники: рассказы о Пути, о научных изысканиях, о торговле, королевских советах, оружии и искусстве боя… и просто о жизни — друзьях, учителях, родичах, заботах, победах и неудачах, о любви. Иные были написаны почти детьми; иные — людьми зрелыми или на пороге старости. Иногда я не мог угадать, приключилось написанное на самом деле — или было искусно придумано. А иногда в повествовании появлялись говорящие звери, летающие корабли, люди с разным цветом кожи и причудливыми нравами, Ивовая Дева, Болотник, зловредные черти из Трясин Тьмы, боги и драконы. Тут спутать с реальностью было сложно, хотя зная кое-какие истории Вэй, я всматривался в сказки очень внимательно, ища истину, спрятанную за завесой слов. Порой казалось, будто это вовсе не сказки, а попытки Вэй передать то, что они пережили в действительности, как пытался и я — безуспешно и вовсе не так интересно.

А затем я вспоминал, что сижу в Замке и читаю рассказы Рыцарей, и сравнений с историями Вэй тут быть не может. Но что-то было здесь не так… я чувствовал тень Мерцания в строках, видел его блики в картинах из слов. И случайно ли именно такие строки то и дело были подписаны именами Крис-Таленов?

Но не только. Я взялся за поиск из забавы, не очень рассчитывая на стоящий внимания результат, но получил то, что определённо стоило обдумать. Имена повторялись. Большинство ничего для меня не значили: Дарис, Ситтин, Ахрэйниен, Тей-Невис… часто встречающееся «Арайн» было знакомым и потому интересным: не была ли права Аль, намекая, что появление Кера в покоях сразу после нашего с нею общего касания Чар — не случайность? Хотя я всё-таки не верил. Кер ну совсем не походил на обладателя Дара, пускай и спящего. А вот Сатсел — это настораживало. Правда, тексты с такой подписью были старые — их уж точно писал не Мейджис. Но если кто-то из его предков был спящий Вэй…

Я пытался об этом не думать, но напрасно. Если Даром обладал и Энтис, и его отец, и наверняка дед — тот самый, что столь удачно переводил с хиан-эле вэйскую поэзию, — то почему не другие Рыцари?

В конце концов, пусть Энт в своё время и злился, когда я назвал вейлином драгоценного основателя Ордена, Алфарина, — но был он тогда маленький и глупый, сам себя толком не понимал. А я как сразу решил, что орденские легенды описывают не сказочного «не-человека не-Сумрака», а вполне реального Вэй-лорда, так и не сомневаюсь до сих пор. Или уж отбросить всё, что я на самом деле знаю о мире, людях, Мерцании и Чар, и радостно поверить в детские сказки…

Если Мейджис тоже обладает спящим Даром, мне понятна их дружба с Феннелом Крис-Таленом — Чар тянется к Чар, это нормально. Вон как лихо мы с Энтом притянулись. Но интересно же он обходится с сыном друга: то отпустил с улыбкой, ласковыми словами и собственным плащом, а то позволил залезть в эллин и откладывает Посвящение. Но главное — то, что я почувствовал в нём тогда. Его раздражение, его радость. Он не боялся за Энта, не жалел, даже на него не злился, как я. Энт в эллине чем-то мешал его планам, но в глубине сердца Мейджис Сатсел хотел видеть его там. И наслаждался.

Если бы Энт умер, он бы не огорчился. Хотя шум бы поднял страшнейший… нашёл бы кого обвинить. Да что искать, бери виноватого тёпленьким: того мальчишку с кнутом. Тут и Мейджисом быть не надо, я и сам бы до него добраться не отказался… и не откажусь. Нет. Я поклялся — убить. А клятвы Вэй создают новые нити в Мерцании, и не только я — само Кружево не забудет. И не даст отступить.

А всё-таки история вышла ну очень странная. Правда, многое в Ордене казалось мне странным, но… правила там или нет — я не верил, что Мейджис не мог запретить Энту эллин. Запретил ведь Посвящение. И преспокойно взял назад собственные слова: отпускал-то он Энта уверенным, что тот в Посвящении уже и не нуждается. Не побоялся отменить решение, принятое на глазах всего Замка. И кстати, то решение — выпустить на Путь непосвящённого мальчишку, заменив испытание и ритуал похвалой и подаренным плащом, — тоже шло вразрез с правилами, и ничего. А значит, и в эллин Энта не отправлять было в его власти.

И выбрать того, кто возьмёт кнут… и сделает именно то, что сделал.

Ну да, всё по правилам: сперва предложили «лучшему другу»… да только Мейджис вполне мог точно знать, что этот дурачок сходу откажется. Много ума не надо — такого, как Кер, просчитать. Живи я тут с детства, всех бы уже видел насквозь как стеклянных, а значит, умел бы и управлять… как довольно скоро выучился управлять Энтом…

На этом месте мне стало настолько не по себе, что против желания мысли мои вынесло в совсем другие края — к заброшенному лесному храму, статуе Давиат, видению гибнущих людей, трупу моего друга, боли в руке и груди, пронзённых стрелой-молнией, и затем огонь, охвативший меня всего, костёр, где я горю — и горит всё вокруг, и это натворил я… или натворю? Потому что я — тот, кто способен использовать свои знания и талант, чтобы заставлять людей исполнять мои желания? Понимать их — и дёргать за ниточки, как марионеток. Разве такой человек имеет право быть Вэй? Что я такое уже сейчас — и кем я стану?

Но только при чём тут дева Давиат? Из всех известных мне богов она была самой доброй — при жизни, а значит, и после неё. Она стала богиней потому, что готова была прощать абсолютно всё тем, кого любила, а она любила многих: мать и отца, сестёр, друзей, своего даэн, свою деревню… Если верить легендам, она пожертвовала собой беззаветно, вовсе не колеблясь, шла на смерть с улыбкой, потому что верила: умрёт она не напрасно, ведь тогда многие хорошие люди не умрут. И именно эта вера — и в себя, и в силу и добрые сердца остальных — сделала из обычной сельской девчонки богиню. Давиат, в чьи храмы люди шли, когда им хотелось просто выговориться, пожаловаться, согреться. Признаться, что они слабые, бестолковые, неумелые, но в их душах есть то тепло, которое девушка по имени Давиат высоко ценила в людях — и защищала до конца.

Она не стала бы столь жестоко пугать даже такого, как я. Глупого, но пока безвредного мальчишку, на чьей совести было разве что несколько злых желаний, едкие слова да пара неудачных попыток бросить в лесу своего спасителя. Не считая степи… но то была дурость, а не злое деяние. Напугать, чтобы преподать урок? Такое могли бы проделать другие боги — Адриэн, суровый воитель, или Крэйс, лорд Вершины… даже от лекаря Тейлора скорее стоило ждать подобной взбучки. Но от ласковой утешительницы Давиат? По слухам, к ней шли даже воры и нарушители слова — например, клятвы лейан, скрепляющей супружеский союз… невольно я добавил про себя: «как мой отец», хотя его-то вспоминать сейчас вовсе не хотелось… но и эти жалкие люди, утратившие гордость, отвагу и честь, находили у неё поддержку и прощение.

Конечно, то были лишь легенды, истории из тех, что менестрели вроде меня рассказывают в трактирах. Вэй-лорд во мне с усмешкой добавлял: сказки. Но люди Ордена в эти сказки искренне верили: и в весьма сомнительную реальность богов, и в посмертие в виде прекрасного Света для достойных, безнадёжной вечной Тьмы для злодеев и скучноватой тихой гавани для тех, кто ни в ту, ни в другую сторону особо не отличился. Но по мелочи — и там, и там отметился. Вот как я.

Ладно. До безоглядной веры в трактирные побасенки я пока не дозрел, к добру или худу. Хотя представить папочку в орденской Тьме — соблазн велик… Я привычно себя одёрнул: мама сказала ясно — он не бросил нас, а умер, и точка. Ей лучше знать. А во что я там верю и что подозреваю, мои сложности.

Я переворачивал исписанные изящной вязью слов листы книг; одни пожелтели от древности, а другие казались совсем новыми, с вкусным запахом кожи и шуршанием гладких белоснежных страниц. Мысли мои витали где-то за пределами судеб и дел, запрятанных в тиснёные золотом и серебром переплёты, хотя взгляд прилежно скользил по строкам, ум отмечал ход событий, и прочтённое оставалось в памяти: спроси меня, о чём была та или иная книга, я без труда смог бы рассказать. Но в то же время я парил над их смыслом, над любыми историями сумрачного мира, правдивыми и нет, меня неудержимо влекло в мир Кружев — многоцветных поющих узоров, волн, дыханий неведомой жизни, о которой пока я не мог сказать точно, есть ли она вообще или чудится мне, и тем более, обладает ли волей и разумом. Что-то странное пронизывало мелодии Замка: звук словно обрёл форму, протяжённость вглубь, в стороны, в те измерения, для которых я не знал даже слов. У меня порой возникало чувство, что я касаюсь — точнее, мог коснуться запросто, если бы не прилагал немалых усилий этого избежать, — тончайшей паутины синего и звенящего почти неслышно, призрачно-бледного цвета, полного печали, лёгкости и остроты, несущего в себе миллионы истин, мудрости, таинств и лжи… Этот цвет и манил, и пугал, и отталкивал. Но я уже ощущал его… пусть недолго, лишь краешком, на сотую долю мига… и я забыл это — но и помнил. И из-за невозможности вспомнить хотелось рыдать — и безудержно хохотать от облегчения и счастья.

И хотя синяя, тонкая, прозрачная, звенящая, безгласная, тающая и неразрывно прочная паутина плыла где-то высоко, вдали, но она находилась прямо здесь, обвивалась вокруг шпиля Замка и пронизывала моё кружево, не касаясь, но по-моему, я мог дотронуться до неё — и безумно боялся дотронуться, понимая, что той боли не перенесу. Или, быть может, наоборот: перестану ощущать всяческую боль, а потом и вообще что угодно, растворюсь в синей паутине, вплету свою мелодию и цвет в её хрупкий узор… и стану Хетом.

Это было так ярко и смешно, что тянуло заплакать. Не самим Хетом, но кем-то вроде него: неясно мерцающим, забавным, юным всегда, здесь и там, потом и когда-то, повсюду… прекрасным обманчивым ветром из песен, любопытным клочком тумана.

Когда раздался лёгкий металлический шорох язычка замка, часть меня рванулась вниз, в Сумрак и в странное глубокое место, где между мною и Энтом не было расстояния и разницы; но часть прильнула к невидимой синей паутине, столь явно от той глубины спасаясь, ища и требуя защиты, что я сам удивился неистовости и силе своего нового чувства. То была и любовь, и страх, и стремление завладеть, и едва ли не отвращение — и ровно ничего из этого, ни на пылинку не рядом. Хет… я не ошибся: он всё же был тут, прежде или сейчас. Я ощущал искорки сиреневого вихрастого света, я слышал весёлый смех.

«Ты — это ты, каким был. Я менять не умею».

Вот что тогда насторожило меня… он ведь прямо сказал, что изменить меня сумел кто-то другой.

Не он.

В миг нашего причудливого слияния и появления (прыжком или переходом я это назвать никак не мог) в покоях Замка — я уже был кем-то или чем-то изменён. До вмешательства Хета. Когда? Во время Призыва или даже раньше… задолго до него… в загадочном храме Давиат в чаще леса?

Что там со мной сделали?! А может, главное — кто?