Экзамен на глупость - Снят

В одном городе-государстве не было экзаменов. В соседних странах они ещё были с «древних времён», а тут — нет — и всё.

Учись не учись, но в следующий класс тебя переводят в любом случае; умный не умный, достоин или нет, а всё равно в университет поступишь: диплом-то есть; работай не работай, однако никто разных проверок не проводит, да и не будет: тебя беспокоить у них просто времени нет: они тем же заняты. Лежат да отдыхают. И все остальные, конечно, тоже лежат да отдыхают. В общем, не жизнь, а сказка! Да, чистая сказка, и такая, где даже и врагов нет и всё так просто-просто: плюнешь — и дом снёс. Даже «таран» не надо.

Единственное только и было сомнительно в этом мероприятии: страны-соседки (иногда жители города оскорбляли их «наседками», потому что они так за своё имущество беспокоились) считали этот город-государство несамостоятельным, глупым и, честно говоря, недостойным называться ни городом, ни государством. На деле же, правда, так оно и было: ни тебе экономики, ни тебе армии, ни тебе политики. Нет, конечно, всё это в городе имелось… — да что говорить? — имелось и в достатке, но качество, как говорится, не соответствовало предъявленной цене. Назвались государством, а самого этого государства организовать не могут никак. А всё потому, что не было экзаменов, и оттого все-все: политики, экономисты, лётчики и даже учителя, в сущности — сплошные ясли, но способные сделать что угодно ради своей выгоды.

А что? Ничем не занимаешься, хотя вроде и учишься, потом вдруг студентом становишься, а потом уже и зарплату получаешь, да большую. Откуда деньги берутся? — спросите. Ну что же...

Люди-то жили в этом городе-государстве простые — экономисты были, пожалуй, самыми яркими их представителями, потому и решили, не задумываясь ни насколько, заниматься зазорным ремеслом, то есть печатать деньги. «Зачем же тогда ещё принтер придумали?» — говорили они.

В общем, проблема имелась налицо, и её надо было решать. Вы скажите: нужно объяснить людям, что необходимо учиться, если и так всё в жизни гарантировано, для себя чтоб. Вот только не всё просто, ведь никто эту проблему даже в упор не видел, и некому было заниматься просветительством… до некоторых пор.

Однажды, знойным летом, приехал в город-государство просветитель, который известен во всём мире был как Ихза Мен Лутвер ди Тель. Он решил, разумеется, просветить жителей и убедить их ввести экзамены. А для этого у него имелся собственный ритуал, то есть план (слово «ритуал» просто-напросто солиднее звучало), который никогда его ещё не подводил. Жалко, что этот ритуал до сих пор не боролся с человеческой ленью и глупостью, исходящей из неё. Если бы Ихза знал это, то никогда бы не сунулся в город. Но надо отдать должное — нервы у него были (именно были) крепкие, крепче, пожалуй, чем корни столетнего дерева. Да только вот корни эти всё равно можно перерубить, ну и нервы, соответственно, тоже.

Ихза первым делом пошёл, как полагается по ритуалу, к мэру, Прохвосту Цезаревичу Мартышенко, который был ещё президентом и вице-президентом.

Конечно, никто вообще не задумывался, как такое может быть, поэтому он, собственно, пятый раз уже и переизбирался на всех работах, получая за каждую положенную им же созданным законом зарплату. Ага, переизбирался! Сидя поздно вечером за столом с чашкой кофе и ставя галочки напротив своей фамилии. Затем он с чистой совестью (Мартышенко полагал, что только в его руках городу светит благополучие) звонил своему «другу», заведующему всем телевидением, — а телевидение состояло из одного канала «Правда», — чтобы тот объявил о состоявшихся выборах.

Когда в дверь Мартышенко постучали, он крайне удивился, потому что в это время — днём — все, по его мнению, обычно лежали где-нибудь… да уж, где-нибудь, самое главное, что лежали.

— В-войдите, — сказал Мартышенко, сглатывая от удивления.

Ихза неспешно вошёл в кабинет, и первое, что бросилось ему в глаза, было большое собрание сочинений Авотыкласа Адринще, среди которых особенно (красной обложкой) выделялось замечательнейшее произведение «Рост горя одного рода и Ия».

— Умные книги читаете, — похвалил Ихза, но видно было, как подозрительной змейкой промелькнуло на его лице сомнение.

— Не понял… — Мартышенко вдруг задумался, как будто что-то вспомнив. — А вы, собственно, кто?

— Да, извините. Кхм. Я — Ихза Мен Лутвер ди Тель, великий просветитель людей непросвещённых, которые потерялись в бездне непросвещённости. А насчёт книги… говорю, что очень хорошая она, качественная. Ведь качество сейчас редко где встретишь. Значит, и с вами у нас получится превосходная, полезная беседа.

— Очень рад, очень! — Мартышенко вдруг вскочил, чуть не опрокинув стул, обежал стол и протянул потную руку просветителю; тот крайне предусмотрительно достал из кармана перчатку, надел её и лишь потом пожал руку Мартышенко. — Наслышаны, наслышаны (хотя дальше своего города, если не кабинета, Прохвост не заглядывал). Благодарю, конечно, за комплимент по поводу моей библиотеки! Да, люблю почитать на досуге, знаете ли, да не абы что.

Всё-таки Мартышенко не считал чтение огромным трудом. Для него это, наоборот, было развлечением чистым, потому что всякий раз, читая, он смеялся как ненормальный.

— Это и видно. Ну, присядем, что ли?

— Да-да, конечно, конечно, уважаемый. Кофе, чай желаете? — сверкая, как собачка, глазками спросил Мартышенко.

— Можно и коньяку немного. Уже время.

— Как? — удивился Мартышенко. — Вы пьёте в обед? Не рано ли?

— Всё верно, пью.

— Странно, странно. — Прохвост робко взял телефон и позвонил. — Светланидушка, принеси, прошу тебя, коньяку нам.

— Чего? Не обнаглел ли?! Сам сходи и принеси! Оторви… — Мартышенко быстро положил трубку, извинительно улыбаясь.

— Она не в духе сегодня, понимаете. У неё собственный муж есть, а всё туда же, ко мне клеится. Ну, я и сказал ей прямо, что ничего, увы, не выйдет. Вот, собственно, и злится. Впрочем, неважно. Так… это… может… того...

— Обойдёмся?

— Обойдёмся! — заулыбался Мартышенко.

Возникла неловкая пауза.

Прохвост очень скромно и тихо хрустел пальцами. А Ихза внимательно глядел по сторонам, что тоже, конечно, было частью его ритуала — нужно тщательно, если не досконально, изучить своего оппонента. На столе он заметил целую стопку бумаг, видимо, важных, потому что на верхнем листе было написано крупными буквами: «ПЕЧАТЬ БУМАЖНЫХ ДЕНЕГ». Это являлось как бы преступлением, о чём Мартышенко, правда, не подозревал: закона он ни одного не знал, а те, которые знал, либо сам издавал, либо «друзья» помогали. Ихза приметил данное обстоятельство, но ради достижения своих целей промолчал и только улыбнулся.

— Вы, наверное, ломаете голову, почему я вдруг приехал? — спросил он.

— Не то чтобы ломаю и не то чтобы чего-то боюсь, — уклончиво ответил Мартышенко, — но да — было бы неплохо знать.

— Понимаете… прогресс стоит на месте. Вот так стоит — и всё. Миру нужны талантливые люди. А их нету нигде. Но кто-то, не помню когда, шепнул мне на ухо тёмной ночью в переулке, что у вас здесь таких людей в избытке и вам их некуда девать. И я, разумеется, захотел помочь, только… правда ли это?

Мартышенко расслышал лишь первую часть, где говорилось про талантливых людей в его городе-государстве, поэтому, чуть покраснев, конечно, согласился:

— Да, есть такое, не без этого, как же.

— Так вот… Я же помочь хочу, вы понимаете?

— Понимаю, да, — нахмурился Мартышенко.

— И всё это совершенно бескорыстно, понимаете?

— Конечно.

— К чему я веду… Если вы поможете мне, я обещаю вам, да и любой подтвердит мои слова, огромные знания.

— Хм. Хм… Э-э.

— Зачем? — Мартышенко кивнул. — Ну как же, Прохвост Цезаревич, с помощью этих великих знаний ваш город-государство так прославится, что все другие страны никогда больше вам перечить не будут, а будут исполнять любую вашу волю, делать комплименты, преклоняться и прочее, и прочее.

Мартышенко залился потом: ещё никогда в его тяжёлой жизни, где он только работал и работал, не появлялся такой шанс. Прохвост не умел, по его неповторимому мнению, ни дёргать ухом, ни шевелить, словно клоун или актёр, бровями, ни высовывать язык, как собака, однако когда услышал это предложение, то сделал всё одновременно. «Оппонент начал проявлять свою истинную сущность, 13:53, 15 июля», — подумал Ихза, и информация эта сразу же отложилась в мозговую память — память у просветителя была идеальная и даже сверх того.

— Я согласен, согласен, — сказал Мартышенко, на секунду нахмурился, и как будто последняя, едва ощутимая здравая мысль промелькнула в его голове и тут же унеслась, после чего он спросил: — А вы точно не обманываете?

— Ни в коем случае, Прохвост Цезаревич, друг! Вы, знаете ли, рискуете меня, вашего лучшего друга, сейчас серьёзно обидеть, а ведь я к вам со всей своей просветительской душой...

И всё! Заглотил наживку. Затянуло — и Мартышенко встал на путь «истины».

— Что вы, что вы, Ихзален Лутвердиевич, можно я буду так вас называть?

— Можно.

«Вам всё можно… Пока что», — подумал Ихза.

— Что вы, что вы, у меня и в мыслях не было, просто я осмотрительный очень — ни с кем незнакомым не разговариваю. Но мы ведь с вами уже друзья, правда?

— Правда.

Мартышенко вдруг вскочил, снова обежал стол и принялся усердно сопровождать свои мудрые слова не менее мудрыми жестами, если можно так сказать.

— Так что я доверяю вам и руку, и сердце… тьфу! Не то! Не так! Э-э… А, ладно, и ногу, и голову, и...

— Думаю, достаточно. — Мартышенко нависал над Ихзой, и добрая безобидная безумность плескалась в его глазах.

— Да… что это я, в самом деле?

— Присядем? — Хотя Ихза и так сидел. — Нужно обсудить ещё один важный вопрос, раз у нас получается такая правильная и полезная деловая… нет, уже, пожалуй, и дружеская беседа.

— Да-да, конечно-конечно, — засуетился Мартышенко и сел наконец-то на своё место.

Снова возникла неловкая пауза: Прохвост как бы всё приходил в себя, а Ихза и не смел его беспокоить. Он продолжал осматривать кабинет Мартышенко, но, к сожалению, ничего более не заметил. Поэтому, отчаявшись что-либо найти ещё, обратился к собеседнику:

— Вы, наверное, хотите знать, что за вопрос важный такой нашёлся?

— Да, мой друг, неплохо было б и узнать.

— Что ж… Обещания я свои держу, и люди, да и вы сами станете самыми великими во всём мире. Но...

— Что же? — Мартышенко немного приподнялся, как будто желая нечто разглядеть на лице Ихзы.

— Нужно, понимаете ли, знаете ли… Хотя… Нет! Это уж слишком нагло с моей стороны будет!

— Ну же, говорите, не томите!

— В общем, — Ихза посмотрел на оппонента, думая, какое действие на него произведут следующие слова, — экзамены вам нужны.

И в третий раз в кабинете возникла неловкая пауза, которая теперь, правда, сопровождалась какой-то странной тишиной. В ней будто обдумывались и принимались самые важные решения, от которых зависели целые судьбы.

Наконец Мартышенко смог произнести:

— Какие… экзамены? — Казалось, он всё это время пытался сам догадаться и ответить на свой вопрос, но не смог и решился уточнить.

— Ну, экзамены! — Мартышенко не понимал. — В школе и университетах! Для взрослых — проверки на профпригодность.

— Что-то вы это мне какие-то страшные слова говорите, Ихзален Лутвердиевич, — усомнился Прохвост.

— Ничего страшного тут на самом деле нет! Честное слово! Так они просто-напросто получат свои знания, а вы уж, конечно, станете самым великим человеком в мире. Всё очень просто.

— А я-то почему, если они будут знания получать? Или… Неужели же мне тоже придётся иметь дело с этими экзаменами?

— Придётся… как же иначе. Но постойте возражать! Постойте! Результат-то, а? Ради этого и можно справиться с какими-то пустяковыми экзаменами. Пус-тя-ко-вы-ми, я вам говорю, потому что сам составлял. — Лицо Мартышенко просветлело. — А уж разве я могу вас обмануть?

— Нет-нет, что вы! Теперь мне всё ясно. Как же иначе-то! Всё сделаем для этого. Ради знаний и последующего величия ничего не пожалеем. Так… что вам нужно?

Ихза посмотрел в потолок, уставился в пол, затем поглядел рассеянно по сторонам и наконец сказал прямо в глаза Мартышенко:

— Всего лишь любые права и безграничная власть в вашем городе.

***

После того, как Прохвост Цезаревич чуть ли не плача подписал новый закон и отдал желаемое Ихзе, последний сразу же пошёл в школу.

Она была сейчас чем-то вроде летнего лагеря. Для начала просветитель хотел объявить о завтрашнем экзамене именно там, потому что если не получится обучить детей, то всё это вообще потеряет какой-либо смысл. Ихза знал, что ученики не станут ничего делать за «просто так», поэтому придумал: пропуск экзамена будет караться отменой всех развлечений.

Конечно, Ихза был уверен, что это подействует и ученики придут, но также он был уверен в том, что никто экзамен не сдаст. Хотя просветитель всей душой всё же надеялся на более или менее удачные работы. Но, к сожалению, Ихза даже не догадывался, насколько здесь «любят» образование и всякие просветительские мысли, и поэтому, если подумать, сам же к своему экзамену был не готов.

Проведя в стране уже больше месяца тайно и день открыто, Ихза мог понять, как всё устроено здесь: люди «лежат, отдыхают и ничего не делают». Однако непонятно было просветителю, как держится государство. На чём, собственно, раз никто не работает лишь потому только, что так надо?

Как ни печально, на гражданах (жаль, что Ихза этого не знал). Они умели цепляться, бороться за свою лень: где-то так скажут, где-то и пригрозят (хотя страна их слабая, без настоящей армии даже), а иногда — и в большинстве случаев — наврут с три короба, накормят завтраками, которые никогда и ни за что не приготовятся. Например, когда Бездонная Кармания у них долг требовала.

Вот и получается из этого, что ленивые подлизы — самые успешные. Во-первых, повторюсь, потому, что они за свою лень будут драться до последнего. А во-вторых, потому, что их никогда никто всерьёз не воспринимает и отворачивается, а они, не преминув воспользоваться случаем, без жалости наносят удар в спину: чаще всего словом, но иногда и оружием. И правильный человек остаётся лежать в луже этой самой «подлизы» из комплиментов и чашечек кофе.

Ихза замер, когда переступил порог школы, похожей на парк развлечений.

Внутри бегали дети, безумно крича и прыгая. Какой-то парень рубил настоящим мечом дверь и злобно орал: «Ты. Не. Пройдёшь!» Насмотрелся фильмов! Кто разрисовывал стены, а кто кидал дротики в портреты известных людей. Несколько ребят установили в коридоре с высокими потолками небольшую горку и с индейскими криками скатывались с неё на каких-то тёмно-зелёных дощечках. Видимо, распилили школьную доску. Девочки же, очень милые с виду, рисовали мелками на стенах, которые теперь уже походили на абстрактные картины, где ничего практически нельзя было различить.

Просветитель понял, что нужно как-то привлечь их внимание, поэтому пошёл прямо к вахтёрше. Она была недалеко: сидела за столом и разгадывала кроссворд. Ихза что-то сказал ей, но та на него даже не посмотрела: работает. Поэтому он решил сделать всё сам, и вскоре уж школу огласил первый в жизни ребят звонок.

Они так сильно удивились этому, что замерли, но уже через минуту сбежались к Ихзе, вещающему о новом изобретении в громкоговоритель, который откуда-то был на столе вахтёрши. Чего только у неё не найдёшь! Дети же, подогреваемые невероятным интересом, заворожённо смотрели на Ихзу, когда он начал зачитывать собственное объявление. После этого ученики приуныли, потому что та часть, которая была про отмену развлечений, их очень напугала. Каждый решил для себя, что пойдёт на экзамен, хотя это слово ещё до конца дня висело над школой, как туча над городом.

***

Утром все собрались возле школы.

Огромная толпа народу не утихала: ученики угадывали, что такого может быть на этом экзамене. Лица у всех были встревоженные, однако же ещё сонливые: раньше дети никогда так рано не вставали.

Когда вся подготовительная часть была закончена, начался экзамен. Дети написали удивительно быстро, минут за пять. Наверное, всё началось с Прошки Картошкина, что первый встал и закричал: «Готово!» Остальные, конечно же, повинуясь стадному инстинкту, последовали за ним, хотя у кого-то работа — сочинение — обрывалась на половине.

Так или иначе, вскоре Ихза уже готовился проверять работы. Рядом с ним стояла чашка ароматного кофе и на блюдце лежала необыкновенно вкусная французская булочка.

Ничто не предвещало беды. Всё было хорошо. И вокруг Ихзы витало какое-то заманчивое предвкушение. Пока он не прочитал первое сочинение.

Тема-то была простая: «Как бы я хотел провести каникулы?» И ребята поняли её правильно и написали именно то, о чём думали. Правда, для великого просветителя это было очень и очень необычно.

Один ученик написал, что он бы скакал на метле по крыше школы, а потом кидался непослушными словами с этого же места. Кто-то написал, что хотел бы прокатиться на санках по городу, распевая громко-громко частушки. А кое-кто даже написал, что он бы с удовольствием (видимо, неописуемым, судя по количеству восклицательных знаков) полазал по стенам новых многоэтажек, точно человек-паук.

С каждым таким сочинением разум просветителя становился всё беспокойнее и беспокойнее, пока совсем не помутился. Ихза вдруг начал прыгать по классу, изображая сцены из сочинений наиумнейших учеников, какими он их только что посчитал. Его идея всеобщего просвещения города-государства куда-то улетучилась, не оставив и следа.

В это время в кабинете, оказывается, стоял Мартышенко, который пришёл узнать результаты экзамена. Он молча смотрел на Ихзу, ничего не понимая. Когда же бывший просветитель заметил его, то ни с того ни с сего подбежал к Прохвосту и начал говорить:

— Мой ритуал не удался, не удался, ритуал не удался, — повторял Ихза, безумно сверкая глазами. — Не получилось научить, не получилось научить, не получи… лось. — Просветитель вдруг стих, вздрогнул и согнулся.

— А у нас другой ритуал, — как-то невзначай и весело сказал Прохвост, — «лежать и ничего не делать». Так и живём.

Вот и получается, что, по их мнению, это залог хорошей жизни. Слава богу, только они так думают. По крайней мере, пока… Но вдруг люди последуют их примеру, переедут к ним в город да получат гражданство, а про родину вообще забудут, особенно те, кто в своей прежней (правильной) жизни был несчастлив. И что тогда прикажете делать?

Прохвост Цезаревич Мартышенко положил руку на плечо Ихзы, пригласил его выпить, потому что теперь точно время было, и они кое-как вышли из кабинета.

Правильно люди говорят: от экзаменов все нервы потеряешь.