12. Попытка штурма Теночтитлана

Эрнан Кортес встретил разведчика очень тепло. Он вообще неохотно разрешил эту авантюру. И лишь потому, что Фернан уже не раз доказывал, что способен выпутаться из любой ситуации, генерал-капитан его отпустил.

Гонсалес отправился залечивать ушиб и отсыпаться, а Кортес засел за разработку плана наступления. Он хотел атаковать столицу сразу с трех сторон, продвигаясь по всем дамбам одновременно. Практически в центре Теночтитлана находилась огромная площадь. Если отряды Альварадо, Сандоваля и самого Кортеса сумеют к ней пробиться, то там, объединив усилия, они смогут начать полноценную битву. Корабли не могли помочь из-за вбитых в дно свай и искусственных огородов, поэтому большая часть экипажей влилась в состав пехоты.

План был рискованным. Начиная с того, что любой из отрядов мог завязнуть в бою и не добраться до нужной площади. В таком случае солдатам этого подразделения грозила поголовная гибель от превосходящего войска ацтеков. Заканчивая тем, что защитники могли умышленно впустить нападающих в город с тем, чтобы затем окружить и не дать выбраться.

Однако другого выхода Эрнан Кортес не видел. Полномасштабное наступление все откладывалось. И генерал-капитан видел, как это сказывается на решимости подчиненных. Марина и вожди Тлашкалы уже не раз предупреждали его, что индейское ополчение постепенно теряет боевой задор. Если в ближайшее время не атаковать Теночтитлан, то союзники просто разбегутся.

Утром две бригантины отплыли к отрядам Альварадо и Сандоваля с приказом начать наступление на столицу ацтеков.

— Мы с таким трудом когда-то вырвались из Теночтитлана, — неодобрительно сказал Фернан Себастьяну. — А теперь своей волей стремимся снова оказаться в блокаде посреди города. Можно подумать, мы мало солдат потеряли во время «Ночи Печали».

Он стоял на палубе корабля, который переправлял отряд солдат для усиления корпуса Гонсало де Сандоваля. Костоправ долго хлопотал над его ушибленной рукой, пытаясь уменьшить отек и вернуть ей подвижность. В итоге левое плечо все еще болело, но удержать щит Фернан мог. И он, конечно же, не собирался отсиживаться в безопасности. Сейчас среди конкистадоров нельзя было найти ни одного человека без ранений. Идти в сегодняшнюю атаку предстояло всем.

— Думаю, что Кортес прав и другого выбора просто нет, — ответил другу Себастьян. — Держать столицу в осаде слишком сложно. Сам видишь, нам почти нечего есть. Если у нас провизия закончится раньше, чем у Куаутемока, то придется отступать. Да и союзники… Они видят, что Теночтитлан стоит все такой же несокрушимый. Вот и начинают задаваться вопросом: а на той ли стороне они воюют? Все знают, что ацтеки покарают мятежников беспощадно. Дружественные нам индейцы могут в любой момент вновь переметнуться к Куаутемоку в надежде на помилование.

Испанцы и их союзники высадились на дамбу и двинулись вперед. Ацтеки, не смотря на всю свою отвагу, вынуждены были отойти. Шаг за шагом конкистадоры теснили врага и вот, наконец, земляная насыпь закончилась. Солдаты, с Сандовалем во главе, вступили в город… И тут же попали под перекрестный обстрел ацтекских лучников, засевших в многочисленных домах по обе стороны дороги.

Наступление застопорилось. С огромным трудом испанцы добрались сюда за несколько часов ожесточенного боя. Теперь же, обстреливаемые со всех сторон, они вынужденно застыли на одном месте. Отступить конкистадоры не могли. Позади на дамбе толпились тысячи союзных индейцев, через чьи плотные ряды было невозможно пробиться.

Фернан присел, выставив перед собой стальную роделу. Над ним навис Себастьян. Его щит среди прочих других образовывал второй, верхний ряд. Конкистадоры терпеливо ждали, пока у неприятеля закончатся снаряды. Они уже привыкли к тому, что индейцам далеко до дисциплины европейских армий. Ацтеки, войдя в раж, так и будут закидывать сплошную стену щитов стрелами и камнями до тех пор, пока не останутся с пустыми руками. И вот тогда придет время рукопашной схватки…

Внезапно обстрел прекратился. Как по команде, в один момент. Фернан подумал, что местные жители все же постепенно учатся дисциплине. А на площадку перед плотным строем конкистадоров упало несколько отрубленных голов. Неподвижный воздух разорвал голос ацтекского военачальника:

— Смотрите! Вот и все, что осталось от ваших друзей. Здесь Малинче, которого вы зовете Кортесом, Альварадо и прочие вожди. Они уже поплатились за свою самонадеянность, а сейчас придет и ваш черед.

Сказал он это на ужасной смеси испанского и ацтекского языка. Но поняли его все. Конкистадоры заволновались, многие стали выглядывать из-за щитов, некоторые вытягивали вверх головы, пытаясь узнать погибших. Кто-то, забывшись, даже сделал два шага вперед, в надежде рассмотреть останки погибших.

— Назад! — разъяренно заревел Сандоваль. — Не нарушать строй. Поднять щиты!

И в этот момент ацтеки кинулись в бой…

По центру, справа и слева они ринулись к плотно стоящему квадрату испанцев. С флангов к дамбе спешили десятки больших военных пирог, прятавшихся до этого момента среди камышей. Лодки надеялись отрезать неприятелю путь к отступлению. Но конкистадоры не дрогнули. Начался очередной бой, с той лишь разницей, что испанцы были уже измотаны долгой битвой.

Сандоваль, сражаясь в первом ряду, не мог даже оценить всего происходящего вокруг. Но он понимал, что задерживаться на одном месте нельзя. Если воины из лодок захватят участок дамбы позади, то отступить его солдаты уже не смогут. Пробиваться вперед? Но куда?! Если вождь не обманул, то корпуса Кортеса и Альварадо погибли. Встречаться в центре Теночтитлана будет не с кем. Гонсало знал, что у него самого слишком мало бойцов, чтобы в одиночку сражаться в столице.

Фернан яростно бил щитом, колол и рубил мечом, спасаясь этим от затапливающего душу ужаса. Неужели Эрнан Кортес и в самом деле погиб? В это невозможно было поверить. Генерал-капитан казался неуязвимым. Он провел своих солдат через самые тяжкие испытания, добился того, о чем простой человек не мог и мечтать. И вот теперь… Неужели пал в очередной битве?! Правду ли сказал ацтек? Сразу же после этой короткой речи индейцы атаковали. Причем так быстро и неистово, что испанцы не успели подойти к отрубленным головам, забрать их и разобраться в том, кому они принадлежали.

Сандоваль же окончательно понял, что сегодня его солдатам в город не пробиться. Слишком уж они устали, сражаясь с самого утра, слишком велико численное преимущество неприятеля. Конкистадоры бились отчаянно, но из последних сил. Лодки тем временем кружили возле дамбы, осыпая стрелами хвост колонны, где находились союзные тлашкаланцы. Выхода не было. Гонсало де Сандоваль, надрывая голос, приказал отступать.

Отход живо напомнил давнее ночное бегство из Теночтитлана. Снова узкая полоса земли, с двух сторон зажатая водой, и повсюду сотни каноэ, больших и маленьких, и в каждом сидят лучники и пращники. Потеряв больше двадцати человек убитыми и пленными, конкистадоры откатились назад, под защиту бригантин. Однако ацтеки, опьяненные триумфом, окончательно поверили в себя. Они крутились на почтительном расстоянии от кораблей и забрасывали их камнями и стрелами.

Сандоваль окинул взглядом своих бойцов. Измученные, окровавленные, чудом уцелевшие во время отступления, конкистадоры сейчас выглядели просто жалко. Но хуже всего была тревога, засевшая в глазах. По рядам солдат шепотом проносились слухи и домыслы.

«Неужели этот негодяй сказал правду? — Сандоваль чувствовал, что уже и сам поддается панике. — Если Кортес и Альварадо погибли, то поход обречен на провал. Индейцы быстро переметнутся на сторону победителя. У меня слишком мало людей. Все испанцы уже, считай, покойники. До побережья две сотни миль и нам их не пройти!»

Никогда Гонсало еще не чувствовал себя таким беспомощным. Даже в те дни, когда Нарваэс осадил его в Веракрусе. Тогда противостоять приходилось хотя бы землякам и единоверцам, которые в худшем случае тебя казнят, но уж точно не потащат на сатанинский алтарь! И тогда была надежда на Кортеса… А на кого надеяться сейчас?

— Что вы там шепчетесь?! — Сандоваль изо всех сил старался выглядеть уверенно и придать голосу презрительные нотки. — Неужели поверили воплям этого дикаря? Слава богу, что генерал-капитан сейчас находится со своим отрядом и нас не видит! Как бы он удивился, узнав, что испанские солдаты оробели, наслушавшись баек от какого-то лживого ацтека! Прекратить пересуды и построиться!

Приказ прозвучал требовательно и, похоже, возымел нужный эффект. Солдаты, увидав, что капитан решителен и уверен в себе, несколько приободрились. А сам Сандоваль с удовлетворением отметил, что испанцы перестали перешептываться. Главное, чтобы слова о гибели Кортеса не достигли ушей индейских союзников. Он уже неоднократно убеждался, какой деморализующий эффект гибель вождя оказывает на местных жителей. Те могли просто разбежаться, узнав, что Кортес, возможно, убит.

— Наша атака не удалась. Я сейчас отправлюсь к генерал-капитану за новыми приказами. Когда вернусь, то продолжим атаковать Теночтитлан. А пока что занять оборону и ждать моего возвращения!

Снедаемый тревогой Сандоваль назначил вместо себя заместителя, а сам вскочил на коня и, сопровождаемый двумя спутниками, поспешил по берегу в лагерь Кортеса. Бригантины нужны были здесь для защиты солдат на дамбе. Приходилось надеяться на лошадей. Поездка предстояла опасная. В окрестностях хватало ацтеков. И они вполне могли устроить засаду на небольшую кавалькаду. Через три часа бешеной скачки Гонсало все-таки добрался до следующей дамбы, откуда в столицу пытался пробиться отряд Кортеса.

Солдаты вокруг выглядели измученными. Окровавленные, уставшие, они кое-как отходили в сторону, освобождая всадникам дорогу. Сандоваль мчался по земляной насыпи. Она казалась такой длинной. Где-то там, возле самого города, должен находиться Эрнан Кортес. Жив ли его командир?

Кортес сидел, привалившись спиной к стене дома. Он потерял много крови от ран и теперь с изумлением смотрел на Сандоваля, который только что спрыгнул с лошади и подошел к нему.

— Гонсало, ты жив! Слава богу! Когда мы попытались пробиться в столицу, ацтеки сначала отступили, но потом бросили нам головы нескольких испанцев и кричали, что это головы Сандоваля, Альварадо и других капитанов. Я уж не знал, что и думать.

— Нас пытались испугать той же уловкой, — пробормотал Гонсало.

Облегчение, которой он испытал, увидав Кортеса, постепенно испарялось, уступая место раздражению. Так, генерал-капитан тоже не сумел пробиться в столицу. Хорошо еще, что смог нормально отступить, не погубив при этом всех солдат. А ведь многие капитаны с самого начала полагали, что попытка напасть на Теночтитлан сразу с трех сторон обречена на провал. Слишком уж велико численное преимущество ацтеков. А теперь еще неизвестно, какая судьба постигла корпус Альварадо. Хорошо, если Педро сумел избежать гибели и отвел солдат в укрепленный лагерь.

— Тяжелая вышла битва, — негромко рассказывал Кортес. — Индейцы обрушились на нас такой силой, что я уже ни на что не надеялся. Они подготовили пролом в дамбе и организовали возле него засаду. Я чуть не попал в руки дикарей. Помнишь Кристобаля де Олеа, который когда-то в последний момент спас меня от плена возле Шочимилько?

Сандоваль помнил этого высокого, жилистого, отменно храброго солдата. После заговора Вильяфаньи генерал-капитан назначил Кристобаля одним из своих телохранителей и держал почти постоянно при себе.

— Он и сегодня меня спас, — продолжил Кортес. — Бился рядом до последнего момента своей жизни. Если бы не доблесть Кристобаля, то индейцы точно утащили бы меня в лодку. Мы еле-еле отступили. Десятка два человек попали в руки ацтеков.

Не сдержавшись, Сандоваль выплеснул горечь бурлившего в нем разочарования, высказав Кортесу все свои претензии. Сказал, что идея такого нападения с самого начала была самоубийственной, и что разделять армию не следовало. И что сегодня столько храбрых воинов рассталось с жизнью из-за ошибок командующего.

Генерал-капитан сидел понурый, еле находя в себе силы, чтобы не стонать от боли. В сегодняшнем бою он получил три раны. Справедливы ли были эти обвинения? Кортес не мог дать ответ. Он знал, что лишь завоевав столицу, можно считать, что империя ацтеков покорена. Но сделать это никак не удавалось.

— Гонсало, сын мой. Не время сейчас ссориться и поддаваться гневу. Я потерял слишком много крови и не могу сесть в седло. Две мои бригантины застряли на сваях, остальные нужны для охраны дамбы и лагеря. Поспеши к корпусу Альварадо, узнай, как у него дела. Сообщи, что мы не пробились в Теночтитлан, но смогли отойти на старые позиции без катастрофических потерь. Я посылал к Педро гонца, но не знаю, добрался ли он.

Сандоваль, всегда славившийся хладнокровием, уже сетовал на себя за несдержанность. Он и сам понимал, что битва за столицу окажется очень тяжелой. Можно ли было ожидать чего-то другого? Ему ли обвинять Кортеса, который рисковал в каждом бою наравне со всеми.

— Я отправляюсь немедленно.

С этими словами он сменил лошадь и в сопровождении двух человек поскакал по дамбе к берегу. От лагеря Педро де Альварадо его отделяло несколько часов пути.

Лишь поздно вечером Гонсало, еле держась в седле от усталости, добрался до цели. Картина ему представилась тревожная. Здесь бой все еще продолжался. Недалеко от столицы прямо возле самой дамбы одна из бригантин попала в ловушку, застряв на вбитых в дно сваях. Неподвижная, лишенная маневренности, она могла стать легкой добычей ацтеков. Лодки индейцев так и кружились вокруг. Экипаж с отчаянием обреченных отбивался от наседающих со всех сторон врагов, которые пытались любой ценой взобраться на борт.

Десятка четыре испанцев прыгнули в воду и добрели до застывшего корабля. Здесь было неглубоко и конкистадоры, стоя по грудь в воде, яростно отбивались от снующих со всех сторон пирог. Прочие испанцы и союзники, оставаясь на дамбе, осыпали ацтеков самыми отборными ругательствами. Те, в свою очередь, тоже поливали бранью и бригантину, и земляную насыпь и храбрецов, стоящих в воде. Иногда в воздух взмывала стрела или камень. Видимо, бой шел уже давно, и снаряды почти иссякли у обеих сторон. Стоящие в воде испанцы прикрывались щитами и старались длинными клинками достать индейцев в проносящихся мимо пирогах.

Ацтеки, сообразив, что с дамбы корабль будет постоянно получать поддержку, вознамерились утащить его на просторы озера. Их лодки подплывали, закидывали веревочные петли, стараясь захватить любой выступ. Израненные бойцы экипажа из последних сил спешили перерубить эти веревки. Гребцы в пирогах налегали на весла, надеясь сдернуть бригантину со свай и утянуть на буксире.

Битва за корабль не прекращалась, хотя на землю уже опускались сумерки. Ни испанцы, ни ацтеки уступать не желали. Бригантина являлась слишком важным подспорьем для одних и слишком большой опасностью для других. Сандоваль, все еще сидя в седле, с высоты быстро рассмотрел Альварадо в шлеме с высоким красным плюмажем. На сердце у него полегчало — индейцы обманули! Педро жив!

Альварадо, как и обычно, бился в самой гуще сражения. Он, с трудом передвигаясь по илистому дну и постоянно отмахиваясь от проносящихся мимо лодок с индейцами, дошел до бригантины. Прикрываясь щитом и рубя мечом, Педро громовым голосом отдавал команды и подбадривал своих солдат. С палубы тут же протянулись руки и помогли командиру взобраться на борт. Альварадо взялся за организацию обороны.

Ацтеки, увидав всадника, не пожалели для него последних снарядов. Две стрелы тут же полетели в его сторону, но щит выручил. Сандоваль поспешил слезть с коня. Верхом он представлял собой слишком заметную мишень. Подобравшись к краю дамбы, Гонсало схватил лежащую на насыпи алебарду, без раздумий прыгнул в воду и среди прочих солдат побрел выручать бригантину.

Идти оказалось непросто. Сандоваль чувствовал, как ноги его по щиколотку уходят в донный ил. Он пошатнулся, чуть не упал, резко взмахнул рукой, пытаясь сохранить равновесие. Мимо как раз проплыла вражеская пирога. Два индейца синхронно ударили копьями. От первого обсидианового острия Гонсало увернулся, второе скользнуло по наплечнику кирасы и ушло в сторону.

Сандоваль взмахнул алебардой. Ее стальной крюк вцепился в борт лодки и та сразу же остановилась. Испанцы, увидев неподвижную цель, с азартом бросились в атаку. Ацтеки в суденышке принялись яростно отбиваться, но схватка заняла совсем мало времени. Через несколько секунд Гонсало выбросил алебарду вперед на всю длину древка, пытаясь зацепить крюком следующую пирогу. Индейцы в ней предпочли не испытывать судьбу и отплыли подальше.

Через минуту Сандоваль взобрался на мокрую от воды и крови палубу, бросил алебарду, вытащил меч и перерубил веревку, тянущуюся от очередной пироги. Альварадо, обернувшись, застыл от изумления.

— Гонсало! Ты жив?!

Отложив на несколько мгновений командование, он заключил товарища в объятья.

— А безбожные дикари сегодня днем кинули нам несколько отрезанных голов и кричали, что это все что осталось от тебя, Кортеса и других капитанов. Что с Эрнаном?!

— Генерал-капитан жив, хотя и сильно ослаб от ран, — ответил Сандоваль. — Он прислал меня сюда, чтобы я убедился, что с вами все в порядке.

— Тоже мне, порядок! Не ровен час, утащат нас эти мерзавцы куда-нибудь подальше от дамбы, — ответил Педро и тут же повысил голос. — Эй, сеньоры, сражайтесь лучше! Как видите, к нам прибыл сам капитан Гонсало де Сандоваль. Он со своим корпусом сумел отбиться от дикарей. И Кортес тоже. Неужели мы уступим им в доблести?

Хорошие вести воодушевили бойцов. Совместными усилиями испанцы и их союзники сумели отстоять бригантину. Ацтеки, потеряв около сотни человек, отказались от добычи, которая выходила им столь дорогой ценой, и отплыли обратно в столицу. С огромным трудом конкистадоры все же сняли корабль со свай и, совершенно обессиленные, остались отдыхать тут же, на дамбе.

К этому времени уже совсем стемнело. Сандоваль, вымотанный тяжелыми боями и длительной скачкой, сидел на земляной насыпи, одолеваемый противоречивыми чувствами. Да, Гонсало был доволен собой. Он уберег свой корпус от разгрома, успешно добрался до Кортеса, а потом и до Альварадо, успел и здесь себя показать. Вот, корабль спасли. Но сегодняшний план провалился. Ни один из трех отрядов не пробился в столицу. А уж сколько солдат погибло!

«Сейчас нужно вернуться назад по дамбе, туда, где она расширяется и где находится укрепленный лагерь, — рассеянно подумал Сандоваль. — Вот только немного отдохнем…»

Он в этот момент не чувствовал уже ни рук, ни ног. И был даже благодарен Альварадо за то, что Педро пока не спешит возвращаться. Гонсало всерьез сомневался, что сумеет самостоятельно встать и пройти хотя бы десяток шагов.

Вокруг Сандоваля сидели остальные участники сегодняшнего боя. Почти все израненные, уставшие до такого состояния, что у них не оставалось сил даже радоваться победе. Да и победа ли это? Ацтеки уплыли, но ведь и конкистадорам придется сейчас отступать. Оживил эту бескрайнюю апатию лишь приход индейцев-носильщиков из лагеря. Они притащили корзины с едой. Альварадо подошел к другу и подал ему довольно черствую кукурузную лепешку и кусок солонины.

— Извини, больше тебя порадовать нечем, — сказал он. — Еда не ахти какая, но лучше ничего нет. Спасибо за помощь, Гонсало.

Сандоваль сообразил, что не ел с раннего утра, когда наспех перекусил перед наступлением. Он тут же почувствовал небывалый голод и впился зубами в жесткое соленое мясо. Они с Педро сидели, ели и смотрели на Теночтитлан.

Город казался таким близким! Отсюда Гонсало отлично видел высокую пирамиду, стоящую на самой окраине города, совсем недалеко от воды. На вершине ее горел огромный костер. В это время оттуда донесся низкий вибрирующий грохот огромного барабана. Его мучительный голос, казалось, заставлял содрогаться все тело. Уши с трудом выдерживали эти грозные рокочущие звуки. Вторя барабану, хрипло заревели раковины, а вслед за ними завизжали флейты.

— Ну что за дрянные у дикарей вкусы! — крикнул Альварадо, схватившись за пульсирующие виски. — Сплошь дрянные! Хоть на одежду, хоть на музыку, хоть на еду. И как сами музыканты выдерживают эту какофонию? Как еще не оглохли?

— Смотри, Педро!

Сандоваль, позабыв об усталости, вскочил и толкнул друга в плечо, стараясь привлечь его внимание. Даже отсюда он хорошо видел жрецов с факелами, которые по каменным ступеням вели на вершину пирамиды с десяток человек. С ужасом Гонсало понял, что это захваченные в сегодняшних боях испанцы. Пленники не желали идти, отчаянно боролись, но их было слишком мало, чтобы оказать серьезное сопротивление. Ацтеки тащили их наверх силой.

Альварадо тоже вскочил на ноги, от волнения даже выронив на землю лепешку. Прочие испанцы на дамбе забеспокоились, делясь друг с другом соображениями. До ушей Сандоваля донеслись обрывки фраз:

— Это же Диего…

— Франсиско… его буквально час назад дикари утащили в лодку!..

— Что с ними будет?

— Дай сюда арбалет… Сейчас пристрелю жреца…

— Куда, не достать…

Альварадо в отчаянии схватился за голову.

— Их сейчас всех там перережут.

Педро бессильно осмотрелся по сторонам. Он понимал, что ничего в этой ситуации сделать не сможет. Его взгляд скользнул вперед по дамбе, дальний конец которой терялся во тьме. Там начинался город и в нем находились тысячи вооруженных ацтеков. Потрепанный и обескровленный отряд испанцев не сумеет пробиться в Теночтитлан силой. Да и вскарабкаться на пирамиду, где полно воинов, вряд ли удастся.

Внезапно Педро пронзила догадка. А ведь индейцы, несомненно, специально устроили это жертвоприношение здесь, на глазах у конкистадоров. Наверное, надеются, что он не сдержится и прикажет солдатам идти в бой. Вспыльчивый характер золотоволосого Тонатиу был уже хорошо известен даже ацтекам. А там, впереди, в темноте его уже ждет ловушка. Скорее всего, отряды стрелков, засевшие с двух сторон. Как только испанцы доберутся до конца дамбы и вступят в город, их тут же расстреляют прячущиеся среди домов и зарослей лучники.

Альварадо в слепой ярости зарычал и изо всех сил ударил себя ладонями по бедрам. Потом поднял взгляд, в надежде, что произойдет какое-нибудь чудо. Отсюда до вершины пирамиды было метров двести. Вряд ли больше. Точным выстрелом из арбалета никого из индейцев поразить нельзя, но всю церемонию испанцы видели хорошо.

Сандоваль не сомневался в том, что пленники обречены на смерть. Охваченный ужасом и сожалением, он стоял, забыв о голоде и усталости. Конкистадорам давно следовало отступить назад по дамбе, но все они, как околдованные, замерли, не в силах отвести взор от пирамиды.

Пленников тем временем притащили наверх. Все они, безмерно уставшие сначала во время боя, а теперь в бесплодных попытках оказать сопротивление, с ужасом осматривались по сторонам. Перед ними расстилалась большая площадка, вымощенная плоскими каменными плитами. По бокам горели огромные костры, языки пламени поднимались выше человеческого роста. На дальнем конце возвышался храм. Освещенный факелами, с причудливым орнаментом из змей и черепов на стенах, он казался испанцам вратами в преисподнюю. Но самое ужасное находилось в центре площадки.

Там застыли жуткие для любого европейца статуи местных богов. Огромные, с безжалостными лицами, в которых человеческого оставалось меньше, чем чудовищного. Оскаленные пасти щерились белоснежными зубами из обработанных ракушек. Глаза из кусков полированного камня сверкали в отблесках огня, с жадностью глядя на приведенных людей. А на переднем краю площадки стоял высокий каменный алтарь со свежими следами крови.

Здесь же находилось десятка три индейцев. Вожди в нарядных накидках, переливающихся вплетенными перьями, в высоких головных уборах с плюмажами, с роскошными золотыми ожерельями на груди. А также несколько жрецов в темных одеждах со спутанными и перемазанными кровью волосами. Первому из испанцев развязали руки и толкнули вперед.

Его звали Франсиско Лопес. За тот час, что прошел с момента его пленения, он перешел от глухой ярости к безграничному отчаянию. Он уже даже не сетовал на судьбу, что позволила ему попасть в плен. Он безостановочно перебирал все варианты спасения и пришел к выводу, что надежды нет. Идеи, столь лихорадочные и многочисленные, что не умещались в голове, теперь пропали. Ум терзала лишь одна мысль: «Я сейчас умру!». Она билась в нем со скоростью учащенного пульса.

Франсиско боролся с врагами весь последний час. Он безостановочно дергал веревки, надеясь их ослабить. Лежа в лодке, отчаянно брыкался связанными ногами, пытаясь попасть в одного из гребцов. Ругал индейцев на чем свет стоит и упирался изо всех сил, когда его тащили на вершину пирамиды. И теперь он совсем обессилел…

Когда ему разрезали веревки на запястьях и лодыжках и толкнули вперед, он не удержался и упал на колени. Едкий дым от костров мешал нормально дышать. Лопес потряс тяжелой задурманенной головой. Он ничего не соображал, в глазах двоилось. Франсиско не мог понять — то ли это дикари подкинули в огонь какой-то дряни, то ли он просто слишком устал и потому не может собраться с мыслями.

Двое жрецов тут же подхватили его и помогли подняться. Франсиско попытался оттолкнуть одного из них, но промахнулся и стал заваливаться назад. Ацтек осторожно, почти заботливо поддержал его. В руке индеец сжимал черный блестящий обсидиановый нож. Он ловко, со знанием дела, разрезал на испанце рубашку и сорвал ее. Лопес вздрогнул от порыва свежего ветра. В голове немного прояснилось, и он сразу же ударил одного из ацтеков кулаком в лицо. Тот упал, но к пленнику подбежало несколько жрецов и крепко ухватили за руки, не давая пошевелиться. Еще один принялся сноровисто разрисовывать лицо, грудь и плечи Франсиско синей краской. Другой индеец напялил ему на голову высокий и пышный головной убор из ткани и перьев.

После этих приготовлений они подтащили Лопеса к каменному идолу. Пленник почти не находил в нем сходства с человеком. Какая-то мешанина детских ладоней и звериных лап, змеиных голов, торчащих клыков, перьев. Буйство пестрых красок. Сильные руки надавили на плечи и затылок испанца, заставляя склониться перед статуей почти до самой земли. Затем его, задыхающегося и затравленно озирающегося по сторонам, оттащили назад.

Лопес отчаянно дернулся и сумел оглянуться назад. Вокруг пирамиды разливалась чернота. Ночь вступила в свои права. Далеко внизу он увидел на темной поверхности озера маленькие язычки огня. Он знал, что это. Там, на дамбе, стояли его товарищи. Больше сотни отчаянно-храбрых конкистадоров. Если бы оказаться среди них! Франсиско попытался закричать, призывая их на помощь, но дыхания не хватило. Пять человек потащили его к алтарю. Испанец сопротивлялся, но в этой борьбе силы были неравны.

Альварадо, Сандоваль и остальные видели, как пленника уложили спиной на каменное возвышение и один из жрецов, произнеся короткую молитву, всадил нож ему в грудь. Через несколько секунд он поднял над головой окровавленное сердце и торжественно поднес его к каменному изваянию. Безжизненное тело столкнули с края площадки и оно покатилось по ступеням, быстро пропав из поля зрения конкистадоров. Лопеса поглотила тьма, окутывавшая подножие пирамиды.

Альварадо разразился проклятьем и обвел всё вокруг горящим взглядом. Сандоваль обеспокоенно взглянул на друга. Зная бешеный характер Педро, он ожидал, что тот сейчас скомандует идти в атаку, тем самым погубив всех своих людей. Гонсало уже собирался отговаривать его от такого шага, но Альварадо лишь приказал:

— Гарсия, выставь патрули на дамбе. Мы тут торчим, задрав головы вверх, и ничего не видим по сторонам. Ацтекам ничего не стоит подобраться к нам на лодках.

После этого Педро вновь устремил взгляд на пирамиду. Он понимал, что не может спасти товарищей и знал, что сейчас нужно просто отступить в лагерь, но не мог этого сделать. Испанцы продолжали стоять, следя за жертвоприношением и надеясь, что какое-нибудь чудо помешает разворачивающейся кровавой церемонии.

Но чудо не спешило явить себя миру. Пленников по одному развязывали, наряжали, заставляли кланяться идолам. Некоторым из них жрецы даже вручали какие-то пышные опахала из длинных разноцветных перьев и заставляли танцевать перед истуканами, что-то крича и подталкивая копьями. Испанцы озирались, в безумной надежде бросая взгляды на расположенный на дамбе лагерь конкистадоров, до которого никак не смогли бы добраться. Итог всех ждал одинаковый. Поочередно пленников тащили к алтарю и тут же вырезали сердце…

На следующее утро Гонсало де Сандоваль, окутанный самыми мрачными думами, покинул корпус Педро де Альварадо. Ему предстояло вернуться к Кортесу и доложить обо всем. А затем еще двинуться к своему отряду. После такого тяжкого дня приходилось проявлять максимальную осторожность. Ацтеки, поверив в себя, могли устроить засаду где-нибудь по пути.

Гонсало ехал и думал о том, что ни один рассказ не передаст всей той горечи, что он пережил минувшим вечером. Хуже печали и жалости к погибшим его тяготило осознание своего полнейшего бессилия. Он понимал, что война далека от завершения, а значит, будут еще плененные испанцы, которых он никак не сумеет спасти.

Вспомнился эпизод, когда в одном из покоренных городов к нему сам не свой от ярости пришел Фернан Гонсалес. Он рассказал, что нашел дом, где держали перед смертью пленных конкистадоров и даже обнаружил на стене прощальную надпись одного из них. Сандоваль тогда еле успокоил разгневанного Фернана и убедил его, что нельзя нарушать приказ Кортеса, который велел не сводить счеты в городах, которые добровольно сдались. Теперь Гонсало угрюмо думал о том, что ему самому сложно будет в будущем с холодной головой следовать распоряжениям генерал-капитана. После всего того, что он вчера увидел!

Но добрался Сандоваль без проблем. Кортес, узнав, что корпус Альварадо уцелел, немного приободрился. Теперь предстояло снова готовиться к битвам с Теночтитланом. Однако император Куаутемок тоже не терял времени даром. Во все окрестные города направил он гонцов со строгим приказом отказаться от союза с чужаками. В качестве подтверждения военных успехов столицы эти делегаты несли с собой убедительные доказательства. Содранная с голов и лиц кожа испанцев ясно давала понять, что их можно и даже нужно побеждать, захватывать в плен и приносить в жертву.