35. Вмешательство Монтесумы

Монтесума сидел в своих покоях. Оставленный монарх являл собой печальное зрелище. Раньше в этот зал поочередно заходили многочисленные придворные, которые с искренним благоговением кланялись и раболепно приветствовали своего повелителя. Вокруг него суетилось множество слуг, готовых исполнить любой приказ. Здесь стояли лучшие испанские солдаты, неся почетный караул. В блестящих отполированных кирасах, в шлемах с пышными плюмажами, грозные и нарядные, они казались достойным окружением для великого императора. Мир рухнул, подобно лавине, унося все былое великолепие с собой.

Отныне лишь двое слуг оставалось в распоряжении правителя ацтеков. Не было больше пышных приемов, не было торжественных приветствий вождей и жрецов. Исчез и почетный караул — солдаты оказались нужнее на внешних стенах. Теперь Монтесума, на протяжении почти двадцати лет вершитель судеб ацтекской империи, вел пустую и бесцельную жизнь.

И все же была в этом человеке несгибаемая сила воли, не позволявшая ему впасть в уныние и махнуть на себя рукой. Отстраненный от решения государственных вопросов, он держался по-прежнему — как всевластный повелитель. Одежда его оставалась нарядной и изысканной. Груз невзгод не согнул его стан. Гордая осанка и уверенный взгляд не выдавали никакого душевного беспокойства. Он встретил Кортеса как всегда учтиво и гостеприимно:

— Приветствую тебя, мой брат Малинче.

— Я рад видеть тебя в добром здравии, и надеюсь, что ты не терпишь никаких утеснений, — ответил Кортес. — Восстание твоих подданных лишило тебя привычного окружения и занятий повелителя, но, надеюсь, это временно. Мне нужна твоя помощь.

Монтесума лишь с достоинством поклонился. Он вспомнил все те дни, когда помогал испанцам. Сколько раз вожди, жрецы и родные приходили к нему и умоляли разрешить им начать войну. Император отказывал. Именно благодаря его вмешательству солдаты Альварадо не были перебиты после резни во время ночного праздника. И вот чужакам вновь нужна помощь.

— Я прошу тебя выйти к твоим подданным и приказать им прекратить военные действия против нас, — продолжал Кортес. — Вели им утихомириться. Я обещаю, что проведу расследование и накажу виновных. Война, которая разгорается подобно лесному пожару, грозит погубить весь город.

— Великий Малинче, вспомни, я всегда старался избежать кровопролития. Хотя — это непреложная истина! — мои подданные давно мечтали разделаться с вами. На этот раз я отказываю тебе не из-за нежелания помочь. Просто теперь уже даже я не в силах что-либо изменить. Народ меня не послушается.

Фернан в ответе Монтесумы слышал смертный приговор. «Нежелание… не в силах… не послушается…» Каждое «не» звучало для него подобно траурному удару колокола. Мрачный звон подводил черту под всей этой безумной авантюрой. Открыть новые земли, искоренить здесь самое жуткое и кровавое язычество, совершить небывалое — задача оказалась исполинской, как гора. Ее было не покорить. В глазах императора не сквозило даже тени злорадства или насмешки, лишь сострадание и участие. Впрочем, насколько это было искренне? Монтесума слыл великолепным политиком, умеющим скрывать истинные чувства.

Но и Эрнан Кортес не зря прославился как искусный дипломат. Он не собирался отступать. Он понимал — нужно найти слова, которые переубедят собеседника.

— Уэй-тлатоани… Все мы хотим лишь одного — избежать кровопролития. Вспомни, когда недавно на побережье высадился флот, то твои разведчики донесли, что прибывшие солдаты собираются меня арестовать. Не хочу обвинять их в том, что они лгали своему повелителю, но, как видишь, они все же были не правы. Почти тысяча воинов в итоге присоединилась ко мне. Сам видишь, я умею достигать поставленных целей. До сих пор я изо всех сил старался добиться мира с восставшими. Но если я увижу, что примирение невозможно, то вынужден буду начать настоящую войну. Ты понимаешь, что это значит?

Монтесума помимо воли вздрогнул. На ум пришли рассказы о чудесных победах испанцев. А Кортес, как будто читая мысли императора, продолжил:

— Имея всего лишь четыреста солдат, я обратил в бегство племена Табаско. Такими же ничтожными силами я сумел разбить пять раз подряд могучую армию Тлашкалы. А ведь ты годами не мог покорить ее, несмотря на всю силу ацтеков. В итоге тлашкаланцы сами запросили мира, когда узрели угрозу полного истребления.

Фернан, слыша все это, лишь усмехнулся. Слава богу, что никто из индейцев не знает, что это лишь блеф. Тогда конкистадоры, невзирая на все победы, оказались на пороге смерти от голода и усталости. Повезло, что Тлашкала, устрашенная поражениями, вовремя предложила мир.

— Чолула вероломно собиралась на нас напасть, — продолжал генерал-капитан. — Помнишь, чем это обернулось для нее? В городе произошла настоящая бойня. А теперь у меня тысяча двести отборных солдат. Если восстание не прекратить, то у меня не окажется другого выбора. Начнется война на полное уничтожение. Я, так или иначе, одержу победу, но цена ее окажется непомерно высока. Твоя великолепная столица будет стерта с лица земли. Сколько твоих подданных погибнет? Страшно даже представить. Поэтому прошу тебя еще раз — помоги прекратить кровопролитие.

Монтесума некоторое время молчал, опустив взгляд и раздумывая. Затем он поднял глаза на Кортеса и начал свою речь.

— Я главный жрец своего народа. Ответчик и заступник перед богами. Хранитель традиций. Все это так. Я верю в легенду о возвращении Кецалькоатля. Но я еще и правитель. Мне прекрасно известно, что такое разведка. Сам столько раз ею пользовался. Многочисленные почтека отправлялись в дальние земли, неподвластные моему правлению. Торговать? Да, конечно. Всем нужны такие товары, которых нет у тебя на родине.

Монтесума окинул взглядом окружавших его испанцев, усмехнулся и продолжил:

— Но не только. Посетив чужой край, они еще и собирали необходимую информацию. Чем богаты местные племена? Плодородны ли земли, удобны ли дороги? Много ли там городов, хорошо ли они укреплены? Сколько там воинов и искусны ли они в бою? Вернувшись в Теночтитлан, купцы все это сообщали мне. И вот тогда я уже решал, есть ли смысл идти в поход и покорять новую провинцию. Выгодно ли это или же удобнее с ней просто торговать.

Для Фернана, безмолвного свидетеля этой важной беседы, Монтесума открывался с новой стороны. Такой дальновидности он, пожалуй, и не ожидал. Хотя, что в этом удивительного, если вспомнить, что император ацтеков правил своим государством почти два десятилетия? Он был и в самом деле мудрым политиком.

— Когда вы прибыли в мои владения, я не знал, что и думать. Кто вы? Посланцы богов? Обычные люди? Если верным было первое предположение, то сопротивление вам казалось самонадеянным и даже кощунственным. Но если вы всего лишь люди, то не из морской же пучины вы вынырнули! Значит, есть страна, откуда вы прибыли. А ты командир отряда разведчиков. Уж я-то знаю, зачем нужна разведка! Вас мало. Но у вас лошади и страшное оружие, которого мы никогда не видели! Гигантские корабли! Все это означает, что где-то есть земля великих мастеров, где все это умеют делать. Там много белокожих людей, стойких в бою и искусных в изготовлении всего того, чего мы сами делать не умеем. Там много лошадей и оружия. И если я уничтожу разведчиков, то когда прибудет целая армия, она сурово накажет нас за это.

Монтесума на некоторое время замолчал. Ничего не говорили и испанцы. Затем император продолжил:

— Мои подданные слепы. Даже самые мудрые советники не понимали этой простой истины. Именно поэтому я отказывался напасть на вас. Я старался сделать все, чтобы встреча двух столь разных народов происходила мирно. Я не хотел начавшегося восстания. Как жаль, что обеим сторонам не хватило выдержки и взаимного доверия. Твой помощник Тонатиу устроил резню и теперь мой народ требует вашей крови. Но ты прав, Малинче — война на полное уничтожение сотрет Теночтитлан с лица земли. Может быть, в результате даже сам народ ацтеков исчезнет. Я не хочу этого. Я сделаю еще одну — пускай даже безнадежную! — попытку усмирить гнев моих подданных.

Кортес, восхищенный мудростью и благородством собеседника, отвесил ему глубокий поклон. В молчании Монтесума поднялся со своего трона и степенно двинулся к выходу. За ним потянулись и конкистадоры. Через несколько минут они уже взошли на внешнюю стену. Внизу бушевало море ацтеков. В который раз отброшенные назад, они готовились к следующей атаке. Сотни их уже погибли, но индейцы не обращали внимания на потери.

Много ли стоит жизнь человека? Он зачастую отдает ее болезни, а то и простой случайности, вроде падения с дерева. Если повезет, то его ждет почетная участь быть принесенным в жертву. Ощутить напоследок тепло каменного алтаря и крепкие руки жрецов, вцепившиеся в запястья и лодыжки. Когда лежишь на спине и смотришь вверх, то кажется, что обсидиановый кинжал возносится в самое небо. Как раз туда, куда совсем скоро взмоет твоя душа. Что остается? Поймать глазами слепящий луч солнца и знать, что своей смертью насыщаешь бога. Это ли не счастье?

Здесь и сейчас тысячи ацтеков собрались для того, чтобы чужаки не смели нарушать этот извечный, освященный древностью уклад. Мир не должен меняться. Законы и традиции обязаны оставаться незыблемыми. Индейцы без колебаний шли в атаку, погибая в бою с осквернителями каменных алтарей. Жизнь была хороша, пока чужаки не пришли. Нужно сделать так, чтобы она стала прежней. Иноземцев следует искоренить.

Монтесума уверенно вышел на самый край плоской крыши дворца. Веласкес де Леон, командир его охраны, на этот раз отстал. Телохранители тоже застыли в почтительном отдалении. Пускай взгляд ацтеков не раздражает зрелище испанцев, окруживших императора. Правитель стоял в одиночестве. В богато украшенном плаще, сверкая золотом и нефритом, он взирал вниз. Подданные увидели своего повелителя. По их рядам прошелся изумленный шепот. Это было подобно волне, прокатившейся из края в край огромной площади. И после этой волны никто уже не осмеливался подать голос или даже поднять голову. Любое движение замерло. Монтесума оставался для индейцев богом.

Он начал свою речь. Фернан, стоя рядом с Кортесом и Веласкесом де Леоном, был поражен. Никогда еще император не казался ему таким величественным. Даже в тот день, когда он впервые вышел встречать испанцев у себя в столице. Легко казаться царственным, когда тебя окружают десятки слуг и придворных, раболепных и создающих торжественность исполнением сложных ритуалов. Совсем другое дело, когда внизу тысячи разгневанных людей, а позади тюремщики, пускай даже обходительные и берегущие тебя как зеницу ока. И ты лишь тонкая грань, удерживающая две армии от столкновения силой воли и авторитетом. Именно в такие моменты проявляется величие души.

Слова Монтесумы разносились по площади подобно ураганному ветру. Склонись или будешь сметен! И ацтеки склонялись. Замершим позади него конкистадорам казалось, что человеческий голос вовсе не может звучать так громко, так властно, так решительно. Повелитель требовал от своих подданных беспрекословного подчинения. И они подчинялись. Кто бы мог бросить вызов живому богу?

Испанцы получили наглядное подтверждение тому, что правитель не зря носит титул уэй-тлатоани — «Великий Оратор». И Монтесума действительно был великим оратором. Скудные познания в языке не давали конкистадорам возможности оценить красноречие говорившего. Лишь в самых общих чертах они понимали, что речь идет о послушании, о необходимости отложить оружие в сторону, о долге повиновения своему владыке. Уверенный голос покорял… Гонсалес, не решаясь ничего говорить вслух, только вздохнул с облегчением — похоже, что и на этот раз Монтесума сумеет удержать в повиновении своих разбушевавшихся подданных.

В этот миг откуда-то снизу раздались вопли. Какой-то десяток ацтеков, до того благоговейно слушавший правителя, одновременно вскочил на ноги. Смирения как не бывало. Одним коротким движением раскрутив пращи, они метнули камни в цель. Снаряды, подобно рою разъяренных ос, устремились вперед. Монтесума, стоящий в одиночестве над самым обрывом, освещенный лучами солнца, представлял собой великолепную мишень. Камни с хрустом вонзились в человеческое тело. Бедро, грудь, плечо, голова… Очарование от грандиозной речи исчезло, рассыпалось, как хрусталь, на мельчайшие осколки, сметенное этим градом ударов…

Монтесуму отбросило назад. Он упал навзничь, ошеломленный, окровавленный, бессильный. Больше не было живого бога, силой слова и могучей волей усмирившего грозу. На каменных плитах лежал тяжелораненый человек. Веласкес де Леон, вновь обретя голос, с криком метнулся вперед. В руках он держал большой щит. Поздно… Испанцы столпились вокруг императора. Осторожно подняли его и унесли.

А внизу творилось что-то невероятное. Залп из сотни пушек не сумел бы обратить ацтеков в бегство быстрее, чем они удирали сейчас. Голося тысячами глоток, побросав оружие, они мчались во все стороны. Кто-то на бегу вздымал руки к небу, кто-то в отчаянии рвал на себе волосы или раздирал одежду. Страшное, невиданное богохульство ужаснуло индейцев. Они торопились убраться, как будто этим можно было исправить содеянное. В панике и толкотне затерялись и те десять человек, которые метнули камни. Через какую-то минуту огромная толпа исчезла, как ворох листьев, подхваченный ураганом. Обширная площадь полностью опустела. Лишь копья, луки, камни, пучки перьев да обрывки одежды.

Что же, нападение на дворец вновь удалось предотвратить, но какой ценой! Раны Монтесумы приводили в ужас. Фернан стоял и смотрел на то, как над поверженным императором лихорадочно колдуют лекари. Веласкес де Леон, похоже, и в самом деле весьма привязался к повелителю ацтеков.

— Подлые дикари, как они посмели?! — бормотал он. — Монтесума, вы меня слышите? Посмотрите на меня! Твари! Найду — лично каждому горло перережу! Император, вы меня слышите?

Терзало ли его чувство вины? Ведь именно его, Хуана Веласкеса де Леона, Кортес назначил командиром телохранителей. И он не сумел защитить правителя в тот единственный момент, когда Монтесуме действительно угрожала опасность! Хуан понимал, что это было не в его силах. Он не мог стоять рядом с вождем на стене, держа наготове щит, чтобы не возмущать народ видом тюремщика, который ни на миг не покидает пленника. Но от этой мысли Веласкесу было не легче.

— Черт возьми! — сквозь зубы выругался Фернан. — Самые обычные камни. Да это же просто издевательство. Если бы на императоре оказались хотя бы стеганые льняные доспехи и привычный среди индейцев деревянный шлем, то ничего плохого бы не произошло!

Себастьян схватил его за руку и мягко, но настойчиво оттащил в сторону.

— Идем. Возле ложа раненого и без нас тесно.

Они отошли назад, продолжая наблюдать за работой лекарей. Монтесума оставался без сознания.

— Долго ждали подходящего момента, — хмуро сказал Себастьян. — Помнишь, как мы оберегали Монтесуму в тот день, когда он охотился?

Гонсалес кивнул. Воспоминание пришло сразу. Построенные на озере корабли и желание императора отправиться в плавание. В тот день испанские телохранители ни на шаг не отходили от повелителя ацтеков, опасаясь, что его захотят или освободить или устранить. Тогда все обошлось. Но сегодня удар все же достиг цели.

— Думаешь, это вспышка гнева была не случайной? — спросил Гонсалес.

— Какие уж тут случайности, — проворчал Риос. — Все индейцы с благоговением слушают своего повелителя, как тут целый десяток вскакивает и делает залп. Как по команде. Или кто-то из родственников Монтесумы давно уже метит на трон или вожди решили устранить преграду. Пока у нас был такой заложник, им поневоле приходилось вести себя более-менее сдержанно.

— Не говори так, Себастьян! — возмутился кто-то из солдат. — Нужно молиться Деве Марии и она не обойдет нас своей милостью. Император выздоровеет.

— Дай бог, — вздохнул Риос.

А Кортес тем временем стоял возле раненого и все больше мрачнел. Он, как и любой опытный воин, хорошо разбирался в подобных вещах. Как минимум пять попаданий. Монтесума был худощав, но крепок. Снаряды, угодившие в плечо и руку, оставили лишь ссадины, но вот остальные… Один камень врезался в ногу, высоко, возле самого бедра. Кость, скорее всего, сломана со смещением. С такими травмами люди зачастую на всю жизнь остаются калеками. Но это еще что. На груди слева наливается кровоподтек. Вряд ли ребра уцелели. Может быть, и внутренние органы тоже пострадали. Богатый, расшитый яркими птичьими перьями плащ оказался, конечно же, плохой защитой. Но самое главное — голова. Ужасная рана чуть выше виска, вся в запекшейся крови. Череп поврежден. Сейчас никто не сможет предсказать, выживет ли Монтесума.

Веласкес де Леон взял себя в руки и лишь с досадой покусывал губы, ожидая вердикт лекаря. Тут же стоял хмурый Альварадо и встревоженный Гонсало де Сандоваль. Кристобаль де Олид и Диего де Ордас. Капитаны ждали, скрывая тревогу. Кортес не терял рассудительности.

— Педро, Гонсало, — обратился он. — Обойдите периметр дворца, убедитесь, что мы готовы встретить возможную атаку. Индейцы разбежались, но кто знает, как скоро они вновь наберутся решимости и нападут.

Названные капитаны тут же поспешили выполнить приказ. Сандоваль уходил даже с некоторым облегчением. Слишком уж мрачная атмосфера царила в зале. Он почти все время провел комендантом в Веракрусе и не успел познакомиться с Монтесумой поближе. Жаль было раненого, но не более того. А вот Веласкес де Леон совсем пал духом. Кто бы мог подумать, что он так привяжется к императору. А ведь когда-то именно Хуан грозился убить его своими руками, когда конкистадоры собрались взять владыку ацтеков в плен.

Целый день прошел относительно спокойно. Горожане пока не беспокоили осажденных испанцев, но у них и без того оставался серьезный источник тревоги. Монтесума пришел в себя. Был он слаб до невозможности, крови потерял много, да и раны оказались серьезными. Говорил с трудом. Камни повредили не только тело. Жестоко ударили они по гордости и чувству собственного достоинства.

Монтесума был великим правителем, безраздельным владыкой своего народа. Самые знатные и влиятельные вельможи склонялись перед ним в низких поклонах. Его слово было законом, непреложной истиной, которую никто не мог опровергнуть. Он был для своего народа богом. Кто бы посмел прервать его речь? Кто бы отважился покуситься на его жизнь? Никто. До сегодняшнего дня… Монтесума потерял веру в себя и желание жить.

Кортес навещал его по несколько раз в день, стараясь приободрить, но все тщетно.

— Зачем, Малинче, цепляться мне за эту жизнь, — слабым шелестящим голосом говорил раненый. — Я лишился свободы и реальной власти, но с этим еще можно как-то мириться. Даже после пленения я оставался повелителем для своего народа. Что же произошло? Как боги допустили, чтобы мои подданные стали ко мне равнодушны? Как человек прихлопывает зловредного москита, так и они решили уничтожить меня. Похоже, мое время ушло.

Монтесума отказывался есть. Несколько раз срывал с себя повязки, позволяя крови течь из ран. Ни уговоры, ни ободрения на него уже не действовали. Кортес смотрел на него с чувством жалости. Даже в плену, даже в минуты самой большой опасности этот человек выглядел как повелитель. Гордый, исполненный достоинства, решительный. И вот теперь на ложе лежит несчастная тень — исхудавшая, вялая, ко всему равнодушная. Генерал-капитан остро ощущал свое бессилие. А ведь если Монтесума умрет, то опасность для конкистадоров возрастет многократно. Сколько раз удача спасала людей Кортеса в практически безнадежных ситуациях? Запас везения давно исчерпан.

Испуганные ранением повелителя, горожане сначала не тревожили дворец. Они и сами не ожидали такого святотатства. Испанцев интересовало, что стало с теми людьми, которые метнули камни в императора. Затерялись ли они в толпе или же их уже казнили? Было ли покушение спонтанным или и в самом деле заранее спланированным?

Но уже на следующий день индейцы пошли на приступ с удвоенной яростью. Стрелы сотнями взмывали в небо, засыпая лагерь конкистадоров. Любой человек, оставшийся без прикрытия, расстался бы с жизнью в считанные секунды. Фернан, лежа под защитой деревянного настила, в очередной раз радовался дальновидности Кортеса. Дворец начали укреплять с самого первого дня, стоило испанцам только прибыть в столицу. Время от времени какая-то случайная стрела все же находила щель и ранила кого-нибудь. Рядом с ним расположился Себастьян. Он деловито заряжал арбалет.

— Сейчас полезут в ближний бой, — пробормотал он. — Безумные дикари! С потерями совсем не считаются. Раз за разом идут на штурм, теряют людей сотнями, откатываются и снова атакуют. Хоть одна радость — целиться не нужно. По такой толпе и слепой попадет.

Полностью оправдывая слова Риоса, индейцы двинулись на приступ. Себастьян тут же спешно разрядил арбалет. То справа, то слева слышался щелчок тетивы или хлопок от выстрела аркебузы. Отдельные воины в бегущей вперед толпе падали, но разве лавину можно остановить брошенной в нее пригоршней песка? Фернан видел размахивающего топором ацтека. На нем сиял ослепительно-белый стеганый панцирь, длинные волосы были завязаны в пучок на макушке. На левом локте красовался круглый щит, украшенный перьями. Через несколько мгновений Гонсалес всадил ему в горло стальное острие копья. Тут же выдернул, метя в следующего противника. Он бил без устали. Стоя на высокой стене это удобно было делать. Но время шло… Вместо одного убитого наверх пытался забраться следующий. Погибшие ацтеки валились вниз, однако это не отбивало охоту у остальных.

Справа потянуло запахом пожара. Фернан оглянулся. К небу поднимался густой столб черного дыма. Стены дворца сложены из камня, но многие надстройки и внутренние здания были деревянные. Он чертыхнулся, но остался на месте. Стоит сорваться тушить пожар, как ацтеки тут же прорвутся внутрь. Пускай разбираются те, кто оказался поближе. Одна радость — они на острове, кругом вода, совсем рядом канал и колодцы. Огонь не продержится долго. В это мгновение кто-то из индейцев умудрился вцепиться в его копье. Оно чуть ли не до половины обагрилось кровью, древко было наверняка скользким, но ацтек держал крепко. Фернан подхватил лежащий на земле меч и сделал быстрый выпад. Острие клинка вошло в горло врагу.

И все завертелось вновь. Нападающие тащили с собой лестницы, обстреливали осажденных тучами стрел и камней, бросали факелы. Испанцы сражались мужественно, но силы были слишком неравны. Через час атакующий порыв индейцев иссяк и они отступили. Гонсалес без сил рухнул там, где стоял. Себастьян оказался, как и всегда, предусмотрителен. Открыв приготовленную заранее сумку, он вытащил оттуда флягу с водой и несколько кукурузных лепешек. Протянул все это другу. Так они и сидели, обедая прямо на боевом посту. Уходить куда-то не имело смысла. Стоит только ненадолго отлучиться, как последует новое нападение.

Фернан поднял глаза вверх. Уже перевалило за полдень. Июнь. Солнце жгло немилосердно. На открытом месте можно запросто изжариться. Хорошо, что над головой дощатый навес, который защитит и от солнечных лучей и от вражеских стрел.

— Сколько мы продержимся? — хрипло спросил он. — Еще пара дней таких штурмов и все наши солдаты просто умрут от изнеможения.

— Вот поэтому Кортес так старался заключить перемирие. Нам бы хоть краткую передышку.

Их передышка оказалась действительно краткой. Совсем скоро индейцы атаковали вновь. Фернан погрузился в водоворот битвы. Рубил, колол, отталкивал приставленные к стене лестницы. Шлем, стеганка и круглый стальной щит хорошо защищали от вражеских лучников. В хлопковом панцире застряло уже около двадцати стрел. Время от времени он улучал момент, чтобы выдернуть их. Сражению, казалось, не будет конца. Но все же ацтеков снова удалось отбросить.

Никто из испанцев не мог и мечтать о полноценном отдыхе. Большая часть солдат так и ночевала на внешних стенах, ожидая следующего приступа. Они бинтовали раны, ужинали, перебрасывались мрачными шутками. Конкистадоры сменяли друг друга ради коротких периодов сна. Ложились тут же, не снимая доспехов и не выпуская оружие из рук. Тлашкаланцы ходили чернее тучи. Они держались достойно и ничем не выдавали своего страха.

Тлашкала традиционно враждовала с ацтеками. Как ее сыны гордились тем, что у них теперь есть союзник, способный бросить вызов Теночтитлану! Здесь, во дворце, собралось около двух тысяч дружественных испанцам индейцев. Теперь уж точно нет никаких сомнений в их верности. В случае поражения ни один из осажденных не мог надеяться на спасение. Всех — конкистадоров, тлашкаланцев, тотонаков — будет ждать жертвенный алтарь. Потому все они и сражались с одинаковым упорством. Сейчас, с наступлением ночи, осажденные, получив передышку, принялись за возведение дополнительных укреплений.

Так прошло еще два дня. Штурмы и краткие минуты отдыха сменялись как в калейдоскопе. Ацтеки атаковали и ясным днем и в глухую полночь. Фернан к этому моменту уже почти перестал что-либо соображать. Последние месяцы забрали слишком много сил. Небывалый поход в столицу, когда путь преграждали то заснеженные горные кряжи, то раскаленные пустыни, в которых не было ни воды, ни малейшей тени. Голод. Сражения, постоянная тревога, ожидание предательства от союзников. Стремительное выступление против Нарваэса, тяжкий ночной бой и такое же спешное возвращение в Теночтитлан. После всех этих испытаний хотелось хоть немного отдохнуть, восстановить силы. Вместо этого приходилось сутками оставаться на боевом посту, днем и ночью отражая атаки индейцев.

Глаза обманывали Гонсалеса. Они говорили, что мир велик. Отсюда, с верхнего края стены, он мог увидеть ряды домов, обвитых фруктовыми садами, широкие улицы, пересеченные каналами. За ними возвышались пирамиды. Еще дальше в бесконечность уходили зеркальные воды озера Тескоко. Но все это было лишь иллюзией. Гонсалес твердо знал, что мир бесконечно мал. Вот он — десять шагов вправо, десять влево, обрыв внизу, на который накатывается море индейцев. Над головой дощатый настил, защищающий от стрел. Каменные плиты под ногами. Это и есть все отпущенное ему пространство.

Иногда границы этого мирка нарушали приходящие люди. То испанцы, то тлашкаланцы приносили еду и воду, забирали тела убитых, оставляли связки арбалетных болтов. Но сам Фернан понимал, что ему эти границы никак не перешагнуть. Где-то существовала другая вселенная, в которой осталась Испания, Севилья, Куба. Их даже вспомнить не удавалось. Закрыв глаза в минуты отдыха, он видел лишь искаженные гневом и яростью лица ацтеков, летящие стрелы, копья, дубинки, обсидиановые наконечники. Когда он просыпался, то видение не исчезало. Сны и реальность выглядели одинаково.

А в кошельке на поясе лежал и усмехался маленький золотой идол. Мыслями Гонсалес регулярно возвращался к нему. Но ни разу за эти дни не доставал. Не хотелось видеть этот злобный издевательский оскал крупных желтых зубов. Увы, истукан не собирался вот так просто оставлять человека в покое. Он приходил во сне. Как в давнем кошмаре, который когда-то Фернан видел в Севилье, золотая фигурка росла и нападала на него. И даже несравненный толедский клинок в руке опытного бойца не мог оставить ни царапины на блестящем теле.

Теперь, когда силы были основательно подорваны усталостью и недосыпанием, Фернан с трудом уже мог трезво рассуждать. Он начал всерьез верить, что индейский бог-плут все это время просто играл с ним. Как кошка с мышью. Заманил в Новый Свет, внушил связаться с Кордобой. Обрек на блуждания по Юкатану, подверг нападению ягуара. Дал ложную надежду, позволив вернуться на Кубу. Но потом подтолкнул отправиться с Кортесом.

Похоже, три года злобный демон из Шибальбы просто морочил Фернану голову, потешаясь над его попытками спастись. И вот теперь ловушка захлопнулась. Игры надоели богу-плуту. Теперь он окончательно вознамерился погубить человека, который самонадеянно считал себя хозяином положения. Испанец пытался молиться, но слова путались в голове. И это наваждение никак не желало развеиваться…

Себастьян видел, что его молодой друг находится на грани помешательства. Фернан смотрел вокруг остекленевшим взглядом, почти не разговаривал, только во сне бормотал что-то неразборчивое. Сражался с остервенением, но в моменты отдыха тут же валился на каменные плиты без сил.

Фернан не делился с товарищем своими догадками касательно золотого истукана, но Риос и так понимал всю бездну отчаяния Гонсалеса. Ситуация казалась безвыходной. Даже опытный и закаленный ветеран мог пасть духом. А Фернан все же не был таким ветераном.

«Да, похоже, отсюда нам уже не вырваться, — угрюмо думал Себастьян. — Мы столько раз спасались буквально чудом. Мы не оказались на алтарях Тлашкалы, избежали жертвенников Чолулы. И все это для того, чтобы в скором времени взойти на вершину великой пирамиды Теночтитлана. Пожалуй, пришла пора мечтать не о жизни, а о том, чтобы умереть так, как подобает воинам. Нужно попытаться уйти из города. Лучше уж погибнуть в бою, чем отдать свои сердца чудовищным богам ацтеков!»

Риос буквально ни на минуту не отходил от Фернана. Мало ли что учудит юноша, доведенный до такого состояния. Они сражались на стене вместе, так что следить за другом оказалось несложно. Не хватало еще, чтобы Гонсалес, изъеденный тревогой, прыгнул вниз, в толпу врагов, стремясь найти покой в смерти.

«Хотя, на несколько дней раньше или позже, — размышлял Себастьян. — Не так уж велика разница. Кажется, итог нас всех ждет один…»

Эрнан Кортес в эти дни тоже не вспоминал об отдыхе. Захлопнулась та ловушка, которой он опасался в каждом крупном городе. И теперь генерал-капитан прикладывал все силы для спасения своих людей. Кортес контролировал часовых по периметру дворца, следил за распределением провизии, лично возглавлял тушение все новых и новых пожаров. Во главе небольшого резервного отряда сам вступал в бой там, где испанцам приходилось особенно тяжело. А в краткие минуты затишья отчаянно пытался найти выход. И с полной ясностью понимал, что надеяться можно только на чудо. Примириться с ацтеками уже не удастся, а пробиться с боем тем более не получится — силы уж слишком неравны.

Генерал-капитан даже находил время навестить Монтесуму. Император балансировал между тяжелым беспокойным сном, который не нес ему облегчения, и черной меланхолией в минуты бодрствования. В глазах уэй-тлатоани Эрнан Кортес не видел даже отблеска надежды. Казалось, что Монтесума смотрит уже за грань мира живых. Что он там видел? Причудливый, яростный, пестрый рай богов своей родины? Христианский ад? Или только черную пустоту? Кортес не решался спрашивать. Он бы вообще предпочел, чтобы повелитель ацтеков перестал блуждать в лабиринте своих скорбных дум и обратился мыслями к событиям, происходящим в столице империи. Но Монтесума был чересчур слаб, и генерал-капитан не смел его тревожить.

Но, что беспокоило Кортеса гораздо сильнее, надежды он не обнаруживал и во взорах подчиненных. Почти на каждом лице читалась одна только усталость. У испанцев и тлашкаланцев, слишком измученных дальними переходами и бесконечными штурмами, не оставалось сил даже гневаться или предаваться отчаянию. И предел их выносливости был где-то уже совсем недалеко. В глазах Хуана Веласкеса плескался страх и чувство вины. Кортес понимал — Хуан переживает за жизнь своей жены. Не иначе, корит себя за то, что все же не успел отослать ее в Тлашкалу. Только Педро де Альварадо все еще храбрился, подбадривал окружающих и строил планы решительного прорыва вражеского оцепления. Но надолго ли хватит его запала?

На четвертый день после ранения императора наступательный пыл ацтеков несколько угас. Испанцы получили столь необходимую передышку. Фернан, почти не веря своему счастью, вышел за пределы тесного мирка, но то, что ждало его снаружи, оказалось катастрофой. Монтесума умер…