Глава четвертая

Когда начинается гроза, некоторые стремятся скорее попасть в укрытие, а некоторые выходят навстречу страшной гостье. Они находят вдохновляющими раскаты грома, восхитительными — всплески молний, живительными — густые первые ливневые капли и не боятся, потому что перед силой отступает любой ужас, волнение и мрак, остается только красота и четкость линий.

Сид чувствовал себя так, словно находился в эпицентре разрушительнейшего урагана, и стремился насытиться ощущениями, пропитаться запахом ветра, выскользнуть из тенет старого, тянущего, отвратительно соблазнительного «а ведь еще вчера...» Пожалуй, он не отдавал себя отчета в испытываемых эмоциях, но искренне ими наслаждался. Он надолго остановился у дверей Черного зала, молчал, не открывая глаз, и улыбался. Его не оставляло волнение за брата, тревожили дальнейшие шаги отца, хотелось поговорить с матерью, но всё это было лишь фоном к свежему, потрескивающему между пальцами «вперед». Словно все в мгновение ока встало на свои места. Так было однажды, когда Сид понял, с кем связан его путь. Сейчас та же спокойная уверенность вдохновляла его. На одно короткое мгновение ему почудилось, будто такие же чувства сейчас испытывает брат: облегчение, понимание, веру. Беспокойство ушло. Возвращение иногда бывает единственно правильным решением. Возвращение позволяет увидеть будущее и не только увидеть, но и сделать его более ясным. На скалу можно взобраться — и упасть с обрыва, скалу можно обойти, проложив путь для трусов, а порой скалу следует проломить, пройдя сквозь преграду, уничтожив ее раз и навсегда.

Ицца из затененной ниши внимательно следил за тем, как меняется выражение лица наследника. Советник ожидал увидеть совсем другие переживания на лице Сида, как максимум совсем не увидеть их, но теперь был даже рад, что всё складывалось именно таким образом. Мальчик вырос. Научился принимать действительность такой, какова она есть, научился проживать жизни так, как считает нужным, научился отстаивать свои чувства и не идти на поводу у призрачного «должен». Всё это читал проницательный советник по лицу сына владыки. А ведь не так давно Сид склонил бы голову, промолчал и, взрывая свою суть, дрожал бы от собственных оков. Как много он оставил в тех эфирах, которые укрывали его? Что дала ему маленькая девчонка, такая сильная и такая опасная?

— Почему? — губы советника шевельнулись, не произнося ни звука, но Сид открыл глаза и прямо взглянул на Иццу, хотя тот был уверен, что его невозможно увидеть.

— Что за вопрос, Ицца? — улыбка наследника казалась жутковатой, и Ицца поспешил выйти ему навстречу.

— Почему ты так изменился, мальчик?

Сид кивнул в сторону одной из галерей, и они медленно пошли вдоль мраморных колонн к центральной части замка. Огромные картины украшали грязно-красный камень. Сид рассеянно скользил взглядом по сюжетам эпосов, рассказанным живописцами разных эпох. Победы, поражения, страсти, крушения, сила — семнадцать историй, которые близнецы знали с детства. Однажды Фирлит привел их сюда и весь день, переходя от полотна к полотну, рассказывал сказочные легенды, настолько давние, что мало походили на правду. Фин восторженно рассматривал картины, а Сид старался не глядеть в глаза отважных воинов, яростно блестящие в полумраке галереи: он считал себя слишком маленьким для того, чтобы нагло рассматривать тех, кто творил их жизнь в далеком прошлом. Тогда мальчик еще не понимал, что сам рано или поздно станет одним из них.

— Разве изменился?

— Да. Это очевидно.

— Вполне возможно, я не изменился, но проснулся.

— Долго же ты спал…

— Мне снились странные и непонятные сны. Реальность куда более проста.

— Твой брат улыбнулся бы сейчас…

— И я ответил бы ему улыбкой, Ицца. Мы наконец поняли бы друг друга.

— Ты думаешь, сейчас Фин постигает что-то из того, что ты видел в своем сне?

— Ты порой удивительно проницателен, советник.

— Почему же «порой»?

Ицца улыбнулся, а Сид рассмеялся. Ему хотелось смеяться, хохотать, веселиться, звать каждую новую секунду в круговорот задуманного, чувствуемого. Некоторое время они шли молча, а вскоре остановились у покоев Сида.

— Отец говорил мне о том, что мы должны поговорить с тобой о Вороне. Я считал, что сделал всё необходимое…

— Выходит, что это не так. Такого сильного демона сложно отвязать. Я не знаю, где он пребывает сейчас и какова его сила, но кое-что удалось выяснить касательно его сути. Когда ты предпочтешь начать работу?

— Уже скоро. Я должен немного побыть с женой и матерью, а потом мы окончим начатое.

Ицца поклонился. Что-то заставило его не ограничиться привычным кивком и легким прощанием, а выразить почтение. Сид с каждым днем все больше становился похожим на своего отца. Почти неуловимо, но ощутимо. Словно принимая правду отца, сын становился им.

— Возможно, я слишком всё усложняю, — бормотал Ицца, направляясь к своему кабинету. — Возможно, и я всего лишь сплю, а сон мой запутан…

В Саоссе в это время года смеркалось быстро. Вечер наступал неожиданно: на секунду закрыл глаза, а, открыв, уже оказывался в полумраке, суетливо разгоняемом свечами по углам. Небо слабо подрагивало светом на горизонте, но уже затягивалось темнотой приближающейся ночи. Горы скалились в эти часы особо опасно, и непонятно было, кому они угрожают больше: тем, кто посягнет на тишину долины, или тем, кто нашел в ней свое обиталище. Сид никогда не считал этот пейзаж унылым, ему нравилась пустота вокруг, как если бы она символизировала чистоту разума, логичность и свет, снежный — и внутренний. Вот только Тилл, похоже, чувствовала себя хуже. Муж нашел ее рассматривающей пейзаж, и столько тоски было в серых глазах, что сердце Сида, прежде столь ликовавшее, сжалось.

— Ты грустишь?

— Нет, — Тилл улыбнулась, но голос ее был, как никогда прежде, тих. — Иногда мне очень хочется увидеть деда и услышать хоть одну из его сказок.

— Девочка…

— Как они там, ты не знаешь?

— Нет, но я уверен, что они тоже тоскуют по тебе. И от этого где-то еще распускаются дивные белые цветы.

— Цветы? — мгновенно настроение Тилл переменилось. Теперь на Сида смотрел ребенок, замерший в предвкушении волшебной сказки, забывший все свои печали и ждущий, что всё решит одно крохотное чудо.

— Да, цветы. Ты разве не знала? Бывает так, что жизнь разводит любящих друг друга людей: происходят войны, теряются пути домой, разрываются цепи, и люди очень печалятся по этому поводу. Порой даже плачут, — Сид смахнул с щеки девочки теплую слезинку и улыбнулся. — Но расставшиеся даже не догадываются, что есть очень красивое место, создаваемое их печалью. Туда нельзя попасть, но можно его увидеть…

— Как?!

— Подожди минутку, я расскажу… Так вот, каждый раз, когда один человек печалится о другом, тоскует и хочет вырвать свое сердце, лишь бы не чувствовать грусти, в одном из миров раскрывается очередной бутон. Его лепестки длинные, белоснежные, хрупкие и похожи на шелковые лоскутки. А аромат цветка завораживает и для каждого человека он свой: кто-то ловит нотки меда, моря и розы, кто-то — ванили, кофе и семян подсолнечника, кто-то — ивовых почек, табака и мирры. И всё вокруг — огромная поляна прекраснейших цветов…

— Ты говорил, ее можно увидеть…

— Можно. Когда вновь встречаешься с человеком, который грустил по тебе так же, как ты по нему.

— А если не встретишься?

— Даже если так, ты всегда будешь знать о том, сколько прекрасных цветов ты и человек, печалящийся по тебе, подарили миру…

Тилл молча перевела взгляд в окно. Теперь на скалистые отроги смотрела не маленькая тоскующая девочка, а принцесса, знающая почти всё о шелковых лепестках грусти, и глаза ее щедро поливали тонкие ростки прозрачной влагой. И Илттин улыбалась, вспоминая всех тех, кто так же сажал цветы в мире, который им не суждено увидеть.

Сид смотрел на нее и не мог отвести взгляда. Только в это мгновение он понял, что не просто подобрал сироту на окраине мира, а нашел ту, с кем суждено провести всю жизнь. И он любил ее. Любил всем сердцем и всем сердцем понимал. Так, как если бы впервые взглянул на нее. И сердце его пело песни, печальные, красивые и наполненные дождем.

Спустя некоторое время он покинул комнату, направляясь в покои матери. Анта всегда была для него гораздо большим, нежели женщиной, подарившей ему жизнь: она не была воспитателем, не была советчиком, не была книгой или глотком воды, она была… Просто она была. С ним. Всегда.

И как всегда он нашел ее сидящей спиной к дверям, глядящей в зеркало. Анта никогда не смотрела на свое отражение, она прекрасно понимала, что прекрасна, но всегда глядела вглубь, словно перед ее взглядом расступалась черная мгла, позволяя видеть нечто, доступное только женщине, нечто, доступное только матери, нечто, доступное только женщине, принадлежащей Ткачу.

— Сын…

— Мама…

Долгое время они смотрели друг на друга сквозь холодное отражение зеркала. Сид порой содрогался от понимания того, кем на самом деле была его мать, но старался не думать об этом, иначе ее груз лег бы и на его плечи, а она не желала бы подобного.

Анта… Когда-то одна из непокоренных детей Саосса, такая же, как и Тилл, девочка с силой Первоначального, едва ли не превосходящей силу Ткачей. Как появляются эти дети и почему они рождаются именно девочками — до сих пор загадка. Быть может, именно для того, чтобы женами Ткачей, усмирять и сдерживать не силой своей Сути, но силой своего смирения перед необходимостью.

Ей было пятнадцать лет, когда ее привели в замок и рассказали о том, что теперь она не просто ребенок со способностями к свету, теперь она будущая супруга владыки, и ее долг — охранять его покой и дарить ему счастье. Из дому ей не позволили забрать ничего, кроме двух ручных птиц, верно служивших ей и до сих пор: поначалу охранявших ее, затем — ее сыновей, а дальше — покой всех душ, оказавшихся в кругу Анты.

Поначалу девочка плакала, стремилась домой, потом исследовала темные ходы замка, потом… встретила Фирлита. Странный человек вышел навстречу ей из-за одного из стеллажей библиотеки. Светлые волосы, странно-тяжелый взгляд, Анта испугалась бы, если бы не протянутая рука… В этом жесте не было ничего опасного, ничего влекущего, ничего необычного, словно бы сама судьба вдруг воплотилась в образе Главы дома Мечей. Она приняла ладонь и опустилась на узкий диван рядом с ним, внимательно слушая его рассказ о том, что есть она, что есть Саосс, что есть ее будущий супруг. И душа ее пела в те минуты. Она повернулась к Фирлиту и тихо произнесла:

— Так значит, ты будешь говорить моим сыновьям об истине?

— Если путь распорядится так, что у вас родятся сыновья.

— И ты никогда не покривишь душой, говоря им о правде?

— Никогда, Сиятельная.

— А если с ними произойдет нечто дурное, ты сможешь защитить их?

— Если то не будет противоречить моему долгу.

— А в чем твой долг, Фирлит?

— Хранить владыку Саосса и его решения до последнего вдоха.

— Это и мой долг. Мы будет друзьями?

— Да, если того желает ваше сердце.

— Желает.

И Анта вспорхнула, подобно одной из своих птиц. Теперь и она обрела крылья, теперь и она понимала, что предстоит ей впереди, теперь — и всегда. Фирлит печально смотрел вслед легкой, как шелк, тени. Теперь его душа навсегда раскроена надвое: долг и её счастье, теперь он любит лишь одного человека, её, теперь — и всегда.

— Отец сказал, что о Фирлите я должен говорить с тобой.

Если мать и вздрогнула, то Сид предпочел этого не заметить.

— Разве тебе не сказали, что он пропал?

— Сказали, но я склонен верить тому, что говорит отец. Он знает всё.

— Это верно, Сид, совершенно верно, — Анта поднялась, тихо вздохнув. — Я приглашу твоего учителя к нам, дабы не нарушать того, что может быть разрушено, если я прямо сейчас отведу тебя к нему.

— Так он где-то поблизости?

— Конечно. Разве я могла позволить самому близкому нам человеку находиться так далеко в столь тревожное время?

— А разве оно тревожное?

— Мне так казалось…

— Мама, не стоит думать о том, что еще не произошло, не ты ли учила нас этому?

— Мне казалось, что этот урок не для тебя.

— Он был таковым, но сейчас многое изменилось.

— А понимаешь ли ты, что если станешь Ткачом, то всё снова вернется на круги своя, и тебе вновь придется думать обо всем?

— Думал, — зеленые глаза окунались в море взгляда Анты. — Только сейчас не время.

— Не время…

Анта несколько долгих секунд смотрела на сына, а затем взмахнула рукой. В окно скользнули две птицы. Одна из них быстрыми и легкими взмахами крыльев словно выдавала свое волнение, опускаясь на плечо Сида. Он рассеянно погладил полупрозрачные перья. Анта что-то шепнула второй птице, и та упорхнула в окно.

— Вернется ли твой брат когда-нибудь?..

— Ты же знаешь ответ, Сиятельная.

— Знаю, но не хочу верить.

— Я встречусь с ним однажды, но он не вернется.

Вот теперь Анта вздрогнула. Не ожидала столько спокойного понимания в сыне, не ждала силы предсказания, не хотела верить, что никогда не увидит голубых глаз, но знала, что так и будет. Её Фин навсегда утрачен для нее, навсегда растворен в полотне воспоминанием о беззаботной улыбке, глазах отца, легкости и — тишине. Анта грустно улыбнулась. В одном из миров на позабытой в лесной глуши поляне обнажил пред голубым небом белоснежные шелковые лепестки еще один цветок.