Глава вторая

Пестрые ярмарки западного Саосса меркли перед яркостью Далекого Сбора. Раз в десять лет все караваны съезжались к горным кряжам на праздник. Фин ошалело смотрел по сторонам, Сид старался не удивляться — не чета, — но всё же то и дело ловил себя на том, что рот приоткрыт. Тилл едва ли не до земли свешивалась с повозки, чтобы получше рассмотреть товары, разложенные прямо на траве. Пока обоз продвигался к свободному месту, указанному здоровым детиной у импровизированных ворот из двух кибиток, циркачи не успели увидеть и пятой части того, что скрывал в своих недрах съезд всех общин. К вечеру, когда выстроенные по кругу повозки общины оживали ароматными запахами ужина, троица обошла едва ли половину лагеря. Чего только они не увидели: и ткани, пропитанные особыми травами, сохраняющими цвет и придающими одежде особый запах, и диковинные яства, рассыпанные по огромным блюдам, и кувшины, такие огромные, что уместили бы в себе Тилл в полный рост, и украшения, и оружие, и книги. Огромные фолианты с трудом удерживались осью телеги, Фин знаком выказал уважение продавцу и пообещал вернуться.

— Зачем тебе книги? — Тилл обиделась, когда её оттащили от возка со шкатулками. Таращилась она больше на продавца с кожей цвета угля, но и шкатулки были хороши. — Лишний вес только!

— Шкатулки твои — лишние, а книги — знание, — Фин смеялся.

— Ничуть даже, у нас дед есть, зачем нам какие-то… книги?!

— А если дед умрет? — Сид ткнул брата локтем в бок.

— Не умрет! Не умрет! Никогда-никогда не умрет! — Девочка побежала к лагерю, и близнецы в кои-то веки не поспешили за своенравной Тилл.

— Думай, что говоришь!

— А что, ведь он умрет… Кто тогда расскажет им все эти сказки, если не книги?

— Фин, ты… как это на их языке?.. дурак!

— Это почему это?

— Нельзя говорить такое человеку, который любит Дентара.

— Я тоже его люблю, забавный старикан, но я не боюсь того, что он умрет, это ведь неизбежно.

— Это ты, а она… Она же совсем еще маленькая, ни к чему ей знать о смерти.

— Всё равно она узнает и… — Фин осекся под гневным взглядом брата.

— Только я буду решать, что она узнает и когда.

Сид просочился между двумя ругающимися торговками, оставив брата в недоумении хватать ртом воздух. Фин постоял еще какое-то время, никак не решаясь осмыслить подобное заявление брата, вдохнул, попробовал выдохнуть и закашлялся. Едкий запах дыма выедал глаза, шумные толпы людей гудели, подобно пчелиному улью, жар костров обжигал кончики пальцев, а встречные взгляды пылали злобой. Почувствовав, что вот-вот задохнется, Фин побежал прочь от стоянки, мимо охранника, в степь, туда, где подлунные шелка травы дышали звездными россыпями. Отдышавшись, он опустился на землю. Вот теперь можно было подумать. И что это было? Откуда эти ужасающие картины. Переволновался, конечно же, вот только никак не отпускало что-то тянуще-липкое, застрявшее в горле. Фин попытался откашляться, ничего не вышло. Набрав в легкие побольше воздуха, он закрыл глаза и попробовал сосредоточиться. Что-то повисло в воздухе, что-то, природу чего Фин не мог определить без брата.

Сид. Если бы его последние слова звучали в Саоссе, он только что обручился бы с малолетней девчонкой без роду-племени, самозванной владелицей жемчужной нити, затерянной где-то в просторах Третьего эфира. Фин не помнил его названия, в который раз кляня себя за то, что плохо занимался с картами. Сид, наверняка, помнит. Третий эфир, луковой шелухой обнимал Второй, который они проскочили в бегстве из Четвертого. Игантенн, кажется, так он назывался. А этот… Странное место без власти, без религии, почти без воды, с несколькими солнцами и лунами, где люди живут лишь для того, чтобы жить, и раз в десять лет собраться вместе на огромной поляне у гор, которые они никогда не решатся перешагнуть… И что тут делает эта девочка, с такими темными волосами, с такой светлой кожей, девочка, совсем не похожая ни на кого из них… Девочка, так похожая на них с Сидом. Неужели брат что-то почувствовал, неужели поэтому своими — ничего не значащими для этого эфира, но столь многообещающими для Саосса — словами взял её под своё крыло? Поймет ли это дитя, сколь многим пожертвовал сейчас брат? Фин хмыкнул и прогнал прочь мысли, так напомнившие ему отповедь отца перед их заключением. Подняв глаза к небу, Фин молча следил за скольжением лун ровно до той поры, пока над поляной не повисла тишина. Он вернулся к повозке. Сид спал, пальцы его уже привычно зарыты были в волосы Тилл. Фин покачал головой, улыбнулся и, устроившись рядом с семьей, спокойно уснул.

Наутро его разбудили голоса, которые больше не пугали. Фин открыл глаза.

Приветливые лица чужаков встречали его сонную физиономию. Тилл вышагивала по натянутому, видимо, ранним утром канату — зрители замирали, а затем восторженно аплодировали. Фин поискал взглядом брата. Сида точно не было поблизости, а кто-то уже подсовывал ему тарелку с сытным завтраком. Не глядя поблагодарив, Фин уселся на траву. Всё-таки было что-то в этой крохотной акробатке, имеющей в свои десять собственный взгляд на всё. Струна. Суть. Путь. Уже предначертанный. Как он раньше не замечал этого? Тилл на мгновение остановилась, покачнулась, тут же расцвела улыбкой и прошлась колесом по тонкому тросу. Кое-кто ахнул, некоторые матери закрыли глаза детишкам, а Тилл, благополучно добравшись до столба, соскользнула на землю. Вскоре сюда подтянется весь Сбор. Циркачей любили и ценили в этом мире — они дарили радость, смех и ужас, выменивая восторг, хохот и волнение на еду, одежду и подковы.

— Эй, видел, как ловко я прошлась? — Тилл сияла. Вряд ли был кто-то еще во всех эфирах, кто умел так быстро забывать обиды. На тоненькой шейке покачивалась цепочка с жемчугом. — А дед разрешил мне поносить это, вдруг, кто-то пришедший на представление узнает её.

— То есть, ты всё-таки говоришь, что она не твоя…

— Нет! Я говорю, что кто-то может узнать её. И если она моя, то может рассказать о том, кто… кто я.

— Разве тебя заботит это?

— А тебя разве нет?

— Ну я-то знаю, кто я. Хотя в десять лет я вряд ли знал об этом…

— Потому что ты — невезунчик! А я нашла жемчуг и скоро всё узнаю, первее, чем ты!

— А ты уверена, что…

— Она уверена, Фин, — Сид появился будто бы из-под земли. — А ты доедал бы свой завтрак, пока не остыло мясо.

Тилл хихикнула и убежала, чтобы вновь забраться на столб и пройтись по канату, теперь в её руках были факелы, которыми она мастерски жонглировала.

— Ты заметил, что она никогда не ходит, только бегает… — Фин задумчиво жевал.

— Ничто не давит на её плечики, а в спину дует лишь ветер.

— Где ты был?

— Осмотрелся. Поспрашивал. Никто здесь не знает о том, что такое жемчуг.

— То есть?

— Хочу сказать, что если это вещь и принадлежит кому-то, то точно не местным.

— Сид, зачем тебе это?

— Хочу всё знать, — Сид улыбнулся. Глядя на это, Фин чуть не поперхнулся. В глазах брата светились смех и ирония, а еще — много-много тепла, и обращены они были не на близнеца, но на маленькую девочку, пляшущую на канате в нескольких метрах над землей.

Несколько вечеров прошли в бурном веселье. Братья больше не возвращались к разговорам о Тилл, Дентар веселился, прихлопывая в такт музыкантам, даже не провожая Сида каждый раз настороженным взглядом, девочка хохотала и болтала без умолку, то и дело прикасаясь к украшению на шее. Ни одно племя, ни одна община не заявила свои права на цепочку, хотя трубки и потерянные игрушки быстро нашли своих прежних владельцев. Более того, кое-кто с опаской смотрел на белые шарики, называя их камушками ведьм. Фин расспросил об этом однажды вечером пожилую, закопанную в ворох кружев и бусин женщину-рассказчицу. Та похлопала по траве рядом с собой и принялась рассказывать о том, чего никогда не видела: о море, жемчуге и ловце.

— Правила теплым краем у берега моря добрая богиня. Отводила она от людей боль и печали, выслушивала огорченных, оберегала сирот, согревала стариков, но сильно было Зло, а богиня юна. Не выдержало тело хранительницы, превратилось в камень, заточило душу в вечные оковы, спрятало сердце от жестокости. Пытались люди вернуть богиню, да не нашли ни сил в себе, ни знания, стали поклоняться хрупкому изваянию и ждать чуда, создавая легенды.

Холодным туманом смешивались небо и вода. Серые буруны волн, спешащие к берегу, где-то у края видимого мира сливались в единое полотно с густыми лиловыми тучами, сорванными ветром со скал по ту сторону моря. Потемневшая от долгого знакомства с глубокой водой каменная гряда уходила далеко в море. У самого ее обрыва оберегаемый водными духами от рвущего воздух ветра и высокой весенней воды стоял покосившийся дом. Давно уже никто не живет там. Пыльной дымкой укутана его нехитрая мебель. Неживым, отраженным от облаков светом, смотрят в море окна.

Когда-то в этом доме жил ловец жемчуга. Он никогда не выходил из стен своей обители просто так, никогда не открывал путникам, забредшими в надежде на тепло и приют, никогда не разговаривал с мясником в его лавке. Сплетнями была окутана вся его жизнь. Кто-то считал его колдуном, кто-то целителем, кто-то лгуном или актером брошенного цирка. Никто не знал его прошлого, не пытался понять настоящего, не знал, откуда он пришел и каково его имя. Он же никогда никому ничего не объяснял, никого не боялся и ничего не просил. Он сплетал в тонкие нити круглое перламутровое нутро раковин и провожал взглядом рассветы и закаты, проскальзывающие за окнами его дома. В день новой Луны ловец медленным шагом проходил гряду и, миновав городские ворота, останавливался на главной площади. Походившие к нему не были богатыми, не были успешными и не пытались раскрыть его тайны, но в глазах их светилась надежда, которую лишь этот загадочный отшельник мог оправдать. На шеи опускались тесемки бус, обвивали запястья хитро сплетенные браслеты, ложились в ладони ровные кружки белоснежных жемчужин — и загорались новой верой глаза любивших несчастно, и исцелялись раны и язвы, исчезали следы былых потерь. Жемчуг излечивал силой никому неизвестной — ловец уходил с восходящий луной в свою хижину и не возвращался до прихода новой. Закрывая за собою дверь, он опускался на низкую скамью и долго молчал. Глаза его наполнялись слезами по каждой царапине полученной ребенком, по каждой несправедливой обиде, по каждому незаслуженному вздоху, а еще — по собственному заветному, затаенному, никому не известному желанию, с непреодолимой силой растущему с каждым приливом. Соскальзывающие с ресниц слезы рассыпались черным жемчугом у ног отшельника. Уже давно не могли они просто растаять в воздухе, высохнуть на обветренных щеках, служа вечным напоминанием о том, что однажды сбудется, как только выйдет срок. Темные шарики, бережно хранимые, утратили счет, а лунные дни все никак не кончались, не истончалась нить, плетущая черный жемчужный убор дивной красоты.

Прокалывая последней брошью со дна старой корзины тонкую ткань детского платишка, ловец вздрогнул от тихого шепота:

— А что же ты? Неужели никогда не излечивал сердце свое этим жемчугом?

Он поднял глаза, темные и полные тишины неизбежного, к лицу девочки.

— Нет.

— Отчего же, ведь стольких ты спас, а себе помочь не желаешь?

— Могу ли я? Столько еще не сделано.

— Как можешь ты помогать другим, когда себя не спасаешь? Не исцелится мир, покуда целители будут болеть душою.

Долго смотрел в детские, но искренние глаза отшельник, коротко кивнул и покинул город. Вернувшись, не опустился он на лавку у огня, не проводил искрящееся в воде солнце взглядом. Ловец ловил на тонкие пальцы паутину черно-жемчужного плетения, скрытого ранее в незатейливой шкатулке, и молчал. Ночью, когда волны замедлили свой бег и, тихо шурша, обступили дорожку к суше, он вышел из дому. Путь его не был далек. Каменная дева спокойно глядела на ловца, приближавшегося, прячущего свои незатейливые дары. Не дрогнули девичьи пальцы, не сдул ветер прядку волос, щекоча щеки. Только пробежала по траве незамеченной тень, да разгорелись чуть ярче звездные точки. Опустилось на плечи безжизненные ожерелье, тихим шепотом провожал его отшельник:

— Была ты светом этого мира, но и светом для одного единственного сердца. Не приняла ты боли этого края, прими боль того, кто единственным любил тебя. Каждая слеза моя — украшение для твоей души, потому что сердце твое давно красит всю мою жизнь.

Померкла, скрывшись за облаком, Луна, погружая поляну в темноту — в мгновение новым светом осиянную. Улыбалась юная богиня, касаясь пальцами ниток жемчуга, глядела на любимого, забытого за годами разлуки странника.

— Ты пришел.

— Да.

— Ждал?

— Лишь укора ребенка, как было завещано.

— Справедлив ли он был?

— Иначе не стоял бы здесь.

Ранним утром проснулась девочка. Шла благодарить богиню за исцеление да прятать у подножия дивной статуи, как повелось, жемчуг ловца. Только не нашла она изваяния, лишь фиалковый цвет да открытую настежь дверь в доме на краю каменной гряды, уходящей далеко в тихое, как никогда доселе, море.

Фин не заметил, как к нему присоединились еще несколько слушающих. С последним словом чудного сказания о неизвестной богине и неизвестном доселе камне вокруг установилась полная тишина. Старуха-сказительница молчала, дыхание её было похоже на кудахтанье.

— Скажи, бабушка, а откуда ты знаешь такую сказку? — Сид в который раз удивил Фина своим неожиданным появлением.

— Однажды, много лет назад, на нашем Сборе я встретила мужчину, который рассказывал её.

— А не помнишь ли ты его имени?

— Нет, не помню, так много лет прошло. Только явно он был не из наших мест, бледнюч больно, да глаза как плошки.

— А не видала ли ты когда моря?

— Нет, не видала, мне так объяснили, что оно как озеро большое, а волны его, как трава…

— Верно, бабушка, верно, — Сид оставил несколько свечей возле подола старухиной юбки и дал брату знак отправляться за ним.

Они вышли за пределы стоянки. Ночь ласкала травы, шуршала вдалеке дождем, прерывалась криком степных птиц. Горы высились за их спиной, как самый надежный страж покоя и тишины.

— Им не нужны горы, верно?

— Вряд ли им хоть что-то нужно… — Сид помолчал какое-то время. — Понравилась сказка?

— Да, только больно уж странная для здешних мест.

— Нет у них ни моря, ни иных богов, кроме солнц и земли, ни жемчуга, ни торговых деревень…

— Кто же рассказал им эту сказку?

— Кто-то, похожий на нас с тобой, похожий на Тилл. И было это ровно десять лет назад.

— Ты думаешь…

— Кто-то потерял здесь девочку, кто-то, прошедший сквозь полотно, подобно нам, кто-то, рассказывающий саосские сказки.

— И что ты предлагаешь?

— Выяснить, кто он.

— Но как?

— Поспрашиваем, — Сид развернулся к лагерю, — приглядимся…