Глава шестая

Фин очнулся не сразу. Сначала он почувствовал, как затекли мышцы в его руках, затем увидел калейдоскоп вспышек перед глазами, открыл веки и вновь зажмурился от яркого света, в нос ударил запах больницы, а по ушам — гул голосов за дверью. Он постоял еще несколько секунд, словно ожидая чего-то или привыкая к тому, как постепенно сливается с миром, частью которого никогда себя не ощущал, и лишь затем снова открыл глаза.

Ничего не изменилось вокруг. Фауст по-прежнему лежал на постели, приборы фиксировали его пульс, шторы слегка раздувались волнами кондиционированного воздуха, Алекс застыла у двери, во все глаза глядя на Фина. Сида не было.

— У вас ничего не получилось?

— Я не знаю, — Фин все еще пытался прийти в себя. Мысли путались и сбивались, никак не удавалось вспомнить нити того разговора, что он вел с Фаустом на цветущей поляне, поверить в то, что брат согласился просто так исчезнуть ради… Ради чего?

— Что произошло, Фин? Я видела только много-много света. Очень долго… Вы так простояли много часов. И ничего не происходило. Никто не двигался, не говорил… Я испугалась, собиралась позвать кого-нибудь на помощь…

— Не нужно помощи, — Фин наконец опустился на стул у кровати. — Всё, что возможно, уже сделано.

— Ты можешь объяснить?

Фин медленно, с трудом подбирая слова, рассказал Алекс о том, что происходило с близнецами с того момента, как они слили свои силы для того, чтобы пробудить Фауста. С каждым словом Фин чувствовал всё острее, что потерял часть своей души, раз и навсегда ушедшую с Сидом. Огромную часть, заменить которую ему будет нечем…

— Неужели всё это правда?

— Выходит, что так, — Фин рассматривал свои сцепленные пальцы.

— И твой отец, и брат, и все ваши путешествия…

— Да. Но теперь всё это в прошлом. И есть только будущее…

— Но откуда же нам знать, что и этот город, и эта больница, и эта планета не придуманы кем-то еще?!

— Неоткуда. Можно только верить.

Алекс была растеряна. Она старалась поверить Фину, но в голове никак не укладывались события последних дней, они никак не вязались с тем, что было для нее привычным, не находили ни одного логического объяснения. Она молчала.

Тишина уже становилась гнетущей, когда линия пульса Фауста на реанимационном приборе скакнула вверх, за ней пришла следующая, всё быстрее и быстрее ток крови пульсировал салатовой кривой на мониторе. Алекс бросилась к постели больного. По зрачкам мальчика скользнул свет фонарика. Пальцы Алекс дрожали.

— Он… он приходит в себя…

Вызвав сестру, она металась по палате, замеряя, записывая, еще несколько минут, затем наконец повернулась к Фину:

— Тебе лучше уйти пока… Пока. Я потом найду тебя. Сейчас я…

Фин только кивнул. Уже выходя, он бросил взгляд на мальчика. Краски возвращались на его лицо. Промелькнула мысль о том, что забрав Сида, Фауст будто забрал и его силы. В конечном итоге, не этого ли они хотели, не это ли делали? Фин снова кивнул и вышел за дверь палаты. К ней уже неслись несколько озабоченных докторов и медицинских сестер, толкающих перед собой какие-то устрашающего вида машины. Фин засунул руки в карманы брюк и вошел в лифт.

Яблоневый сад казался пустым и заброшенным. Кресло-качалка сиротливо ютилось в углу сада. Клетчатым саваном его покрывал плед. Небо стремилось ввысь росчерками самолетных следов.

Дом встретил Фина тишиной и запустением. Он не был здесь всего около суток, а казалось, что прошли долгие месяцы с тех пор, как он ступал на ветхую лестницу, разжигал камин, поправлял торшер и склеивал разбитое зеркало. Десятки дней — с тех пор, как он был здесь с братом, борясь с древнейшим злом… Злом, которое никогда не существовало в действительности. Фин лег на диван и вздохнул.

Если не существовал демон, то не существовало и его отца, матери, дома. Не существовало и его. Но он был. Жил. Чувствовал. Верил. Понимал. Страдал. Значит, всё правда. Всё — было. И он отказался от этого, чтобы быть настоящим в том мире, который Фауст считает настоящим…

Фину вдруг стало так грустно и одиноко, так больно и тошно от собственного выбора, что на глаза навернулись слезы. Он вскочил с дивана и отправился на кухню. Порывшись в навесных шкафах, он все же отыскал бутылку виски. Отхлебнув прямо из горлышка, почувствовал, как жжет в груди, но уже не от решений, от алкоголя. Стало ненамного, но легче дышать. Не выпуская бутылку из пальцев, Фин вернулся в гостиную. Хотелось спать и молчать. Молчать даже в мыслях. И слушать, как над разваливающейся крышей пролетают, царапая небо тяжелым брюхом, самолеты.

В море было тихо и грустно. Исиантарин подняла голову к небу. Чистому, высокому, холодному. Ветер стих так быстро, что она даже не успела поймать первые мгновения штиля, как любила делать всегда. Ей нравилось чувствовать усмиряемые волны и представлять, что это именно она успокоила шум океана своей песней. На этот раз все было иначе.

Рин осторожно отпустила угол лодки, опустилась на дно и немигающим взглядом принялась смотреть в синеву над собой. Небо всегда напоминало ей о нем. Уже много лет каждый день она смотрела на небо и вспоминала его глаза.

Сейчас даже настроение моря было таким же, как выражение его глаз тогда. В плеске воды чудилась его тоска и тихий голос, в глубине — задумчивость и потерянность, а крики чаек как крик его души, ищущей ответы на вопрос о том, что же будет дальше.

Исиантарин старалась не делать этот вопрос своим, она просто день ото дня верила в то, что всё не напрасно. И недаром она встретила того, кого почитала богом, недаром услышала его песни, недаром все еще ждет, что однажды встретится с ним… Сейчас сковавшее сердце чувство острейшего одиночества пронзило осознанием — «напрасно».

Он ушел. Ушел навсегда. Это она поняла так же ясно, как и то, что стих ветер. И поэтому так пусто в мире, так пусто в океане, где никогда раньше она не чувствовала себя покинутой, ведь были ветер, чайки, небо, облака, сама плоть жизни. Но теперь не было Его. И Рин, мужественно сражавшаяся со штормами, спасавшая тонущих моряков, не боявшаяся морских чудовищ, дерзкая и смелая, сжалась в комок на дней своей лодки и отчаянно разрыдалась.

Он увидел ее во сне. Он так давно не видел мать, что теперь не сразу узнал ее. Анта стояла посреди комнаты и улыбалась. Так, как улыбалась каждый раз, когда шалость сына имела неприятные последствия. Фин поднялся ей навстречу.

— Ты всегда всё путаешь, мальчик… — ее голос был тихим и умиротворяющим. — Почему не принимаешь свой путь?

— Я даже не знаю, имеет ли теперь смысл говорить о Пути, Сиятельная Анта.

Она прикрыла глаза ресницами и рассмеялась. Она смеялась, и в комнате становилось светлее. Раздвигались стены, с мебели сползала шелуха прошлых лет, окна не удерживали солнечного света. Фину стало стыдно. Вновь до слез стыдно. Перед этой прекрасной женщиной, перед собой, перед собственным Путем.

— Помнишь, мы много говорили о выборе. И ты свой сделал. Но это вовсе не значит, что твой Путь окончился в тот момент, когда ты отказался от его существования. Ты всего лишь вошел на новый виток. И не кори себя за то, что случилось. Не кори и брата. Просто запомни, что твоя вера позволит ему быть тем, кем он хочет быть, а его вера сделает тебя тем, кем ты пожелаешь.

— Я не знаю, чего желать…

— Пожелай просто быть… А если еще и быть лучшим, чем есть сейчас, то твоя мать всегда будет гордиться тобой. Что бы ни произошло в твоем прошлом.

Фин сделал шаг навстречу матери, ему захотелось обнять ее, еще хотя бы раз почувствовать запах ее волос, но она отрицательно покачала головой:

— Ты там, откуда нет возврата. Но у каждого из нас будет новый рассвет…

Когда он проснулся, ее голос все еще звучал в ушах.

— У каждого из нас будет новый рассвет…

И что бы ни случилось с ним в этом мире, какое бы слово он ни выбрал, чтобы назвать себя, какое бы чувство ни испытал, сталкиваясь с жизнью во всей ее полноте, открывая с каждым своим шагом новые горизонты, он будет счастлив, потому что каждый новый рассвет принесет ему новый глоток веры в то, что где-то за краем привычного дорогие ему люди верят в него так же, как и он в них.

Мальчик проснулся в среду вечером. До этого момента Алекс почти не отходила от постели больного. Ей все еще казалось невероятным то, что произошло неделю назад в ее отделении, но факты говорили сами за себя. Выздоровление шло семимильными шагами: те процессы, которые занимали у некоторых пациентов годы, теперь протекали за часы, минуты. Конвульсии прошли за день, речь восстановилась почти полностью всего лишь за неделю, пульс выровнялся, сердце было совершенно здоровым, как и разум Фауста, который сейчас смотрел на доктора огромными черными глазами.

— Как тебя зовут, ты помнишь?

— Нет. Кажется, у меня была кличка… Я не помню.

— Я звала тебя Фауст.

— Фауст, мне нравится, — мальчик слабо улыбнулся.

— Мне тоже, — Александра ответила на улыбку. — Сейчас тебе нужно отдыхать, много спать…

Фауст кивнул и послушно закрыл глаза. Алекс еще некоторое время просто сидела рядом с ним, разглядывая детские черты. Только теперь она вспомнила о Фине. Где он сейчас? Что делает? Нужно поговорить с ним. Интересно, можно найти его в том старом доме? Вряд ли… Быть может, он сам найдет ее? А зачем? Он выполнил то, что должен был, сделал так, как чувствовал. Должно ли быть что-то еще?..

— Не грусти.

Алекс вздрогнула, услышав тихий голос, удивленно моргнула, глядя на ребенка. Он улыбался. Точно так же, как в том сне: жутко, только уголками губ.

— Что? Я не…

— Ты грустишь и думаешь о нем. Он приходил, чтобы сделать то, что должен был. Вернуть туфли, зайти в палату, остановить Ворона, расстаться с лишним, приобрести новое. Всё так, как должно быть.

Фауст говорил почти неслышно, медленно, словно прощупывал словами воздух, но в каждом из произнесенных им звуков явственно слышалась уверенность и — покой. Александра не знала, что ответить, как вести себя, тем более, что рядом с ней лежал всего лишь ребенок…

— Ты думаешь: «Всего лишь ребенок», а я всего лишь говорю тебе, успокойся и живи.

— А ты?

— И я буду.

Он закрыл глаза и спустя мгновение на самом деле уснул. Глубоким и ровным стало его дыхание.

Дышали заснеженные пустоши, дышали горные вершины, дышали океанские просторы, дышали лесные чащи, и каждому живому существу светили разные звезды с небес, покрывающих мир неразрывным полотном.