Глава пятая

Они провели весь день в гостиной старого дома. Алекс слушала, не перебивая, не задавая вопросов, просто впитывая, как дети, которым читают новую сказку. Она ни за что не поверила бы в то, что слышит, если бы несколько часов назад не увидела своими глазами зависшего под потолком огромного черного ворона, не увидела, как рассыпался он ураганом грязных перьев, не заметила, как легко пальцы одного из братьев погружаются в предметы, что второй может шепотом заставлять свечи гаснуть. Алекс никогда не была мистиком, но с каждой минутой последних дней ей все больше казалось, что она не имеет ни малейшего представления о том, как устроен мир, прежде настолько понятный.

Кто-то вложил ей в руки чашку с чаем. Алекс вздрогнула, отрываясь от мыслей.

— Не нужно думать о том, что тебе неподвластно, — Фин устало улыбался.

— Если бы все поступали так, как ты говоришь, то у нас ничего бы не было: ни домов, ни самолетов, ни компьютеров, ни литературы.

— Можно мечтать, — он пожал плечами, — но сейчас тебе лучше просто отдохнуть.

— Я не могу поверить в то, что вы рассказали мне.

— Ты уже поверила. Пей чай, а потом я провожу тебя.

— А? — только сейчас Александра заметила чашку в своих пальцах. — Да, да. А куда?

— Домой. Тебе нужно домой.

— Нет. Мне нужно в больницу. Я сегодня не была у Фауста.

— Зато он был у тебя, — Сид наконец заговорил о том, что волновало его. — Ты говоришь, он приснился тебе?

— Да. Сон был таким реалистичным. Я не сразу смогла проснуться.

— Он часто снится тебе, этот мальчик?

— Нет, почти никогда.

— Ты позволишь и мне увидеть его?

Спустя несколько часов все трое вошли в вестибюль больницы.

На этот раз он проснулся идущим по пустыне. Выщербленная трещинами и неглубокими разломами земля скалилась на него, небо без солнца источало зной, мгновенно вышибающий пот. Фирлит не чувствовал ничего, кроме этой жары, которая плавила даже мысли.

Эф сидел прямо на песке и лениво выводил в нем пальцем круги. Сегодня его лицо было еще более изможденным, тело казалось прозрачным, а взгляд, встречающий Фирлита, полным безнадежности.

— Я ждал тебя. Всё пошло не так, как мне хотелось бы, представляешь?

— Нет, — Фирлит помолчал какое-то время, растеряно наблюдая за движением детского пальца, не прекращающим вращение ни на секунду. — Что пошло не так?

— Ворон.

— Ворон?

Пророк чувствовал, что каждое слово дается ему с трудом. Жара высушивала губы, скапливалась в горле, мешала дышать. Эф вздохнул.

— Всегда забываю, что тебе нужно всё объяснять… Мальчишки справились с Вороном, воплотили в жизнь то, о чем мечтали на вершинах Эртеи.

— Мидар…

— Ворон уже не Мидар. И никогда им не станет. Хотя, наверное, мог бы. Этот точно мог бы. Я был в нем так уверен. Если бы все получилось, то все осталось бы на своих местах.

— Что «все»?

— Все, к чему вы так привыкли. Теперь будет по-другому… — Эф ухмыльнулся. — И даже я не представляю, как…

— А как… они?

— Справились. Им помогли прошлые встречи с демоном. Уже понимали, что это не их отец. Сейчас у них есть о чем подумать, кроме страданий по тому, что уже не вернуть.

— О чем они думают?

— Один — о возвращении, второй… Кто его знает, о чем он думает… Знаешь, я потерял над ними контроль почти полностью, как только они попали на Дно.

— Дно?! — Фирлит был в ужасе. — И ты так спокойно говоришь об этом?!

— А мне-то что волноваться? Это их выбор. Что они с ним сделают, тоже их дело. Я подтолкнул разве что. Правда сейчас мне кажется, что я совершенно зря это сделал.

— Почему?

— Потому что они не оставят меня в покое. Порушат ли, создадут ли, не знаю. Знаю только, что сегодня мы говорим в последний раз. Признаться, я буду по тебе скучать…

— Но…

— Снова хочешь спросить, почему? Я даже отвечу тебе. Потому что они уничтожат меня, — Эф выглядел совершенно спокойным, почти безразличным к тому, о чем знает. — Предваряя твое следующее «почему», скажу: они всего лишь научились понимать, что лучше.

— И никогда…

— Да.

— Расскажешь напоследок, кто же ты такой?..

Ветер бросил Фирлиту пригоршню песка в глаза. Трещины земли начали расходиться в стороны, как слабый шов, в мгновение образуя разломы, глубокие и широкие. Казалось, сотрясалось само небо, будто хохоча в безмолвном веселье. Фирлит зажмурился. Открыл глаза в абсолютной темноте. В бесконечном ничто. Чувствуя себя точкой, крохотной и никчемной. Не способной ни на один поступок, ни на одну мысль, безвольно повисшей на уступе пустоты.

— Я тот, кто создал вас…

Голос разорвал мрак. Фирлит проснулся.

Анта по старой привычке внимательно всматривалась в даль за рамой окна. Сердце ее не сжималось тревожно, казалось, вообще не билось, только напряженный взгляд скользил по заснеженной долине, застывшей в ожидании. В ожидании возвращения хозяина.

Конечно, Анта услышала шаги Фирлита еще до того, как он вошел в комнату, но вздрогнула скорее от того настроения, что он принес с собой.

— Что ты видел?

— Твои дети живы. Ворон свободен.

Анта рвано выдохнула:

— Не существует…

— Да.

— Что-то еще?

Спина ее стала еще прямее, чем обычно. Фирлиту отчаянно захотелось обнять эту женщину, прижать к себе, и он сделал бы это, если бы почувствовал хоть каплю страдания в ее позе или голосе, но нет, она была совершенно спокойна. Она… смирилась, кажется, еще до того, как произошли все события последних лет, смирилась в тот миг, когда впервые увидела своего Владыку. Глядя на Анту, Фирлит чувствовал, что должен быть еще сильнее, чем она, и сомневался, что такое вообще возможно.

— Сейчас мальчикам предстоит еще одно испытание. То, как они пройдут его, важно для всех нас. Но нам с вами остается только ждать.

— И заботиться о Тилл. Она тоскует по Сиду, — Анта улыбнулась.

— Да, маленькая принцесса быстро выросла, — Фирлит устремил взгляд к горизонту, слабо светящемуся.

— Ей предстоит расти еще долго.

— А что предстоит нам, Сиятельная?

— Скоро увидим, совсем скоро…

Сид сразу почувствовал связь с худым мальчиком в постели. Словно увидел кого-то, с кем провел все детство, а затем потерял, или дальнего родственника, или прочитанную когда-то и почти забытую книгу. Он уже не обращал внимания на объяснения Алекс, на взгляды Фина, он только подошел к кровати и принялся внимательно рассматривать лицо больного.

— Если мы поможем ему, — начал он после долгого молчания, — то что-то навсегда уйдет из нашего мира…

— Нашего? Что значит «нашего»? — Алекс поправила одеяло Фауста.

— То и значит. Твой мир к нашему имеет отношение только благодаря ему.

— Как? — Фин переводил взгляд с Сида на Фауста и обратно.

— Не знаю, просто чувствую.

— Но вы можете помочь?

Сид кивнул, Фин на вопрос Алекс только пожал плечами, затем кивнул: если брат говорит что-то, значит, так и есть.

— Тогда помогите! Сколько еще ему мучиться, да и зачем?! Он ведь всего лишь ребенок, бедный несчастный ребенок!

Сид молчал. Потоки Первоначального здесь чувствовались так слабо, словно бы их и не существовало на самом деле. Вся эта комната была пронизана отчаянием и, словно занавесом, была укрыта от какого бы то ни было вмешательства. Фин вглядывался в лицо близнеца, силясь понять мысли брата. Зеленый и голубой схлестнулись. Сейчас братья понимали друг друга без слов. Как, почему они решились на очередное вмешательство, последствия которого могут быть непредсказуемыми, они не знали, только остро ощущали, что именно сейчас они поступят правильно.

Алекс обернулась в дверях, которые прикрывала, спасаясь от любопытствующих взглядов медсестер, когда пальцы близнецов слились. Они стояли по обе стороны кровати с вытянутыми навстречу друг другу руками, а между ними лежал в плещущемся лиловом свете больной мальчик, который никак не хотел просыпаться. Александра поймала себя на мысли, что время вокруг них умерло, перестало существовать. Ни Сид, ни Фин, казалось, не дышали, не двигались складки одежды, не менялись выражения лиц, не подрагивали веки, только блики, рвущиеся из-под их пальцев, укутывали Фауста в кокон, вытягиваясь в нити, теплые и прозрачные.

Недалеко журчал ручей. Его прохлада путалась с солнечными лучами и висла на ветвях низких старых рябин. Трава, достигавшая коленей, склонялась под лаской ветра. Сид оглянулся. Фин смотрел на брата, стоя рядом с мальчиком, сидящим на земле.

— Ты заставил меня ждать, Сид. Мы с Фином уже поговорили однажды, а вот ты всё никак не желал показаться мне, — улыбка тронула тонкие губы.

— Кто ты?

— Все так любят спрашивать у меня одно и то же, — казалось, ребенок откровенно скучал. — Впрочем, какие уж теперь секреты и недомолвки… Один пророк однажды спросил, как меня зовут. Я сказал, что моё имя Эф. По первой букве имени, что дала мне женщина, ухаживающая за моим телом. Своего настоящего имени я не помню, да и не нужно оно мне…

— А что тебе нужно?

— Место, в котором я мог бы отдохнуть. И я его создал…

— Здесь красиво… — Фин сорвал белый цветок, бутон тут же рассыпался сияющим песком в его пальцах.

— Как и в Саоссе, как в Эртее, как в том мире, где люди живут в белых городах посреди океана, как там, где поклоняются звездам, словно богам… Красиво и можно отдыхать.

Близнецы переглянулись, а Эф, помолчав немного, продолжил:

— Когда у тебя не остается тела, всегда есть выход — выход за его рамки. Я — всего лишь тот, кто выдумал миры, в которых вы — творцы. Первоначальное — моя сила, Полотно — иллюзии, ткань между тем, что уже придумано и тем, что предстоит детализировать…

— Ты… — Фин опустился в траву, — ты всего лишь ребенок!

Эф пожал плечами, поднял взгляд на Сида, тяжелый и холодный, но в то же время и отчаянный. Сид вздрогнул и отвел взгляд.

— Многие бы с тобой согласились. Однако я не думаю, что мне стоит доказывать обратное, пытаясь обнаружить свою силу. В своем воображении я ничем не ограничен…

— Выдумал нас? — выдохнул Сид.

— Выдумал. Очень просто отпустить свое сознание путешествовать, когда из тебя выбивают жизнь… И когда оно возвращается, оно знает куда больше тела… Правда жизнь вернуть не может…

— И ты жил через нас…

— Ты умен, ты Ткач недаром.

— Я пока не…

— Станешь. Или нет. Я не знаю, что произойдет, когда вы расцепите пальцы, пробуждая меня моей же силой. Можно было бы просить вас остановиться, но уже поздно… Последний спектакль поставлен, декорации не имеют ценности, как и время, как и мысли, как и всё остальное.

— Но я существую! — Фин вскочил на ноги.

— Так же, как и любовь, дружба, подлость или душевная боль. Да, ты существуешь.

— И моя жизнь, моя память, мой мир!

— И они тоже. Они скреплялись мною и моим желанием, сейчас вы направите его в другое русло. Что будет скреплять материи, к которым вы привыкли потом, я не знаю.

— Ты всего лишь перепуганный мальчишка! Больной ребенок! Этого не может быть!

— Коснись дерева.

Повинуясь порыву, Фин коснулся теплой серой коры. Пальцы его не проникли в ткань рябины, они ощутили лишь плотный шершавый ствол.

— Твой брат тоже не может здесь проявить ни одной своей способности. Потому что сейчас я лишил их вас. Здесь. На поляне белых цветов, — Эф улыбнулся Сиду.

Только сейчас братья заметили, что среди травы цветет множество белых цветов. Они покрывали всю поляну густым покрывалом, словно только сейчас распустившим для них ароматные бутоны.

— Каждый, кто вспоминает о вас, здесь, — Эф вновь улыбнулся, обводя поляну рукой. — Ты ведь искренне верил в то, что рассказываешь маленькой девочке, чтобы она слаще спала и не волновалась понапрасну, так?

— Да.

— И не случайно мы оказались здесь… Быть может, цветы смогут помочь вам.

— Долго мы еще пробудем здесь?

— А что? — лукавый прищур темных глаз. — Хочешь, чтобы я рассказал тебе все тайны мироздания?

— Не знаю…

— Возможно, я хочу напоследок дать вам шанс… — Эф поднялся с травы. Худые его пальцы коснулись головки одного из цветов, оторвавшийся лепесток поплыл по воздуху, повинуясь порыву ветра. Мальчик долго смотрел ему вслед. — Там, где я проснусь, то место, которое вы называете Дном. Возможно, единственно реальное, а оттого, самое нереальное. И потому я смогу дать вам шанс проснуться там вместе со мной. Или уйти туда, откуда вы пришли. В любом случае, возврата оттуда вам уже не будет.

— А что будет?..

— То, во что вы поверите. Или не поверите. Никто не помешает тебе, Ткач, верить в то, что все это — лишь сон.

Сид молчал. Он глядел на брата, который не двигался, смотрел себе под ноги, но будто воевал со всем миром, с самим собой, с каждой каплей вдыхаемого им воздуха, с каждым из своих воспоминаний.

— Фин…

— Я хочу жить там, где всё — настоящее! Чувства, слова, жизнь! Настоящее! Идем с ним, идем, и может, всё получится.

— Меня ждет Тилл.

— Она всего лишь выдумка! Фантазия! Сон!

— Она — моя жена. Там — моя мать, мой дом, полотно, всё то, что держит вместе эфиры.

— Ты ведь понимаешь, что и они — только неверно взятая нота…

— Или чистейший звук, вымеренный камертоном. Я не знаю, но хочу узнать.

— Ты просто исчезнешь? Позволишь мне быть без тебя?

Сид кивнул, глядя в глаза брату. Ему отчаянно хотелось верить в то, что происходящее и в самом деле только сон, скоро он проснется и поймет, что до сих пор находится в Саоссе, на вершине Арифилона, в постели магистра рядом с Иритаей, но только не на этой потрясающей красоты поляне, где жуткого вида больной мальчишка говорит о том, что ничто, из привычного Сиду, никогда не существовало. Фин закусил губу. Так сильно, как только мог. Слова вдруг перестали приходить в голову, скомкались в горле — он понял, что брат не пойдет с ним. Понял, что не сможет до конца вновь поверить в то, что у него есть дом, мать и учитель, в то, что когда-то он мог касаться пальцами естества вещей и читать мысли. Не поверит. Уже никогда. Как никогда не поверит в обратное Сид, не откажется от прошлого, от будущего, от того Пути, на котором оказался однажды.

Эф молчал. Задумчиво разглядывал молчащих близнецов, говорящих лишь взглядами. Брошенный всеми мальчик создал сказку, в которой сейчас боролись вера и надежда. Вряд ли он вообще понимал, что за игрой будут стоять такие чувства. И сейчас он уже не смеялся над вечно недоумевающим Фирлитом, над нелепой фантазией о проклятье Воронов, над тем, как сдвигаются слои, выбрасывая фигуры его выдумок на пути персонажей… Эф улыбался, а в уголках его глаз застыли слезы.

— Нам пора.

Сид сделал шаг вперед и остановился. Фин покачал головой, снимая ленту с волос. Ветер тут же спутал их, бросая на лицо и не позволяя видеть выражение глаз. Фин протянул ленту брату. Сид кивнул и улыбнулся. Он смотрел на свое взлохмаченное отражение и касался пальцами гладкой поверхности зеркала, которая с каждой секундой становилась все более мягкой, пружинящей, с силой выталкивающей Сида на каменные плиты Черного зала.