Глава шестая

Ему было неуютно, почти страшно, хотелось лишь одного — вернуться к той точке, в которой, как он помнил, всё для него началось. Только тянули его не к ней, а словно бы прочь, прочь от той тишины и паутины, к которой он уже успел привыкнуть. Ворон не знал, как давно он отбивается от настойчивых попыток вызвать его из тлена, и был ли этот тлен, если он, Ворон, не перестал существовать и мыслить. Минуты или столетия. Если бы он мог говорить, то молил бы: «Оставьте!» Неумолимы крепкие руки, заносящие над ним кинжал.

И сеть порвалась. Неясный свет пробивал темноту, подобно звездным дырам неба, в котором ему однажды довелось парить. Ворон почти ослеп: он так давно слился с тьмой. Или это произошло совсем недавно…

Когда Сид вошел в Черный зал, то непроизвольно вздохнул. Он волновался. Впервые он должен был проникнуть сквозь полотно, впервые должен был почувствовать в себе, на себе силу Ткача. Мидар и Ицца остались за дверью. Полотно не потерпит вмешательства. Однако Сид бы предупрежден о том, что его ждет с учетом того, что он не просто проникнет в плетение одного из эфиров, а окажется на границе нахлеста. Так близко к ненавидимой им Эртее.

Сид пытался сосредоточиться. Все возможные шансы не должны волновать его сейчас. Сейчас перед ним поставлена иная задача, и ее нужно выполнить как можно более четко и быстро. И вот уже кончики пальцев погружаются… в расплавленную боль. Сид едва сдержался от того, чтобы не вырвать руки из кольца полыхающего всеми оттенками муки огня. Час за часом, век за веком, как ему казалось, он погружал руки в полотно. Перед ним открывались картины, которые он никогда прежде не видел, не мог даже помыслить, всем грузом навалились на него плач, войны, неудержимое счастье, влюбленность, страдание, болезни каждого из тех, кто сейчас находился по ту сторону полотна. Сейчас — и во все времена. Ткач сейчас, Сид не сдерживал слез, потому вытерпеть выжигающее и леденящее Ничто и Всё казалось невозможным. Были ли это слезы отчаяния, боли, слабости, он не задумывался. В голове пульсировала только одна мысль: проникнуть так далеко в ткань Полотна, как необходимо.

Недаром Эртея стала местом ссылки, не так просто Праотец стянул два самых отдаленных мира, на изнанке их стыка создавая скалисто-вьюжный крохотный эфир, всё для того, чтобы попасть туда было так же сложно, как и покинуть.

Колени подгибались, всё тело гудело от напряжения и боли, но Сид не сдался даже в тот момент, когда ему показалось, что лопнули на руках вены, орошая жадно вздрагивающее полотно прозрачной лиловой кровью. Вспышки и молнии, проносящееся мимо видимой изумрудной струей время. Пространство, расступающееся неровными складками, рождая горы и цунами. Прерывистый пульс материи, такой мягкой и податливой, что впору чувствовать себя всесильным… Но возможно ли это, когда кости рвутся из мышц, ломаются, крошатся под давлением внешней силы, не принадлежащей Ткачу. «Кому?» — мысль на задворках сознания.

Вот оно. Сид почувствовал холод, пронизывающий, успокаивающий, утягивающий. В мгновение он и увидел пик Арифилона, и стал им, судорожно дыша под массой снега, и стер его в пыль. Велика сила благого стремления, но еще более сильна ненависть. Одна за другой ускользали в полотно скалы Эртеи, тучи уходили, иссушались, стирались, снег умирал на ладонях еще не разрушенных склонов. Стон ли, вскрик ли, вздох ли вырвал Сида из помешательства крушения, но рвущийся нахлест был сжат в сильной ладони, скреплен силой Ткача, чтобы не разошлась грань между двумя соседними эфирами — и позабыт. Сколько тысячелетий разрушалась им Эртея, Сид не знал, но он устал настолько, что каждая его мысль ранила сильнее, чем движение пальца. Еще немного…

И взгляд его нашел Ворона. Уже не птица, не человек, сгусток мрака, то ли скулящий, то ли молящий. Сид потянул его на себя, еще, еще, будто вырывая, вырезая язву с лица нахлеста, запирая для Ворона каждую дверь, выманивая его, силой выводя на свет… во тьму Черного зала. Сид упал, и мгла растворилась у его ног. На несколько секунд он потерял сознание, а придя в себя, никак не мог поверить, что стены всё еще стоят вокруг него, что пол не покрыт вековой пылью, а над головой не высится небо, но всё тот же мраморный свод.

— А ты силен, магистр… — не голос, а шипение, перья, словно склеенные серебристой вязкой жидкостью, взгляд черных круглых глаз, мечущийся от стены к стене. — Давно я не был здесь…

— Я не магистр, — Сид пытался приподняться, но кости крошевом били каждый мускул, и он в бессилии откинулся на спину, тут же выгнувшись от резкой боли.

— Кто же ты… Ткач-ч-ч?

Хриплый смех ранил, а ядовитое дыхание отравляло. Сид попытался только повернуть голову к Ворону, но и этого не вышло. Даже говорить-то приходилось с трудом. Потрескавшиеся губы требовали воды, и язык отказывался повиноваться.

— Откуда ты знаешь?..

— Я многое знаю, — Ворон едва слышной поступью обошел Сида кругом. — Вспомнил, пока ты тащил меня сюда, магистр. Зач-ч-чем?

— Я должен… должен освободить тебя.

— А ты меня спросил, нужна ли мне эта свобода? — Ворон сплюнул на пол.

— Она нужна каждому существу.

— Идеа-а-алы, идеа-а-алы, если бы не они, вас бы попросту не было, сч-ч-читаете вы, но я скажу тебе ино-о-ое, маленький магистр, если бы у Праотца они были, то вас бы не существовало.

— Что?

— Тебе больно, магистр? — Ворон метнулся к руке Сида, заботливо поднял ее над полом, вырывая вскрик боли. — Надо же, это по-преж-ж-жнему больно.

Ворон отбросил руку, а Сид судорожно дернулся. Что больше — его положение, муки или присутствие рядом Ворона — делало эти минуты невыносимыми? Демон, казалось, перестал обращать хоть какое-то внимание на Сида, он остановился у Станка и долгим пристальным взглядом изучал крепления. Затем пальцы, грязные, с обломанными длинными ногтями почти нежно погладили раму — и Ворон оскалился… или улыбнулся, понять было невозможно.

— Что ты делаешь?

— Здороваюсь. Ты здесь один? Не-е-ет, ты не можешь быть один… Кто с тобой? — Ворон вновь подошел к распростертому на полу Сиду и склонился над ним, проводя режущим когтем по лицу.

— Я, Мадритад, Мидар!

Владыка Саосса стоял в дверях, глядя на Ворона в упор. Если демон и удивился, то виду не подал, лишь отступил от Сида, медленно скользя ближе к Мидару, щурясь от проникшего в зал света и по-прежнему скалясь.

— А я-то думал, что мое имя стерлось в вечности…

— Нет, иногда его всё же стоит произнести. В назидание, — Мидар закрыл за собой тяжелую створку.

— Ты ещ-щ-ще попытайся сейчас поучать меня, — Ворон ухмыльнулся, обнажая ряд клыков.

— У меня есть другая задача, Мадритад. Ее должен был выполнить мой сын, но он еще слишком юн.

— Так маленький магис-с-стр — твой наследник? Трогательно, ка-а-ак это тро-о-огательно. Итак?

— Ты должен освободиться, Мадритад, таков твой Путь. И хоть он был прерван до срока, но очищен не был, тебе не дали свободы…

— Мне не нужна свобода! Хаос и мрак — моё существо.

— Это неправда, и ты знаешь это не хуже меня. Каждого из нас ждет одна и та же участь. Ткач становится Вороном, когда приходит его час, а когда и время искупления проходит, мы должны освободиться, сливаясь с Полотном. Мы не должны быть заключены ни в какую оболочку: ни скалы, ни шелковые нити, ни демоническая суть — только свобода.

— Да что ты знаешь о свободе? Власть — вот истинная свобода! Полная и не разделенная ни с кем! Арифилон верил в то же, что и ты, и где он сейчас? Гниет в Эртее!

— Эртея… уничтожена, — Сид едва дышал, каждое услышанное им слово казалось ложью, но он прекрасно понимал, что это всего лишь ужасная правда.

— Как ты-ы-ы посмел-л-л? — Ворон тенью рванулся к Сиду, но Мидар преградил ему путь.

— Не смей! Сейчас ты здесь лишь отзвук Имени, Стершегося в Вечности, ты — Демон и мрак, но ты никто в этих стенах!

— Ах вот как говорят мои наследники, на моих костях построившиеся полный несуразных законов мир! — Ворон словно выплевывал из себя слова. — Я творил эти эфиры не для того, чтобы каждый из них жил в своем стручке, я жил для того, чтобы править и повелевать, а вы скатились до уровня прислужников у жалких людишек!

— Не ты ли… служил одному из них?

Ворон перевел разъяренный взгляд на Сида:

— Это он так считал, но я благодарен ему за то, что он призвал меня, я отлично питался тогда. Все эти души… И сейчас, с каждым вдохом в Саоссе я чувствую, как набираю силу. Вы глупцы, если решили, что, притащив меня сюда, сможете меня уничтожить! Я вечен! Я вечен! Вечен!

— Вечны твои творения, но не ты, и ты уйдешь вслед за всеми теми, кто уже стал тканью полотна. Уйдешь раз и навсегда.

Мидар уже плел заклятье, сквозь его пальца сочился живительный свет, сиреневыми струями растекался по полу, вычерчивая сложный узор вокруг Ворона, но демон не обращал никакого внимания на происходящее. Бешенство его алым светом вырывалось из-под перьев. Он ежесекундно изменялся: нос его удлинялся, чернел, превращаясь в длинный клюв, затем снова укорачивался, клыки росли, но затем рот затягивался полупрозрачной коркой, руки покрывались оперением, и демон рос, упираясь головой в потолок залы, а затем резко уменьшался, словно истончаясь, превращаясь в тень, и всё это на границе багрового свечения и лиловой силы.

— Ты не сможешь уничтожить меня, Мидар! Я — дома!

— Твой дом уже давно рассыпался в прах, твои мысли давно стали тленом, твое тело — легчайшая зола, глаза твои — пустые глазницы. Уходи туда, где обретешь покой!

— Мне нет покоя, пока вы смеете…

Он не договорил, голубая волна затопила его тень, Сид из последних сил вырывал из себя Первоначальное.

— Сид, нет! — отец прервал поток всплеском своей силы. — Ты отдашь ему последнее, но не поможешь, не мешай мне!

Демон хрипло хохотнул:

— Мора-а-аль, мора-а-аль! Забери у сына последнее, отдай немного своего, уничтожишь меня — и конкурента, ну же, Мидар, последуй за своим Путем, ты же знаешь, что так и должен поступить настоящий Ткач…

И вновь голубая вспышка залила багрянец защитных чар Ворона. Он судорожно рванулся вверх, взлетая под потолок, слизь с его перьев алыми огоньками осыпалась на пол. Черный зал озарялся то красным, то голубым, то лиловым. Первоначальное боролось с искаженной сутью, забирая силы у каждого, участвующего в схватке.

— Нет, не так.

Густая струя тугой плетью захлестнула Ворона, опутывая демона, заставляя рухнуть на пол, но тут же была выжжена огнем, рвущимся к Сиду. Мидар успел заслонить сына, багровым шрамом расползся по лицу саднящий ожог. И ответом за него стал водоворот силы, разверзнувшийся вокруг Ворона. Ветер бушевал в зале без окон, минуты проносились молниеносно, грохот сдерживал движения.

— Позволь освободить тебя, пойми, не время сопротивляться, твое время ушло!

— Оно только начинается, мое время! — Ворон захлебывался кашлем, разрывая узы. — Теперь я смогу всё вернуть, теперь, оказавшись в Саоссе, я смогу всё вернуть!

Вспышки опережали слова, взрывы Первоначального вырывали камни из стен, поднимая клубы истолченного камня в воздух, Ворон взмахивал крыльями, и раскалялся пол, и плавилась оковка дверей, Мидар уничтожал черное колдовство светом и леденящим прикосновением своей Сути. Демон окончательно отказался от человеческого облика, вороний грай гремел над Ткачом и впавшим в беспамятство Сидом.

Мидар чувствовал, что с каждой атакой, с каждым защитным выпадом силы его уходят, схватка могла длиться еще очень долго, но сил на то, чтобы отправить побежденного в полотно, у него всё равно не останется, не останется их даже на то, чтобы сковать его достаточно крепко, вот тогда Ворон сможет достигнуть того, чего желает, — он просто уничтожит и Саосс, и полотно, и всё то, что связывает созданные и им, и его наследниками эфиры в единое целое. Нет, этому нельзя позволить осуществиться.

Очередной разряд боли сковал тело, лазурным щитом закрывал отца на минуту пришедший в себя Сид. Мидар понимал сейчас, что ошибкой было вести Ворона, именно этого Ворона, в Саосс, нужно было уничтожить его мрак еще там, в полотне, не позволяя набирать Суть из самого воздуха, но сейчас сожалеть об этом было поздно, пора было сделать что-то, что остановило бы Мадритада раз и навсегда.

По потолку поползли трещины, камень покрывался паутиной, сочащийся сиреневым сиянием, палящими каплями ранящим демона. Ворон успел лишь поднять глаза — и веками скрывающий зал от неба свод рухнул, погребая под собой носящего Имя, Стершееся в Вечности.

Ветер шумной волной ударил в лицо, усыпал снегом волосы, заморозил ожог. Мидар тяжело дышал, опустившись на колени. Всё, что он успел в последний момент, — укрыть сына собственным телом и силовым барьером защититься от града камней. Глаза отказывались открываться, на ресницах запеклась кровь из ран, Владыка чувствовал, как Путь сына уходит от него, ускользает от понимания и видимости, как тело его послушной тяжестью давит… И Мидар отдавал всё, что мог, всё, чем еще владел, собственное Первоначальное, вливая его в душу, в мышцы, в кожу, в суставы сына, заставляя сердце его биться, биться ровнее…

И тут камни сдвинулись. Ворох перьев взметнулся к небу, дьявольским карканьем устилая долину. Мидар еще мгновение держал руку на лбу сына, а затем поднялся навстречу демону.

— Ты можешь убить меня, но это будет последнее, что с тобой произойдет…

— Не-е-ет, глупец, потом я убью твоего сына… и ту девчонку… — Мидар обернулся. Среди обломков стояла Тилл, огромные серые глаза устремлены в небо, прямо на Ворона, ладони подняты, словно она сдавалась… или защищалась.

— Нет, ты не сделаешь этого!

Последним усилием, вырвав саму душу, саму Суть из своего тела, Мидар взмыл в ночное небо, к тени, вжимаясь в зловонные перья, вонзая кинжал в сердце, которого — нет. Ворон упивался полетом, упивался болью, упивался уничтожением и жертвами, он… Он…

Что-то произошло… Свинцовый взгляд королевы заставил замереть, такие тонкие пальчики, такие хрупкие косточки, такое крохотное сердечко проливали такую мощь серебристого Первоначального в воздух, что демон не мог поверить в то, что видит. Ребенок, она всего лишь ребенок! Боль стала невыносимой, она что-то шептала, свивая вокруг него клубок света, в котором Ворон захлебывался. И он спрятался, опустившись обессилено на землю, спрятался за тело Мидара. Владыка едва дышал, но еще был жив, его силы позволят противостоять девчонке.

— Ну же, она убьет нас обоих! Делай что-нибудь! Делай!

Мидар открыл глаза, наталкиваясь на сталь взгляда Илттин. Всё происходит так, как и должно происходить. Он кивнул. И тут же кокон света превратился в стальную нить, душащую, режущую, леденящую.

— Не-е-ет!

— Освободись навеки, Ворон, носящий имя Мадритад, пусть Путь твой сольется с Полотном, даря тебе свободу. Освободись навеки, Ворон, носящий имя Мадритад, пусть Путь твой сольется с Полотном, даря тебе свободу. Освободись навеки, Ворон, носящий имя Мадритад, пусть Путь твой сольется с Полотном, даря тебе свободу.

Секундный мрак — и ослепительная вспышка, залившая всю долину пронзительным последним вздохом и демона, и Ткача.