Глава третья

Мидар замер, Ицца перевел взгляд на медленно открывающуюся дверь. В проеме стояла Тилл. Серые глаза с любопытством смотрели на владыку и советника.

— Я заблудилась, простите меня, — столько детской непосредственности было в голосе девочки, что даже Мидар перестал хмуриться, жестом позволяя Тилл войти.

— Почему ты не спишь в столь ранний час, Илттин?

— Я прекрасно выспалась, — Тилл остановилась у двери, опустив голову.

За время путешествия Сид многое рассказал ей о том, что происходит в том мире, где они родились. Девочка не все понимала — ей, выросшей в вольных степях среди мудрых сказок, сложно было представить, что существует жизнь среди стен, которые не только защищают от лютых зверей, но и выстраиваются в самом человеке, — но усиленно запоминала. Этикет казался ей игрой, в которой очень простые правила: ты должна врать о том, что любишь и ценишь каждого-каждого человека, что о каждом заботишься, а еще нужно постоянно напоминать себе, что ты всем мешаешь. Это было вдвойне смешно и увлекательно для малышки, которая чувствовала себя ветром, а как ветер может мешать? Тилл хотелось испытать себя в новой игре, ведь проигрывать той, что побеждала всех мальчишек в ловкости, не к чести!

— А наш сын?

— Сид еще спит.

— Спит, — Мидар подошел к невестке, ростом едва доходившей ему до локтя, и наклонился так, чтобы глаза их находились на одном уровне. — Бродил где-то ночью?

Ицца сглотнул, когда Илттин подняла глаза цвета стали на советника: во взгляде не было ничего детского, она словно бы оценивала, взвешивала внимательно, с точностью и скупостью ростовщика. Такого же взгляда удостоился и Мидар, справившийся с ним достойнее своего помощника: владыка молча улыбался, глядя на Тилл, выжидая, словно бы готовясь к удару и — предвкушая его. Никогда Ицца не видел более странного и короткого поединка. Девочка улыбнулась владыке, а Мидар отступил на шаг.

— Он любит гулять и спать среди камней.

— Среди камней?

— Да.

Наивность ответа не подразумевала метафоры, да и никто не мог бы ожидать ее от такой малютки, но почему-то Ицца прищурился, ожидая выпада владыки, однако тот не спешил говорить, только подошел к столу, опустился в кресло и сплел пальцы, опустив на них подбородок.

— Ты знаешь, кто ты такая, Илттин?

— Да. Сид рассказал мне.

— И ты в самом деле хочешь остаться рядом с человеком, которого можешь убить?

— Я не могу его убить. Я его люблю.

— Любовь бывает разной, девочка.

— Но моя — не разная! — Тилл менялась на глазах, то становясь капризной девчонкой, то уподобляясь величественной королеве.

Мидар задумчиво наблюдал за метаморфозами, размышляя о том, заметила ли Анта, насколько они с юной супругой Сида похожи. Сиятельная Анта тоже когда-то была совсем ребенком, но уже тогда зеленые ее глаза могли полыхнуть такой силой, что владыку брал озноб. Правда Анта свои силы смогла усмирить, а сможет ли эта девочка?..

— Не разная, конечно, — Мидар резко поднялся, размашистым шагом подошел к Тилл, опустил ладони на плечи девочки. — Вместе с этой любовью ступай к Сиду и скажи, что владыка желает говорить с ним и как можно скорее. Тебя проводят, чтобы ты больше не плутала в коридорах.

Илттин кивнула и вышла, дверь за ней закрыл уже подоспевший слуга. Только теперь Ицца смог выдохнуть.

— Какова!

Мидар хлопнул ладонью по стопке бумаг, листы взмыли вверх и, медленно кружа, опустились на стол. Ицца кивнул, хотя совершенно ничего не понимал: что удалось почувствовать владыке в этом ребенке, что распознал Мидар, говоря теперь об опаснейшем существе едва ли не с восхищением. Подобного выражения лица у правителя советник припомнить не мог, что настораживало еще больше.

— Может статься, что мы поспешили с одним из важнейших решений, — владыка повернулся лицом к окну.

— Вы желаете сказать…

— Да, вполне возможно, что пророчество было верно лишь в той мере, в которой мы позволили ему быть таковым. Впрочем, все ведет к тому, чтобы Пути зашли на новый виток.

— И каков же он?

— Сейчас это неважно. Сейчас мы должны думать о том, чтобы стабильность самого Саосса не покачнулась, иначе с Полотном нам не совладать.

— Да, тем более, техники установили окончательное укоренение девятого эфира, его существование до последнего момента было весьма спорным, теперь Создание завершено, более того, он укрепился в полотне настолько, словно бы там побывал сам Создатель.

— Фин…

— Именно так, повелитель. Сейчас техники делают все для восстановления баланса, но я боюсь, что без вашего вмешательства им вряд ли удастся стабилизировать полотно настолько, чтобы структура его не пострадала.

— Как это не вовремя сейчас… Почему мальчик растет так быстро?

— Но еще недостаточно для того, чтобы мыслить шире собственных творений.

— У него все впереди, он талантлив…

Мидар не скрывал гордости. Когда он впервые узнал о том, что сын создал собственный эфир, то был действительно удивлен: никто раньше не творил эфиров до Посвящения. Фин по сути еще даже не знал, как ткутся миры, как Первоначальное сливается с Полотном, вытягивая из него мириады частиц, крошечных сущностей, создающих первичную материю эфира. Фин не осознавал даже того, что стал ткачом до срока, не говоря уже о том, чтобы понять величие самого момента творения. Отец объяснил бы ему, но оградить детей от зависшей над ними опасности было важнейшим. «Все потом», — думал тогда Мидар. — «Успеется.» Он не успел, и теперь его сын завершил свою работу, вот только не оценил по незнанию, что значит хранить эфиры и полотно. Владыка вздохнул. Стоило успокоить одно течение, как перо тут же подхватывало другим, еще более сильным. Мало того, что дети умудрились перестроить миропорядок одного из эфиров, так они еще и ставили под угрозу саму твердыню — силу Саосса.

На мгновение Ицце показалось, что за обычной маской величия, скрывающей Мидара от посторонних, он увидел усталого, обремененного заботами простого человека, которому хочется… которому чего-то хочется. Но иллюзия тут же развеялась.

— Я требую, чтобы техники работали усиленнее. Я желаю знать, где находится второй беглец и почему он считает достойным до сих пор скрываться, в то время как его брат постигает всю силу гнева отца. Сегодня я буду в Черном зале. Оповести техников, чтобы так же они подготовили для меня все необходимое, дыры в полотне я залатаю сегодня же. Сразу после разговора с сыном. Еще мне необходима вся информация о том демоне, Вороне. Сид упустил из внимания необходимость, это тоже нужно исправить. Но уже не сегодня. Анта должна ждать меня к ужину, я разделю его с ней. И еще… — Мидар умолк на мгновение, — почему в моем доме пахнет смертью?

Аврита нашли быстро. Техники не распознали следов убийства или присутствия в зале кого-либо, несущего злые намерения. Мидар ходил вдоль стен кабинета, ожидая вестей более конкретных, однако ожидания его были напрасными. Смерть гонца была означена как несчастный случай, оступился, с кем не бывает. Ни с кем не бывает, не в его доме! Что же произошло? Взгляд пытался разглядеть Путь Аврита, но словно бы кто-то наслал пелену, скрывающую густым мраком всё, что последовало после того, как несущий вести покинул зал для встречи. Этого тоже не могло быть, тени насылать может только владыка и никто, кроме него. Никто не обладает такой силой. На минуту Мидар задумался о сыне… Но зачем Сиду совершать подобное преступление? Нет, его воспитывали совсем иначе, просто так отнять жизнь Сид не мог, не мог прервать чужого пути, не видя начала, а начала — не было. Раз и навсегда суть Аврита исчезла в потоках полотна. Ни вернуть, ни спросить, ни выяснить… Ничто так не угнетало, как невозможность знать.

— Владыка, Черный зал готов, ваш сын ждет вас там.

— Прекрасно.

Мидар покинул кабинет, направляясь в старое крыло замка. Там, среди спутанных галерей и старинных залов, за огромной дверью, облицованной черным мрамором, укрывался чудовищный по своим размерам Черный зал. Блестящий в своем пафосном уродстве он не менял своего интерьера сотни веков. Поговаривали, что сам Праотец создавал здесь Эртею. Окон не было, только мрамор и холод стен. Посреди зала — натянутое на металлическую раму полотно, лишь издали напоминающее обычный холст. Мидар благосклонно кивнул затворяющим за ним двери, владыка остался доволен подготовкой. Полотно слабо светилось во мраке, отливая серебром все ярче, чем ближе Мидар подходил к нему. Сида он не видел, но чувствовал присутствие сына.

— Ты знаешь, что это, Сид?

— Станок.

— Вас не учили пользоваться им, вы должны были постигнуть науку только после возвращения из изгнания.

— То есть наше возвращение планировалось до того, как мы погибли бы на склонах Арифилона?

Зеленые глаза блеснули холодом в неверном сиянии. Горизонт взглядов слил море и небо в вечном противостоянии. Мидар смотрел на сына, не отводя глаз.

— Ты прекрасно понимаешь, почему вы оказались там. Ты знал это даже до того момента, как оказался в клетке.

— Знал, но не мог понять. И сейчас я не могу понять, отец, почему ты струсил.

— Не будь мальчишкой, Сид! — Мидар начинал гневаться. — Трусость и осторожность — не одно и то же. Мудрость нельзя мерить обыденностью, а силу — замахом кулака.

— Тебе ли говорить об этом? — Сид усмехнулся.

— Мне. Потому что больше некому. Мне. Потому что никто, даже ты, не может понять главного.

— Что же главное, отец?

— Для каждого, кто зовется Ткачом, главное — ровная поверхность и идеальная глубина. Пока каждая петля не станет идеальной, ты не можешь успокоиться.

— Не ты ли породил бурю, на которую сейчас ропщешь?

— Я Ткач, но я и отец, — голос Мидара зазвучал тише. — И, уберегая одно, я не смог уберечь другое. Что важнее, я не могу судить даже сейчас. Вы — плоть и кровь тех, кто создавал то, что вы же можете разрушить. Неужели ты не понимаешь, Сид, каков твой Путь?

— Я видел мельчайшие его детали.

Мидар не стал скрывать удивления:

— Тогда я скажу тебе только одно, сын, иди так, чтобы поступь твоя была тверда. Твердость силы, твердость руки, твердость Первоначального — всё, что есть у тебя для того, чтобы быть тем, кто ты есть, сын Саосса. Тебе дано чуть больше способностей, чем любому другому жителю эфиров Полотна, но ты ничем не будешь выделяться, если не сможешь быть тверже мрамора.

Сид склонил голову, сейчас он понимал отца, но понимал и всю несправедливость произошедшего, и если бы Фин мог взорваться болью и забыть, то Сид тщился осмыслить — и осознавал. Боль, тяжесть, ответственность, страх и безмерную любовь…

— Она не причинит мне зла, отец.

— Если ты не успеешь причинить зла большего…

— Что ты имеешь в виду?

— Когда ты уйдешь, найди Иццу, поговори с ним о Вороне и сделай то, что должен.

— Сделаю. Что еще?

— Ступай к матери. Ее птицы знают, где твой учитель, — Мидар смотрел куда-то вдаль. — Он тоже потребуется тебе. И Фину, если тот решит однажды объявиться. Впрочем, его Путь лежит далеко за пределами Саосса, и конец его мне неведом.

— А что будешь делать ты?

— Исправлять то, что еще можно исправить.

— Есть что-то, чего исправить нельзя?

Мидар долго смотрел на сына сквозь мерцание светлого полотна. Что он мог сейчас ответить? Мог сказать правду, а мог умолчать о том, что породило бы боль куда большую, чем сейчас чувствует его сын. Отец вновь побеждал Ткача. Ткач молчаливо плел линии Пути.

— Прошлое исправить нельзя. Будущее исправить нельзя. Настоящее — всё, что у нас есть, Сид. Запомни это и, если можешь, следуй.