Глава пятая

Мидар не обернулся, когда за Сидом закрылась дверь. Стоило ли говорить сыну все то, что уже произнесено, или разумнее стало бы промолчать? Как бы ни было, всё уже сказано: открыта часть карт, а что дальше — кто знает?

— Я знаю, — владыка устало улыбнулся.

Порой ему стоило огромных усилий сдерживать всю ту лавину информации, что связывала его и все сущее, иногда контакт этот был почти неощутим. Приняв на себя ношу, нельзя сбросить ее в середине пути, только потому что ты устал, занемог, тебе надоело. Несешь и веришь в то, что труд твой благороден, истинен и другого не уготовано тебе. Вот только когда иссякают почти все силы, так хочется поверить в то, что уготовано на самом деле нечто совсем иное, что где-то ты ошибся с поворотом, за которым тебя ждет — до сих пор ждет — кто-то, кому ты должен был отдать свой груз, прежде чем вспорхнуть и улететь в небо. Но сил еще так много, и оборачиваться не в его правилах. Мидар всегда был несгибаем и строг, прежде всего, к самому себе, потому и требовал многого, потому и ожидания его всегда были велики. Дети никак не желали этого понимать, да и что они могли понять, юнцы, которых растили на сказках и этике. Им кажется, что все в мире подчиняется законам, но это совсем не так: порой единственный закон, который действует, — твой собственный. И понять это можно только ценою крови: большой или малой, значения не имеет. Сейчас, быть может, Сид понял отца, а вот Фин… не поймет никогда. Слишком горячее сердце, словно бы не рос он в заснеженной долине, а может, просто так старался согреться.

— Не время думать об этом. Не время.

Мидар остановился перед Станком. Секунды шли все медленнее, пока не остановились совсем. Полотно натянулось, словно чувствуя приближение длинных сильных пальцев, задрожало, пропуская руки владыки вглубь себя. Всё остановилось, только боль росла, ею Мидар отмерял время.

Ткачу не дано безнаказанно вторгаться в иное пространство. Разъедающей болью он платит за то, что имеет возможность творить реальности. Отдернуть руку хочется только в самом начале, на сотое, тысячное проникновение ты смиряешься с болью, потому что на самом деле нет никаких поворотов, никто не ждет тебя за дверью, чтобы милостиво перенять у тебя дар-наказание. Ты всемогущ, но слаб, как и все те, кого держишь в своих руках, — так трактовал эти муки Мидар. Напоминание о тех, чьи сердца ты способен остановить неосторожным касанием.

Руки по плечи ушли в подрагивающую ткань. Он сплетал надорванное, разглаживал смятое, проникал в мысли людей и устанавливал баланс между вновь созданным и устоявшимся.

Море успокоилось, когда стихли похоронные песни по ушедшему поэту. Огромная волна мягко, послушно отступила, хотя была готова вот-вот поглотить дивной красоты лодку с хрупкой, но сильной девушкой на борту…

Звезды загорелись ярче, и новые звенья невиданного доселе созвездия украсили небосклон. Непокорное сердце замерло на мгновение, а затем улыбка осенила женское лицо. Мальчишка на коленях матери ткнул пальцем в небо:

— Мама, что это?

— Я не знаю, сынок, наверное, звезды наконец вспомнили о нас, и теперь-то уж всё будет хорошо.

Женщина уткнулась носом в светлые кудряшки на затылке сына, пряча слезы. За её спиной захлопали двери, кто-то вскричал:

— Сидониус возродился! Звезды вновь говорят с нами! Сидониус! Предсказание сбылось! Столько лет мы ждали!..

В час затмения старик, лежащий в глубине повозки, наконец стал ровнее дышать. Неотрывно следящая за ним старушка быстро сложила камушки в холщовый мешочек, потуже затянув нити.

— Эй, стойте, ему полегчало!

— Почти месяц бредил — и так неожиданно…

Старик поднял голову от влажной еще подушки. Впалые щеки веерами морщин выдали слабую улыбку:

— А не хотят ли наши ребятишки услышать еще одну сказку?..

У края крыши высотного здания остановилась женщина. Ей показалось, что небо чуть покачнулось. Должно быть, всего лишь иллюзия высоких каблуков. Женщина сбросила туфли. Острый каблучок покачнулся и соскользнул в асфальтовое море. Она долго смотрела вниз, а потом почувствовала дуновение ветра на своем лице и отошла. Несколько шагов назад, а уже пахнуло больницей и смертью. Нет, никто больше не умрет. Босая, в белом халате, отбрасывая рыжие кудри с лица, она шла к стеклянным дверям отделения педиатрии — и верила в то, что кто-то, выше ее понимания, не позволил ей…

Где-то за границей осязаемого, у самых границ Эртеи вспыхнуло новым, неизведанным чувством раненное естество. Оно не осознавало того, что происходило с ним так долго, что теперь подозрительно прислушивалось, прячась в черное облако перьев.

Мидар очень осторожно, величайшим усилием воли удерживая стон, высвобождал руки из Полотна. Сколько времени прошло: несколько минут или лет? Кожа покрылась сочащимися ядом язвами, мышцы взрывались болью, кости словно были раздроблены и стерты в порошок. Мидар не обращал внимания, он шептал слова заклятий, скрепляющие, подобно клею, каждую милю, каждый час, каждый вдох эфиров, обновленных, очищенных, вновь объединенных и защищенных.

Владыка не сразу повалился на колени. Жгучей волной каждая перемена в Полотне пронизывала его сознание, он усмирял его, сдерживая и возможные сдвиги, ни одно вмешательство, даже благотворное, не обходилось без дисбаланса. Его нужно было остановить уже только силой мысли: объять, выровнять, успокоить…

Мидар чувствовал свалившийся с плеч груз. И слезы застыли — это лишь один из немногих камней, что отягощают его сердце, и не раз еще он придет в эту комнату. Яд стремительно вливался в кровь, болели не только руки, но всё тело, неровно билось сердце, мозг взрывался яркими вспышками отрывочных образов…

— Ицца!

Советник всегда знал, когда нужно оказаться поблизости от владыки. Вот и сейчас он облегченно выдохнул, когда необходимые действия были завершены. Всякий раз заканчивался одинаково. Порой Ицца желал, чтобы Мидар оставил всё, как есть, и не вмешивался в ход событий: крушения минутны, а вот страдания, терпимые владыкой, болезненно ранили тех, кто почти никак не мог ему помочь. Ицца помнил, как долгое время даже детям запрещалось говорить, почему нет рядом отца, чтобы не волновались, чтобы не боялись, чтобы… не мешали Анте справляться с ожогами и язвами.

Ицца бесшумно закрыл за собой дверь. Ткач ушел, уступив место страдающему человеку. Советник за долгие пятьдесят лет службы никак не мог вместить в свое понимание то, что же может чувствовать такой человек, как Мидар, и удалось бы кому-либо быть столь же стойким в подобных обстоятельствах. Мидар был всем, но в то же время всего лишь проводником, иначе не объяснишь испытываемую боль, яркие различия между владыкой, отцом, любящим человеком. Был ли Ткач человеком?.. И кто же тот, кто определил ему такой путь?

Несколько недель прошло, прежде чем владыка смог восстановить силы полностью. Полотно никогда не позволяло уйти, не отдав ему так много сияния, как оно пожелает. Быть может, для того и существовали Ткачи, чтобы подпитывать ткань мироздания своей силой.

Сейчас никто не думал об этом. Анта говорила так мало, как никогда. В лучшем случае она рассеяно кивала и вновь отправлялась в комнату Мидара, которую только что покинула. Сид ходил из угла в угол, стараясь избегать встреч с придворными и даже слугами. Тилл с повышенной внимательностью читала книги. Ей легко давался язык, но если она встречала незнакомое слово, то предпочитала не спрашивать супруга, а придумывать то значение, которое казалось ей наиболее удачным. Только иногда, в тихие предрассветные часы, она осторожно прокрадывалась к спальню к Сиду, забиралась в постель и гладила его волосам, делясь своей силой. Если бы малышка знала, что то же самое, в те же часы делает и Анта, то, наверное, нисколько бы не удивилась. Она самой своей сутью понимала, что только так может помочь мужу, а больше — никак.

И в тот день, когда тишина стала невыносимой, Мидар приподнялся на локтях и улыбнулся жене, спящей на кресле подле кровати.

— Анта…

Голос его был слаб, тени залегли под глазами, придавая им еще большую холодность и отрешенность, кожа, белее снега, еще отдавала болезненным румянцем. Анта открыла глаза и долго молча смотрела на мужа. Облегчение, которое она испытывала сейчас, ни с чем нельзя было сравнить. Каждый раз, когда Мидар возвращался из Черного зала, душа ее замерзала, а всё существо направлялось на то, чтобы смягчить боль, испытываемую супругом.

— Мидар…

— Я хочу видеть тебя, сядь ближе.

Женщина поднялась и подошла к постели, взяла руку мужа в свои ладони и поднесла к губам.

— Всё уже хорошо.

— Да, я знаю. Сид… Сид закончил начатое?

— Я не знаю, но если хочешь, а позову его.

— Нет, не стоит. Он всё поймет тогда, когда придет время. Я не желаю, чтобы он узнал истину ни на секунду раньше положенного срока.

— Ты уверен, что..?

— Сам путь свел его с Вороном. Если бы… — Мидар закашлялся и надолго замолчал, собираясь с силами. — Если бы ему не дано было знать этого, то он и не встретил бы демона.

— Тебе нужно отдыхать, муж мой.

— Я достаточно окреп для того, чтобы ясно мыслить, Анта, — суровые нотки его интонаций заставили бы вздрогнуть любого, кроме нее. Анта же никогда не боялась Мидара.

— Хорошо.

— Расскажи мне… Как всегда рассказывала…

Она несколько мгновений смотрела в голубые глаза, улыбнулась, прилегла рядом с мужем и, снизив голос до шепота, начала рассказывать:

— … После той встречи мне очень хотелось посмотреть на тебя, и я украдкой пробралась в крыло владык. Знал бы ты, как мне было страшно и любопытно одновременно. Я очень долго придумывала, что сказать, если меня поймают, и решила прятаться лучше, а, если что, сказать, будто бы я заблудилась… И вот я шла одной из галерей, рассматривая гобелены. Один из них не оставил меня равнодушной. Там прекрасная дева поглаживала лепестки дивного по красоте белого цветка. Я уже не помню, сколько долгих минут я глядела на это полотно, но даже если бы крыша замка начала рушиться, я, кажется, не смогла бы сдвинуться с места. И тут я почувствовала, как на мое плечо легла чья-то ладонь. За одно мгновение я испытала столько панических чувств, а мои птицы впервые оставили меня, взмыв в потолок… И когда я набралась сил обернуться, то увидела тебя. Ты был в белых одеждах. Помню, что в короткий миг я сравнила тебя с тем самым цветком, что нашел покой в ладонях девы, — и тут же влюбилась. Я еще не знала, кто ты, но в то же мгновение сердце мое стало твоим…

Анта чуть приподнялась, Мидар смотрел в потолок и улыбался, затем перевел взгляд на жену.

— Ты хоть однажды пожалела свое сердце, Анта?

— Никогда.

Он потянулся за поцелуем, и она не отказала ему. Губы владыки всегда были горячими, но терзающими столь сладко, что не сдаться ему было невозможно. Тихие стоны смешали секунды и наслаждение. Как бы ни был слаб властитель, он все же был тем, кто безбрежно и навеки любил свою жену. Он знал, что причиняет ей боль, знал, что дарит ей радость, знал, что только с ним она — полностью она, и из этого осознания он черпал силы для жизни. Иначе давно бы уже сдался. Анта… Его королева с шелковой бледной кожей, с глазами цвета моря, с улыбкой вкуса миндаля, с силой камня, спрятанной где-то в глубине нежнейшей души.

Мидар упивался любовью, Анта дарила ее все щедрее, словно вод в этом океане хватило бы на вечность. И когда вскрики рассыпали брызгами последний страстный вздох, он понял, что снова вернулся.

— Я люблю тебя, Сиятельная.

— Сияю, потому что любишь меня.

Анта легко сбросила одеяло на пол, она не признавала стыда, предпочитая свежесть и откровенность, улыбнулась мужу и провела кончиками пальцев по морщинкам в уголках его глаз.

— Будь покоен сейчас. Всему свое время.

— Всё мое время — твое.

Он закрыл глаза и вскоре уснул, и снился ему полет в бесконечной темноте, где сам мрак дарил ему силу и мощь, и где не было волнений, только безграничный покой.

Фирлит появился во дворце не сразу. Неделя за неделей он выжидал, даже получив позволение и более чем настойчивое приглашение от Анты посетить замок. Конечно, учитель мечтал увидеть ученика, жаждал этого, но не решался. Стоило ему только подумать о том, чтобы взглянуть в глаза Сиду или Илттин, Анте или Мидару, как тут же подступала к сердцу предательская слабость. Он не боялся, скорее, стремился скрыть то, что неизменно всплывет в разговорах с этими людьми. Предсказания сбывшиеся и несбывшиеся терзали Хранителя Чести, становясь навязчивым личным кошмаром.

Однако медлить больше было нельзя, и вот теперь он поднимался по ступеням, не отводя взгляда от встречающего его Сида. Ученик не двигался, выражение лица его никак не менялось, но в глазах бушевала буря, одна из тех, что Фирлит скорее приписал бы Фину. Да, Сид стал другим, поэтому вместо церемонного приветствия с уст сорвался вопрос:

— Тебе ведь уже говорили, что ты изменился. Спрашивали, почему?

Губы Сида дрогнули в плохо скрываемой усмешке:

— Спрашивали. Я не стал отвечать.

— Потому что не знаешь?

— Именно поэтому.

— Чтож, — Фирлит взял Сида под локоть, увлекая за собой к одной из оранжерей. — Я могу рассказать тебе.

Сид испытывал прежнее доверие к Хранителю, которое не пошатнулось ни долгой разлукой, ни загадочными отношениями Фирлита с Антой, ни тем фактом, что именно учитель отправил Тилл в тот эфир, где Сид нашел свою судьбу. Если учитель и постарел, то точно не утратил дара внушать уважение и трепет перед его познаниями и вполне ощутимой силой духа. Вот и сейчас Сид молча кивнул, готовясь слушать.

— Я долго говорил о том, как важно принять свой путь. И вы кивали столь воодушевленно, что я прекрасно понимал, что ни одного слова вы не приняли для себя из того, что я вам поведал. Вы слушали, соглашались, но не слышали и не принимали. Должно быть, механизм понимания этой необходимости был для вас еще слишком сложен тогда. А ведь без того, чтобы принять путь, нельзя стать кем-то, Кем-то, понимаешь? — Сид кивнул, а Фирлит продолжил: — И вы скитались, убегали, боролись, совершали еще массу совершенно бессмысленных поступков, которые ранили вас и всех окружающих только потому, что не могли признаться в одном — вы всего лишь искали средство для того, чтобы понять, каков же ваш путь. Да, вы могли видеть некоторые его изгибы, у вас было ваше прошлое и знания, но почему-то мне не удалось донести до вас то, что и ваши чувства — те же знания, а вы от них почти отреклись на пути к цели. И ты, и Фин так близки были к разочарованию. Но ты встретил эту девочку, которую сделал своей женой, и она же открыла для тебя то, что изменило тебя. Она поселила в тебе любовь. Чувство, которое мало кто сочтет важным для владыки Саосса, но именно оно является определяющим…

— Я думал, ты расскажешь мне о потоках Полотна, о сиянии, о силе, — Сид казался растерянным.

— Зачем? Ты сам всё узнаешь, когда придет время, а пока важно лишь то, чтобы ты понял до конца всю суть происходящих с тобой изменений.

— Зачем?

— Чтобы однажды стать Ткачом.

— Ты же знаешь, я не стремлюсь к этому.

— Знаю, что ты так думаешь, но стремление быть тем, кто ты есть, и есть истинная основа пути. В эту минуту я вижу не только тебя, Сид, но и Владыку, делающего первые шаги.

— Я не уверен, что…

— Никто не уверен, но это проходит.

— Что мне делать?

— А откуда мне знать? — лукавый прищур Фирлита сбросил ему десяток лет. — У меня своя дорога, у тебя своя. Идущих мимо спросить можно, иногда даже полезно, но они все — лишь идущие мимо.

Сид едва заметно улыбнулся. Учитель прав. Прав, как всегда. Фирлит ошибся лишь однажды. Сид искренне верил, что Фирлит ошибся.