Глава пятая

Каждый кошмар что-то надрывал в нем. Уничтожал и — очищал, словно сходила шелуха. Фин который час сидел в постели. Вставать не хотелось. Он только молча смотрел в одну точку, время от времени прикасаясь к лицу, словно отыскивая шрамы, которые должны были остаться после рвущих осколков.

Сон исказил правду. Иначе быть не могло. Тогда он просто ушел, а она осталась. И он жил только благодаря мыслям о ней. Фин улыбнулся. Её волосы были светлыми, а глаза карими. Совсем не похожа на тех девушек, что он видел прежде. Красивая. Словно выточенная из снежного наста. Тающий с каждым теплым вздохом мираж. Такой она была. И Фин надеялся, что однажды отыщет её, куда бы ни спрятал девушку отец. И её имя он произнесет не раньше, чем коснется её пальцев. Её имя… Имя… Фин пытался, но не мог вспомнить. Ему казалось, что вчера он мог бы с легкостью отыскать его в памяти, но сегодня… Или вчера у него тоже не получилось бы? И месяц назад не вышло бы. Имя стерлось. Имя стерли.

Фин сосредоточенно смотрел в стену, словно буквы могли проступить на гладкой её поверхности. Он вскочил и вышел в коридор. Углы, исписанные иероглифами, скалились: попробуй, подойди, растерзаем. Фин опустился на пол, обвел пальцем полукруг у своих ног, сияние прозрачной завесой поднималось из линии, переливалось, искрило синим. Фин доказывал знакам, кто он такой. Буквы дрогнули, но не сдались…

Фин вглядывался с собственную суть, покачивающуюся в воздухе саосским сиянием. Там, в ней, скрывалось то, что желали сказать ему кошмары, кошмары и были ею, она же не была кошмаром, она лишь не могла больше удерживать то, что однажды было запечатано. Имя девушки, которую Фин любил всем сердцем, имя навсегда ушедшей, имя, заставившее его изменить правду в себе, облачая её в хоть и унизительную, но мягкую ложь. Ложь, в которой она осталась жива. Ложь, в которой любовь сломалась, но не прервалась. Ложь… Всё это ложь!

В слабо подрагивающей синеве Фин видел лицо учителя, видел, как сам наносил заветы на свою душу, видел свою улыбку, видел, как отводил глаза тот, кто хотел помочь ученику. Как он мог такое сотворить с собой? Как он мог спасаться забвением? Почему был настолько слаб? И тут сознание затопила жгучая боль. Её… нет. Её нет ни в Саоссе, ни в одном из эфиров, её душа слилась с Полотном так давно, что и точки смешения не найдешь. Столько лет… Столько лет! Фин упал на пол. Слезы были бы спасением, но глаза оставались сухими, только отчаяние и презрение затопили всё. Воздух раскалялся, сияние билось, сворачивалось спиралью, изгибалось дугой, истончалось, пульсировало вокруг тела Фина, потерявшего сознание.

Белый свет. Слепящий и гнетущий. Прорывающийся сполохами зеленого где-то вдали. Он шел к этим вспышками, но не становился ближе ни на миллиметр. Что-то смутно тревожащее слабо звенело на задворках сознания. Он шел не останавливаясь. К ней.

— Я долго ждала тебя, Фин.

— Ты…

— Только хотела убедиться, что ты понимаешь.

— Я не понимаю.

Она отвлеклась от пряди волос, которую сплетала в косу. Порыв ветра смахнул шелк волос с лица, — совершенно пустого, словно маска. Ни глаз, ни носа, ни губ на коже цвета снега. За её спиной изумрудное сияние наливалось темнотой, на его фоне окружающая белизна казалась чистой болью, выраженной в свете.

— Кто ты?

— Та, что не может уйти.

— Почему?

— Потому что ты не хочешь отпустить.

— Но как я могу?!

— Ты хранишь меня. Отпусти…

Она вернулась к косе, склонила голову так низко, что страшного нелица не было видно. Её пальцы походили на ветви, иссушенные зимой, волосы — на паутину. Фину вдруг стало трудно дышать.

— Ты удерживаешь моё сияние. Но меня не вернуть этим. Ничем уже не вернуть.

Зеленые нити силы морскими волнами обрушивались на него, заставляя опуститься на колени напротив нее. Фин молчал, следя за тонкими ладонями, сжимающими пряди волос.

— Не молчи. Говори. Ведь ты создал всё это, чтобы удержать меня…

— Что — это?

— Эфир, в котором ты сейчас находишься. Неужели ты еще не понял?

— Это сотворил я?!

— Недаром эти люди зовут тебя айрими…

— Но я…

— Не понимаешь главного? Слов собственной песни?

— Да.

— Потому что ты забыл главное. Моё имя. Оно и есть — песня.

— Почему ты здесь?.. Почему я забыл…

— Потому что тебе было больно. Ты предпочел безразличие правде. За что и расплачиваются те, кого ты запер здесь, вместе со мной.

— Я?

— Фин.., — её голос тек плавно, был тихим, но бодрящим, как кофе. — Я покажу тебе, как было.

Серебристо-зеленое сияние почти полностью окутало их, в глазах потемнело, а голова стала тяжелой, настолько тяжелой, что шея казалась тонким волоском, готовым вот-вот порваться.

Он оказался в полутемной комнате, заставленной пыльной мебелью. Где-то за стеной слышались шаги, и нужно было быть как можно более тихим. Чтобы не нашли, чтобы не услышали, чтобы не узнали. Он сжался в комок в высоком кресле, глядя в огонь камина, каждый вдох давался с трудом, с каждым глотком воздуха вкус падали на языке ощущался всё четче.

— Я могу тебе помочь, только последствий своих действий я предсказать не могу.

— Ты — пророк, и не знаешь?

— Нет.

— Тогда просто делай то, что нужно.

Сияние Хранителя было иным. Он принадлежал роду Владык, но не обладал их силой. Свечение было радужным, теплым, притягательным. Фин почти мгновенно почувствовал облегчение, потянулся всей сутью к этому свету, позволяя ему сплетать тугие узлы в собственной душе, разрешая ей поддаваться силе учителя. Вот только… Нет! В мгновение ему стало так страшно, что кто-то другой, чужеродный вторгается в самое сокровенное, личное. Фин высвободил свое Первоначальное, отталкивая пестрые ленты, вырывая их из своей груди, срываясь в крик и проваливаясь в небытие, чтобы вынырнуть в ослепляющий белый свет.

Она подняла лицо. Огромные карие глаза смотрели на него с грустью. Губы были сухими и потрескавшимися. Маска спала, но девушка напротив была настолько далекой, настолько незнакомой, что на секунду Фин пожалел о том, что видит это лицо.

— Теперь ты понял?

— Защищая себя, я спрятал тебя сам?

— Он успел лишь стереть имя…

— И я так глубоко укрыл тебя, что… создал новый эфир для этого?

— И привнес туда свою боль. Всю свою боль. Всю свою ложь.

— Как мне теперь?..

— … С этим жить? Многие так живут. Ты еще всё можешь исправить.

— Но как?

— Отпусти…

Фин очнулся на полу коридора. Волны свечения исчезли. Он со стоном перевернулся на спину и уставился в потолок.

Он любил её больше всего на свете. Он мечтал о том, что однажды сможет сделать её своей навсегда. Когда выбор был сделан, казалось, ничто не сможет остановить его. Смог. Отец. Отец, убив единственную радость сына, заставил того стать творцом до срока. Знает ли он, что Фин создал? И создал он лишь один эфир… или тысячи? Так же незаметно для самого себя. И стали ли они столь же опасными как тот, в котором он сейчас находился?

Она мертва. Она осталась лишь воспоминанием и его собственным страданием, заключенным в этом эфире. Небесный скиталец, который потерял не просто возлюбленную, но собственную волю, поддавшись витку Пути. Небесный скиталец, который сделал несчастным собственное творение. Небесный скиталец…

— Почему ты лежишь на полу? — Рин остановилась в дверях.

Он не ответил, не пошевелился, пропустил вопрос мимо ушей. В его голове вилась только одна мысль: он должен был вспомнить имя. Какой бы силой оно не было стерто, его сила превосходит любую в сотни раз. Она способна очищать, рушить и созидать. Сейчас он — созидатель. Сейчас он понимает всё, что происходит вокруг. Сейчас он должен исправить то, что натворил, однажды поддавшись слабости.

— Почему ты..?

— Тише, Рин. Тише.

Он все же поднял голову. Как эта девушка была похожа на ту, что он потерял! Все здесь неуловимо были на нее похожи. Цвет волос, разрез и цвет глаз, медлительность и прямота, ровные интонации и свет. Свет молчаливой веры. Фин приподнялся на локтях, внимательно вглядываясь в лицо Исиантарин. Она смотрела на него. Долго. Не произнося ни звука.

— Ты всегда знала, да?

— Всегда.

— Почему?

— Чувствовала.

— Как?

Она пожала плечами и протянула руку, помогая Фину подняться.

— Я должен вспомнить одно имя. Но никак не могу.

— Можешь, просто не понимаешь, как это сделать.

— А ты знаешь?

— Мне не дано ни понять тебя, айрими, ни постигнуть смысла твоих деяний.

Фин слабо улыбнулся. Кажется, наступил момент, когда нужно осмыслить суть того, что он создал. Окинуть взглядом целый мир, в котором каждый обязан своим существованием только ему. Есть ли в этом хоть толика истины? Имеет ли он право считать этих людей своими творениями, тогда как создал он их совершенно не отдавая себе в том отчета?

— О чем ты думаешь?

— О том, как штопал ваше небо, — Фин вновь улыбнулся. Улыбка получилась вымученной.

— Ты же знаешь, что это всего лишь легенда, которая обросла нелепыми выдумками.

— В каждой легенде есть доля правды. Только вот никак не могу взять в толк, почему нас было двое? У меня есть брат, — сердце Фина сжалось при воспоминании о Сиде. — Но он никогда не был здесь.

— Зато он всегда был в тебе…

Фин открыл рот. Такой проницательности он не ожидал, хотя никогда не считал Исиантарин глупой.

— Ты можешь позволить мне выйти в море, Рин?

— Только если ты возьмешь меня с собой.

Они долго спускались к пристани. Фин то и дело поднимал взгляд к небу. Тучи затягивали его быстрее, чем ему бы хотелось. Небо становилось ближе, словно склоняя нахмуренное лицо, тщась разглядеть происходящее внизу. По дороге им встретился Лотрентар. Поэт был словно бы чем-то раздосадован, что изрядно удивило Фина.

— Будет шторм, — старик почесал кончик носа.

— Это так тебя волнует? — Фин приподнял брови.

— Есть шторма и… шторма.

— О чем ты?

— О поэзии, впрочем, как и всегда.

Фину показалось, что старик даже и не узнал их или попросту не заметил, остановившись лишь по наитию, настолько отстраненным он выглядел. Лотрентар не смотрел на небо, не оглядывался на океан, внимательно смотрел под ноги и слегка истерично улыбался.

— Ты здоров, Лотрентар? — Исиантарин, похоже, тоже видела поэта таким впервые.

— Уже да, уже да. Мне предстоит долгое путешествие, я чувствую, нужно подготовиться.

— Ты уходишь? Под каким парусом? — Рин сосредоточенно высматривала лодки у пристани.

— Ухожу, да, но не так, как ты подумала… — поэт пристально уставился на них и улыбнулся так, что Фин поежился. — Мне пора.

И он ушел, не оглядываясь, не прощаясь, не делая напутствий и не ожидая их. Они проводили поэта взглядами, пожали плечами и направились к лодке Рин.

— Что он имел в виду, говоря о путешествии? В такую погоду никто не отправится в дальнее плавание. А шторм, кажется, будет долгим…

— Он говорил о смерти, — Фин выглядел растерянным.

— Но здесь нельзя…

— Он что-то чувствует, я чувствую… Всё в ожидании. И шторм не пришел просто так…

— Ты контролируешь его?

— Даже не пытаюсь.

Фин уже взошел на борт лодки. Тонкий лепесток даже не шевельнулся под его весом. Фин обернулся к Рин, она кивнула. Он чуть потянул на себя один из углов. Лодка осторожно отошла от края пристани, словно прислушиваясь к новым рукам, мягко скользнула в высокие волны, тут же врываясь в поток ветра. Фин рассмеялся. Управлять тонким творением было легче, чем он мог предполагать. В материю были вшиты особые камни, добываемые у самого дна, они особым образом обрабатывались, чтобы, взаимодействуя с пейритом, превращаться в нечто сродни двигателю. Нежнейший механизм, управляемый легкими движениями. Фин мгновенно влюбился в это ощущение, едва ли не с радостью предвкушая скорую бурю, в которой сможет посостязаться со стихией, с самим этим миром, с самим собой…

— Зачем тебе это?

Исиантарин подошла, остановившись за спиной Фина и вглядываясь в чернеющий горизонт. Порт очень быстро превратился в слабо светящуюся точку на горизонте. Девушка не боялась, не волновалась, скорее, ожидала чего-то.

— Хочу пройти сквозь волну.

— Но зачем? Ты ведь новичок! Это может быть опасно… И с чего так внезапно?

Рин уже жалела, что согласилась выйти в море, улыбка айрими не предвещала ничего хорошего. Так улыбаются отчаянные, те, кому нечего больше терять… Фин резко натянул угол на себя, чуть заводя его вправо, разворачивая и останавливая лодку.

— Нет ничего опасного в том, чтобы открыть в себе нечто потерянное и долгожданное.

— Ты думаешь?

— Знаю! — Фин уже перекрикивал шум ветра и волн, брызги оседали кристаллами соли на губах, покрывали бисером волосы. — Мне нечего бояться!

Волны надвигались одна за одной, чарующе ритмично, ужасающе величественно. Они медленно взбирались на свой пик — и обрушивались стремительным водопадом. Дождь так и не начался. Тучи сворачивались в воронку над светлым лепестком лодки. Ветер бился о воду, врезался, выворачивал океанское естество наизнанку. И в мгновение затих. Неуправляемо, неизвестно какой силой ведомая огромная стена воды надвигалась на хрупкий борт. Фон восторженно вскрикнул, Рин изумленно распахнула глаза. Ничего подобного ей не доводилось видеть: словно вся сила шторма ушла на то, чтобы направить на них гигантскую волну. Девушка впилась пальцами в дно, упав на колени. Фин не отводил взгляда от массы воды, не бежал, не стремился навстречу, — ждал. И волна захлестнула их, не перевернула, поглотила, вовлекла в свое движение, вырвала из воздуха, погрузив в воду. Фин едва не захлебнулся, бешеный восторг на мгновение уступил место страху, который отступил так же быстро, как Фин отклонил от себя рулевой угол, чтобы позволить судну всплыть. И вновь — на себя, подчиняя океанские волны собственной воле, скользя прочь из центра бури.

Всё ближе становился порт, стены зданий всё четче вырисовывались на темном небе. Шторм остался за их спинами, но преследовал, стремился догнать, не отпускал, негодуя на наглецов, посмевших украсть у него лучшую волну.

Рин никак не могла отдышаться. Такого безрассудства и такой смелости они еще не встречала. На какое-то время ей показалось, что она погибла, что больше не вдохнет воздуха, не ощутит дуновения ветра, не увидит солнце, отражающееся в волнах, но тут же айрими встряхнул её, заставляя высвободить легкие для вдоха.

— Мы были на краю! Больше нет края!

— Ты безумен, айрими!

— Нет! Нет, Рин! Я — айрими! Я небесный скиталец. Небо и вода всегда будут связаны! Победив воду, я завоевал небо!

— Но зачем?!

— Чтобы проклятье ушло! Чтобы вспомнить!

— Но почему именно так?!

— Я не знаю… Но я помню…

Последние его слова захлебнулись в реве ветра. Ледяные порывы усиливались, стервенели, путаясь в стенах города-порта. Волны погружали причал в пучину. Люди — Фин никогда не видел так много людей на пристани — торопливо оттаскивали лодки в ангары, сновали туда-сюда, закрепляя тросы. Один из людей заметил Рин и поспешил к ним:

— Какая-то волна прорвала заграждение, придется переждать настоящий шторм, в полную силу. Вы вовремя успели вернуться. Вас не особо потрепало? — он помогал укрыть лодку, то и дело поглядывая на Фина.

— Нет, мы вовремя убрались оттуда, — Рин подтолкнула Фина. — Нам пора, друг, спасибо за помощь, и пусть волны смилостивятся над вами.

Они уже поднимались по лестнице в город.

— Это штормоборцы. Отчаянные ребята. Давно им не представлялся случай побороться с настоящей бурей. Обычно наши волновые заграждения срабатывали…

Фин обернулся, глядя на маленькие фигурки людей, столпившихся у самого фронта. Ему хотелось улыбаться. Он восхищался каждым из них. Он восхищался каждой ступенью, что они преодолевали. Он восхищался бесстрашной девушкой, что не оставила его одного. Он восхищался небом и штормом. Он восхищался собственной работой, которую, как ничто на свете, хотел спасти.

— И что теперь?..

Ветер захлопнул за ними дверь. Исиантарин бросилась закрывать ставни.

— Теперь…

Фин остался в коридоре. Рин выглянула из комнаты. Айрими смотрел на стены, испещренные знаками. Взгляд его останавливался и скользил. Фин читал слова песни, понимал их — и улыбался.