Глава тридцатая. Время предшествующее, отдалённое. Воспоминания

Воспоминания затягивают… и я падаю, падаю, погружаюсь. Не столь давние воспоминания, но я не люблю воскрешать их, потому что не знаю, что случится, если их выпустить, если я вернусь в дни, когда был ребёнком, ничего не знающим и наивным, и когда другой ребёнок нашёлся у меня… не для меня… не по желанию, а по приказу, но как раз это — и тогда, и после — совершенно не имело значения.

Я долго бродил, один и почти свободный, бессовестно наслаждаясь странствием, и даже представить не мог, где и каким образом в итоге найду его.

Огни меня завораживали. Я мог смотреть и смотреть на них, теряясь во времени, неясно тоскуя, испытывая странное чувство — нечто среднее между грустью и радостью, болью и наслаждением. Огни в недостижимой темноте небес, далёкие, далёкие.

Я был принцем, так мне говорили, Первым и Возвышенным — и устрашающим; и всегда, сколько помнил, был одинок. Слуги не в счёт, как и те, кто сражался со мною, обучал меня; они были не ближе тех далёких огней, хоть и вовсе не столь прекрасны. Прекрасен не был никто, кроме моей королевы. Но в отличие от огней, она была рядом почти всегда. Она не приходилась мне матерью, да и никому, она была для этого слишком юной; и не сестрой, чему я радовался. Как и тому, что, будучи принцем, я подхожу ей — повелительнице. И быть может, однажды она тоже сочтёт это обстоятельство удачным и возьмёт меня, протянет мне руку не только для поцелуя и станет воистину моей королевой.

Ей я никогда этого не говорил, но я вообще говорил ей мало. К чему? Она иногда призывала меня, манила к трону, усаживала возле; её пальцы с длинными ногтями цвета крови касались моих волос, губ, скользили по щеке. Она могла молчать, а потом молча же, лёгким движением руки, повелеть мне уйти. Она могла сказать, что видела мою тренировку и довольна. Или взять за подбородок, поднять моё лицо, заставляя запрокидывать голову, чтобы взглянуть, глаза в глаза, в её тёмную, бездонную, изумрудную зелень… в омут, который притягивал, который страшил. Я никогда не отводил глаз. Она тихо смеялась и приближала тонкую, почти прозрачную руку к моим губам, разрешая поцеловать. И я уже не помнил, когда впервые подумал о том, как поймаю эту руку за хрупкое запястье, удержу и притяну к себе — чтобы найти поцелуем её нежный рот в пурпурных росчерках помады, я представлял, как слизываю эту краску, её броню, защиту от холода нашего мира. Я почти ощущал её вкус. Он был горьким и волнующим, а губы — беспомощно покорными… обманчиво. Ни на миг я не заблуждался насчет её силы, её истинной сути, под тонким покровом покоя — неистовой и опасной, непредсказуемой… как моя стихия, данная в дар — раскрытая — ею. Как и я сам.

Я знал, что меня считают красивым, это слово мелькало в мыслях и обрывках фраз — чаще женщин, но и некоторых мужчин. В них я слышал оттенок зависти. И спрашивал себя: а каким меня видит она? Иногда, в своих покоях, я снимал одежду и подолгу смотрел в огромное зеркало, ища там красоту, способную привлечь, вызвать её восхищение. Я касался своих плеч, бёдер, слишком длинных дымно-серебристых волос, которые она не позволяла мне стричь, и я заплетал их в косу, чтобы не мешали в сражениях. Она дарила мне украшения — синие камни и белое золото. Некоторые из них были оружием; я сам придумывал, как делать из них лёгкие, незаметные, удобные предметы, предназначенные убивать. Изысканно и утончённо, без грязи и лишних страданий… звуки и агония жертв были уродливы и резали слух. Мне хватало и ментальных метаний. Я смотрел, как отблёскивают густой синевой её камни на белой до бесцветности коже, подносил их к губам, пропускал тонкие цепи меж пальцев и обвивал вокруг шеи и запястий… это было так странно — представлять, что я стою не перед собственным отражением, а перед нею. Моей королевой, центром моей вселенной. Временами казалось, что её взгляд находит меня — из тёмной глубины теней, скрытых меж срезов пространства, из туманной дымки портала, сотканного моим и её зеркалами...

Мне исполнилось пятнадцать в тот день, когда она сказала:

— Ты отправишься в странствие между мирами, Кай, ты должен привести к нам второго принца.

Я никогда не покидал не то что мира, но и города; а если быть точным, то совсем редко выбирался за пределы дворца. Не то чтобы меня не тянуло туда, на улицы под сумрачным небом… и дальше, о нет, неизмеримо дальше. И сейчас я смотрел на неё, едва не дрожа от восторга и благодарности, потому что она исполняла мою мечту, она дарила мне подарок на день рождения… такой желанный, что я и сам не знал, как сильно желал его. И это слегка пугало.

— Ты боишься, Кай? Видишь в нём соперника, врага?

Соперника? Я удивлённо попробовал эту идею на вкус и совершенно не понял её смысла.

— Нет, госпожа. Как я найду его?

— Увидишь, поймёшь. Ты сразу узнаешь его, вы ведь с ним схожи.

«Мне можно будет любить его?..»

— Следует ли мне какое-то время не убивать его?

Она весело рассмеялась. По тронному залу раскатились невидимые льдинки-колокольчики.

— Ты ни в коем случае не должен убивать его. Я запрещаю. Ты будешь тренировать его, учить.

Я постарался скрыть от неё своё волнение; я всегда скрывал подобные признаки слабости. Но я был растерян и чувствовал себя почти несчастным: я абсолютно не знал, что мне делать теперь. Никто никогда не объяснял мне, каким образом ищут таких, как я; до сего момента я и понятия не имел, что я такой не один во вселенной, и не только властью и волей королевы стал таким, и подобных людей, оказывается, можно найти. Никто не учил меня быть учителем.

Спросить совета мне было некого. Всё, что я знал о реальном положении дел в мироздании, сводилось к тому, как передвигаться быстро, минуя преграды в виде расстояний и пожираемого ими времени: я умел создавать переходы, порталы. Это у меня всегда хорошо получалось. Ещё я, разумеется, отлично мог убивать, но сомневался, что сей полезный навык поможет мне в поисках друга.

Я сразу стал в мыслях звать его другом; иногда братом… мне казалось это естественным, как править холодом и не дышать в порталах. Враг? Я был уверен, что госпожа моя пошутила. Ведь вскоре после того она засмеялась. Враг — тот, кто атакует, стремится ослабить, забрать часть тебя; или же тот, у кого есть требуемое тебе и кто вовсе не горит желанием этим делиться. Таких врагов я понимал. Но зачем этому юноше, схожему со мною, новому принцу — нападать или что-то отнимать у меня? Я не намерен причинять ему зла, а если что-то во дворце ему понравится, я охотно отдам это сам. Вещи ничего не стоят. А отнять поистине важное попросту невозможно.

В итоге я решил не мучиться, изобретая сложные планы при игре вслепую, и попросту шагнул наугад — открыл портал туда, куда было легче. Самое простое — зачастую и есть самое верное. А будь тут особые специальные хитрости, моя королева об этом сказала бы.

Конечно, я лукавил сам с собою: мне страстно хотелось путешествий. Я не расспрашивал госпожу, да и вообще никого, втайне опасаясь, что мне ответят — и отправят в нужное место сразу, назовут город и планету, на которой он располагается… и я потеряю такую невероятную, чудесную возможность: бродить, где хочу, свободно, полностью отдаваясь интуиции, инстинктам — в общем, лишь собственным желаниям. А потом меня снова привяжут к дому, и ещё надёжнее, чем до того, ведь мне придётся быть не только Принцем, но и учителем… на этом месте я снова терялся, сердился на себя и не знал, как быть, когда привычные способы успокоения не помогали. Как же я смогу учить, если сам умел почти всё, сколько себя помню, всегда? Меня учили только сражениям, да и там моё тело откуда-то уже знало и стойки, и выпады, и обманные приёмы… мой ледяной ветер был такой же частью меня, как глаза и пальцы; порталы забирали немало сил, но трудно ведь и передвигать вручную тяжёлые предметы, однако сам способ их передвигания — очевидней некуда… Но может, я зря беспокоюсь заранее, и мой будущий брат, как и я сам, владеет этими навыками от рождения? Тогда учить его понадобится разве что этикету в присутствии Госпожи и почтению к королеве. Но последнее — невелика премудрость: едва он увидит её, прекрасную и обманчиво-ледяную, ускользающе-близкую, почти что одну из нас, но неизмеримо более великую — и почитать её, как и любить, он тотчас научится сам. Как и я.

Соперник? Я бродил по странным и ошеломляющим городам, многие из них были поразительны, а многие пугали, а иные производили и тот, и другой эффект одновременно; иногда меня уносило за пределы людских поселений, на дороги, ведущие мимо деревьев, трав, гор и океанов… Мне не было важно, как зовётся всё то, что я вижу; озеро или море, скала или вершина, роща или лес… Знакомые слова сливались с новыми зрелищами, звуками, запахами. Я листал миры, как в детстве — раскрашенные страницы книжек. Там, где людей находилось много, переворачивать листы было чуть труднее, своими мысленными дыханиями люди гасили влекущий меня ветер. И тут я услышал его.

В тот миг я был не в городе — вероятно, поэтому чувство нахлынуло столь сильно. Я споткнулся на ровном месте и упал на четвереньки во влажную от росы траву на берегу озера, которым любовался, когда это произошло. Мне хотелось войти в воду, окунуться с головой… стряхнуть жаркий, тянущий звук — беззвучный, но цепкий, словно в меня вонзили десяток крючьев и потащили. Или вот-вот потащат, не оставляя ни сил сопротивляться, ни выбора.

Но так я не договаривался. Всё-таки это я здесь Повелитель, странник меж реальностей, заколдованный снежный воин моей королевы… Я собрал воедино осознание себя — всего во мне, что было волей, сущностью, силой, — и встал. Озеро каким-то странным образом резонировало с тем, кого я искал, и я решил, что это хороший знак, пускай и непонятный: неподалёку был дом, который мне понравился достаточно, чтобы сделать его своим, без особого труда убедив обитателей переселиться. Дом казался золотистым из-за цвета некрашеных досок, которыми был отделан, а может, он и весь был из настоящего дерева, золотого и тёплого, такой уютный и игрушечный, совсем не похожий на огромный, белоснежный, сверкающий хрустальным подобием льда мой дворец...

Теперь я знал, по крайней мере, что он младше меня и талант его совершенно иной и незнаком мне. Знание возникло словно бы само — не вмиг, но внезапно, оно проявлялось фрагментами, вспышками тут и там, но только моё внутреннее, растянутое восприятие времени разделяло эти фрагменты — снаружи, в реальном мире, не прошло и двух взмахов моих ресниц, а картина уже собралась воедино, я уже полностью его ощущал.

Он был в этом мире, совсем неподалёку, и потому я просто пошёл туда — мне хотелось насладиться каждым шагом по «его» земле, каждой оставшейся своей секундой на свободе. Я представлял его в золотистом доме, в тепле и уюте… и внезапно подумал: он не захочет со мной уйти. С какой стати ему хотеть? Оставить красивый солнечный мир, где зелень, и ветер, и то лесное озеро… наверное, много лесов и озёр… и у него есть свои любимые места, а главное — то, чего никогда не было у меня, свобода… настоящая — когда ты не у ног кого-либо, пусть даже самой прекрасной, желанной… У меня закружилась голова. Отчасти я понимал, что эти ощущения и мысли — не вполне мои, я уже некоторое время соединён с другим сознанием, хотя и на очень странном, глубоком и в то же время поверхностном уровне — я не чувствую, как он, не знаю, о чём он думает и чего желает; и всё-таки сам себе я не принадлежу сейчас тоже, чуждая и неясная энергия обливает меня, как вода, и меняет… заполняет мою собственную часть мира, мою… душу, наверное?

Если он откажется, если он тут счастлив, я не заберу его.

Это было внезапно и смущало. Приказ королевы я не смел нарушать. Нет, я… просто не представлял до сего момента, что даже помыслю о том, чтобы его нарушить. И я совсем не знал его, этого юношу… мальчика, на несколько лет младше, ему может быть десять, двенадцать… Обычно дети не живут сами по себе, я читал в книгах и видел фильмы: у детей есть родители, которые опекают и любят иногда. Я — другое дело, я вырос во дворце; когда-то давно я спросил королеву, она сказала, что семьи у меня не было, и я искренне порадовался, что зато есть она — и учителя, и мой дар, и вся моя жизнь, полная пусть не заботы, но роскоши. Самой большой роскошью я считал возможность развивать свои таланты и быть рядом с нею. Однако из тех же фильмов и книг я сделал вывод, что обычная участь ребёнка без родителей довольно нерадостна: речь уже не о заботах, а о нехватке самых простых и необходимых вещей, вроде еды, одежды, тепла и одиночества. Жизнь, сходная с существованием животных… Такое не могло не пугать. И эти мысли тоже были не вполне мои, навеянные нашим контактом, слиянием… той новой силой, которую я в нём ощущал.

Я сделаю, как он захочет. Мне есть что ему предложить, и быть Принцем — это очень, очень много… но я не могу тащить его во дворец насильно. Сделать слугой, пленником, сделать почти мёртвым, в конце концов, — да. Но того, кому предназначено властвовать, нельзя ломать. Откуда я взял это, я и сам не понимал. Знание выплыло из глубины, твёрдое и бесспорное, словно было всегда. Я пытался представить, каким стал бы я сам, если бы кто-то, в детстве, применял ко мне насилие. Кем бы я ни вырос, но уж точно — не собою, не Повелителем Льда. А тогда зачем бы я нужен был моей королеве?

А если я осмелюсь не исполнить её пожелание, то буду ей нужен? Если она огорчится… разочаруется?.. На краю сознания проскользнуло: если она пожелает наказать меня? Учителя часто причиняли мне боль, некоторые раны потом долго не заживали… пока я не выучился исцелять их, так что они были не менее полезны, чем искусство сражений. Но ранения на тренировках — это одно, а наказания — наверное, совсем другое… Всё это было настолько чуждо мне, настолько нелепо и непредставимо, что я попросту перестал размышлять об этом. За ним отправили именно меня потому, что только Принц может объяснить, как это удивительно и прекрасно… и величественно, и нужно — в первую очередь, ему самому. И он пойдёт со мною, пусть не радостно, но по доброй воле, и никого наказывать не придётся.

Я смотрел на деревню с пригорка: она была большой и с виду не бедной, да и отголоски жителей это подтверждали: я не ощутил страдающих и голодных. Впрочем, нет, ощутил. Одного. Ярко. Крючья во мне, насквозь, по всему телу. Ярче и острее, яростно. Тот дом стоял на отшибе, совсем маленький, даже не дом, а сарайчик, без окон и признаков людского жилья… Глухое, тёмное, лишённое даже намёка на свет гнездо тоски, окутанной болью.

Туда меня звал наш резонанс. Тащили… едва не волоком, если бы я хоть на миг позволил это… цепи на концах тех крюков, я почти видел их, раскалённые, страшно сияющие из-под ржавчины подобием золота, нет, пламени, нет… обезумевших, готовых обратиться в сверхновые звёзд.

Я не помнил, слетел ли с холма бегом или прыгнул насквозь. Я не знал, кто и каким меня видит. Я не вынес дверь вместе со стеной только потому, что мне было слишком страшно, и я замер у этой двери, неожиданно прочной и увешанной тяжёлыми засовами, но сейчас приоткрытой, и собрав воедино всю свою волю и задержав дыхание, посмотрел внутрь.

Я увидел всю картину целиком, только не сразу понял, что вижу. Двое людей… кажется, молодых, крупных и мускулистых, и явно довольных, стояли над третьим. Лежащим, нет, уже стоящим на четвереньках. Если бы не моё чутьё, я принял бы это за зверька: тёмный, без мыслей и чувств, сгусток боли. На нём был ошейник, от которого отходило сразу две цепи, к скобам у противоположных стен. Такие же цепи крепились к кольцам на его щиколотках и запястьях. Цепи были длинные, но вряд ли он мог свободно передвигаться даже в пределах комнатушки. Лица не было видно из-за кома очень длинных и очень грязных волос. Хотя грязным было всё — настолько, что я и представить не мог, как в таком смраде, подходящем скорее для выгребных ям в самых диких из виденных мною миров, могут находиться живые люди. Все детали фиксировались мгновенно — куда быстрее, чем там, в доме, один из мужчин бросил кнут, взял ведро и выплеснул на застывшее тело. Стекающая вода была бурой, и даже сквозь вонь остро пахла кровью. Ею тоже пропиталось тут всё… меня затошнило, я припал к стене и замер, словно окоченел, воистину превратился в лёд. Потом я так и не смог простить себе этого приступа слабости, нескольких минут потери контроля. Можно было оправдаться отсутствием опыта, до меня и вправду не сразу дошло, что те двое делают с ним… но я ненавидел оправдываться. Всё во мне сжималось, перекручивалось от отвращения, я едва мог сдерживать рвоту, и пока мною владело это жалкое парализующее бездействие, те двое с явной привычностью и удовольствием его насиловали. Хотя он не сопротивлялся. Я вообще не ощутил никакого протеста — ни теперь, ни сперва, когда его били… кажется, это длилось долго. Он растворил свою сущность во тьме, и даже те невидимые крючья, что зацепили меня и притянули сюда, померкли и обратились в тени. На этом месте я отпустил себя, и лёд вокруг взорвался.

Дверь не вылетела, её просто не стало. Как и державших его цепей. Людям повезло: их всего лишь отбросило, раскидало по стенам. Кажется, целыми, а впрочем, мне было наплевать. Я подошёл и протянул ему руку:

— Идём.

Я знал, что встать он сейчас не сможет, да и слова мои вряд ли поймёт; мне лишь надо было как-то показать, что ворвавшееся в его дом чудовище — не новая угроза, а спасение. Но он неожиданно крепко уцепился за мои пальцы и не сразу, шатаясь и неловко кренясь набок, всё-таки встал. И даже шагнул, но тут же выпустил мою руку и стал медленно заваливаться на грязный пол. Низко склонённая голова — я так и не видел лица… Я подхватил его, стараясь не слишком морщиться и дышать ртом: запах был тошнотворней некуда, и больше всего мне хотелось, наконец, избавиться и от необходимости держать его, и от одежды. Он обвис у меня в руках и кажется, не дышал. Я дотащил его до проёма в стене и с облегчением выбрался наружу: эти несколько шагов дались мне труднее, чем весь путь досюда с предыдущей планеты, включая мёртвое ничто портала.

Солнце. Оно уже садилось, но вечер был полон золотых, пурпурных, кроваво-алых лучей. А там, внутри, за несчастную пару секунд я почти успел забыть, что в мире бывает солнце. А он… на привязи, без окон, как в клетке...

— Пусти, — тихонько сказал он.

Я и так собирался это сделать: мне понадобилась всего пара шагов, чтобы вновь оказаться у озера. Я смотрел на него, замершую на коленях в траве фигурку, и едва мог поверить, что прошло не больше часа с момента, когда я сам стоял здесь вот так, глядя в воду, ловя новые странные ощущения… гадая, пойдёт ли он за мною или потребуется сила, чтобы увести его. Что ж, сила мне и вправду потребовалась. Но как же я теперь… с ним?..

Он оставался столь неслышным, что я был по-настоящему поражён, когда он поднял голову, и я понял, что он плачет. Такой далёкий, совершенно непроницаемый взгляд. Слёзы просто текли, сами по себе, прокладывая на перепачканных щеках светлые дорожки.

— Я никогда не видел… столько всего. — Он смахнул слёзы с почти изящной небрежностью, размазав по лицу грязь и кровь. Его руки были покрыты глубокими, жуткими на вид ранами, багрово-чёрными браслетами содранной до мяса кожи и сочащегося сукровицей гноя.

— Благодарю, господин. Я теперь твой?

Это был не вопрос, а утверждение.

— Нет. И не зови меня господином.

Он серьёзно кивнул. Мне казалось, он смотрел и смотрел бы на небо, деревья, на озеро… если бы не досадная необходимость смотреть на меня.

— А как мне тебя звать?

Я произнёс своё полное имя. Оно прозвучало не моим вовсе, набором букв, не имеющим смысла… никто не звал меня этим именем, а если и звал, то давным-давно… вся прошлая жизнь подёрнулась дымкой, отдалилась в почти нереальное «прежде». Лишь он был настоящим.

Он повторил, в точности воспроизведя не только слово, но и мою интонацию. И вопросительно замолчал, глядя, как я хмурюсь.

— Я сказал неправильно?

— Правильно, но мне не нравится. Если бы тебе понадобилось окликнуть меня, то как?

— Ты своё имя не любишь?

— Это — нет. Оно для церемоний. Не для бесед.

— А друзья как тебя называют?

— У меня нет друзей.

— Кто ты?

— Принц. Повелитель Стихий.

«Как и ты», — просилось на язык, но я сдержался. Да, я чувствовал его совершенно ясно, я почти уверен был, что не ошибаюсь… почти. Но если я всё-таки ошибся, если принял за сродство Повелителей — его глухую, тёмную, такую безмолвную и такую требовательную боль… тогда меня и наказывать не придётся. Я сам от стыда умру, обращусь горсткой снега у ног моей госпожи.

— Твоё имя холодное, — он глядел на тающий за вершинами деревьев багряный закат и сам казался холоднее и дальше, чем небо, и совсем не ребёнком. — Кэс?

Я опустил ресницы, соглашаясь. Почему я не сказал ему «Кай», как звала меня королева? Я не знал. Но мне было приятно, что он выбрал другое сокращение. Новое… и новая жизнь — больше не одному… но что-то мешало мне просто взять и сказать ему — и об этом, и о том, как я рад, и как взволнован, и как хотел бы шагнуть назад во времени и забрать его на много лет раньше, чтобы никто не посмел и пальцем его коснуться...

— Извини, мне можно… туда? — в первый раз в его голосе появились детские, почти умоляющие нотки. Выражение на его лице, устремлённом к озеру, проще всего было описать словом «голод». — Здесь так красиво, и я словно ещё грязнее, чем есть. А это уж грязи больше, чем меня… Как ты только терпишь?

И не дожидаясь ответа, решительно полез в воду. А я только сейчас понял, что совершенно не замечал аромат, до сих пор окутывающий нас обоих густым облаком и напоминающий о чём-то очень большом, солидное время назад издохшем на помойке.

Он зашёл так глубоко, что мне едва виден был его подбородок. А потом вдруг исчез. Я кинулся в озеро, не раздеваясь, и едва не охнул: вода была ледяная. А он вынырнул и смотрел на меня, удивлённо хмурясь из-под залепившей его лицо массы густых волос.

— А одежда… испортится… и замёрзнешь...

Слова едва слышались сквозь стук зубов. Я вздохнул и быстро согрел часть озера вокруг нас. Не очень сильно: здесь обитали мелкие существа и растения, а они ничем не заслужили того, чтобы их убивать.

— Одежда не имеет значения. Холод тоже. Всё это легко поменять.

Я зачерпнул в ладони воды, сделал из неё шампунь и вылил ему на волосы. Впрочем, я был уверен, что в данном случае одной горсточки и озера маловато. Скорее, тут потребуется неделя в горячей ванне и десяток крайне опытных в своем деле парикмахеров.

Он застыл и молча смотрел на меня — словно вообще не понимал, что я такое с ним делаю. Мыльная жидкость, пахнущая клубникой, потекла по его лицу, и он осторожно лизнул. И тихо ойкнул.

— Вкусно.

— Это не для еды. Для мытья. Вот так… — я неуверенно взбил пену на его волосах, опасаясь напугать: мне с опозданием пришло в голову, что до этого любое прикосновение означало для него боль. — Давай сам.

— Как это называется?

— Шампунь.

— Нет… это вкусное...

— Клубника. Тут просто видимость, для приятного запаха. Потом попробуешь настоящую. Хоть каждый день. Это не самая вкусная вещь в мире. У тебя будет возможность сравнивать. Любая еда и вообще что захочешь.

Судя по его неловким движениям, волосы он пытался мыть впервые в жизни. А ещё ему, конечно, было больно. Вот я дурак… эти кошмарные раны на его руках...

Я как можно бережнее перехватил его запястья и закрутил воду вокруг — теплом, прохладой, снимая боль, исцеляя. Я никогда не делал этого не с собою. Но я привык к другим ранам, резким и чистым, и не пропитанным чем-то ядовитым и тяжёлым, от чего мутило и… выжимало, высасывало, жадно, опустошая, отталкивая, роняя… в воду...

Он удержал меня, и я благодарно прислонился к нему.

— Кэс? Зачем ты?

Хорошо, что мы были в воде. Она подхватывала и уносила… всё грязное, всё, что отравляло. Мне хотелось лечь на поверхность озера, стать лёгким-лёгким и задремать. Видеть лёгкие, плавные, мерцающе-звёздные сны...

— Странный вопрос. Раны нужно лечить.

Мне было сонно и зябко: вода совсем остыла. Но это было хорошо. Спать сейчас явно не следовало.

— Лучше отойди, — тихо сказал он, не глядя на меня. — Подальше. Я у тебя… взял… я не нарочно.

— Но и отдал тоже, — пробормотал я, с трудом противясь набегающему сну, полному шёлковых, тёмных, мерно качающихся волн и звёзд. — Бери, если надо. Меня не убудет.

— Тебе не страшно?

Я тихо рассмеялся. Мысль была самой забавной из всего, что я представлял и думал за последнее время.

— Нет.

— А все боялись. Поэтому они...

— Держали тебя там? Ты убил кого-то?

Он вскинул голову. Глаза ярко блеснули.

— Нет.

Кажется, он не думал, что я поверю. Но я верил. Впрочем, мне было всё равно. Я взял его руку и осмотрел: раны не зажили полностью, но больше не пахли грязью и гниением.

— Тебе трудно делать так? — вдруг спросил он, впервые прямо и настойчиво глядя мне в лицо.

— Не очень. Не волнуйся, я вылечу и остальные.

— Да ну их. А ты можешь сделать, чтобы вода вот так сама закрутилась… вокруг меня?

Я в замешательстве кивнул, тут же решил, что понял, и удивился, как не додумался раньше:

— Вымыть твои волосы? Конечно. Хорошая мысль.

— Нет… не только. Меня всего… чтобы очистить всюду… — он с непонятной усмешкой повёл плечом. — От того, что они делали, тоже. От любой грязи. Изнутри.

Я быстро прикинул соотношение оставшихся у меня сил, его роста и размеров озера.

— Могу. Но будет больно. Сейчас у меня не выйдет, чтоб ты не чувствовал. Хочешь, позже?

— Сейчас. Плевать на боль. Сделай!

Его глаза сверкали в темноте, опасно и золотисто, совсем как густо усыпавшие небо и отражённые озером звёзды.

— Только постарайся не тянуть у меня энергию. Нам ещё добираться к дому. Если поймёшь, что тянешь, — попробуй обратить это на озеро. Или нет, тут много кого живёт… Лучше на небо. Оно далеко, и у него-то сколько ни забери, хуже ему не сделается.

— К дому?

Его голос внезапно стал тихим и ломким, как первый осенний ледок. Тихим настолько, что даже дыхание листьев и трав казалось заметнее.

— Ты меня взял… оттуда… на время? Вернёшь?

Тонкие пальцы вцепились в мои запястья, царапая обломанными, острыми, как у зверей, ногтями.

— Не лечи тогда, ничего не отдавай мне… только не надо, не возвращай! Я ведь нужен тебе зачем-то… скажи, я всё исполню! Я буду твоим, полностью, послушным… делай со мной что захочешь! А потом убей, но здесь. Пожалуйста! Ты же… живое в озере жалеешь, но я тоже… живой...

Из-под его ногтей, проткнувших мою кожу, вязко тянулась кровь. Он опустил глаза, заметил… выпустил меня и отшатнулся, пряча стиснутые руки за спиной. Сейчас он и впрямь был зверушкой — дикой, обезумевшей от ужаса. Я схватил его за плечи и крепко сжал. Это преображение, страх в глазах, жалко трясущиеся губы — я не мог на это смотреть. Он был Принцем — а они не унижаются, не умоляют.

— Ты не вернёшься туда никогда. И никто больше не причинит тебе боли, как делали там. Обещаю.

Он глубоко вздохнул — с усилием, как будто дышать ему было больно. Медленно провёл языком по губам. Расцепил руки, зачерпнул воды и окунул в них лицо. Я терпеливо ждал. Когда он взглянул на меня снова, то нездешнее выражение вернулось… как и странный золотой свет. Что-то проглядывало из глубины. И этого стоило бояться.

— Как это — взять энергию у неба?

— Ну, просто… когда она к тебе потечёт, мысленно перекинь её с меня на него. Представь, что между нами нить, леска… выдерни крючок из меня и зацепи за небо.

— Звучит не очень просто. А если я не сумею? Я никогда не делал так… Оно всегда… само.

— Не попробуешь, не узнаешь.

Вода уже завивалась вокруг нас — обоих. И не только вода, что из озера… и совсем уже не та. Мне хотелось закрыть глаза, но он мог испугаться… и то золото в нём, изнутри, требовало внимания, притягивало, дразнило. А я всегда принимал вызовы. Сущность воды, морозный холод — и беспощадная чистота льда… но я стремился придать ей мягкость. Даже если он не тот, кого я искал, теперь я связал нас — его страхом, моим обещанием. Я распахнул душу навстречу всему, что чувствовал он, и когда дыхание ледяной воды проникало в него, вымывая и вырывая всю проросшую в нём грязь, ядовитые зловонные нити, — я задыхался от его боли, и сквозь слёзы его лицо виделось нечётким, далёким, только те искры разгорались всё ярче, вонзаясь в меня, становясь каналами, по которым моя жизнь устремлялась к нему, впитывая меня, поглощая… Мои руки на его плечах, его — на моих… я запутался и почти потерялся в вихре льда и белого света… и золота звёзд — холодного, такого холодного… жадно и сладостно пьющего меня, и на пределе… волнующе… я знаю тебя, я помню, мы делали это, ты уже… забирал меня, убивал… а я и тогда наслаждался.

То ли озеро встало вертикально и огромной тёмной воронкой раскручивалось вокруг нас, то ли само небо спустилось и вело с нами безумный, уничтожающий, неистовый танец. Что я сделал с ним? Кажется, он смеялся… и плакал тоже, или это я сам, щека к щеке — и солёная влага, и радость — сквозь всю эту острую, раздирающую на атомы боль...

— На берег, — то ли подумал, то ли прошептал я, сознавая, что ещё миг — и я потеряю контроль полностью, и настоящая вода захлестнёт и утопит нас обоих. Рассерженная вода… не склонная прощать таких неблагодарных вторженцев...

Не знаю, вышел ли я сам или он вытащил меня. Или мы просто перенеслись на траву, подальше от негодующего озера. Я лежал и отдыхал, радуясь, что жив, и не очень понимая, отчего это так. Его боль не оставляла меня. Её было там слишком много… ничего иного у него вообще не было. А он был золотой призрачной птицей, парившей и над болью, и над безнадёжностью, и над всем, что пачкало, унижало его. Он словно пел… часть души его пела — всегда. На эту песню, как на маяк, я пришёл к нему… а сейчас, в этот миг, на эту песню, призывную, ликующую, победительную… рухнули звёзды.

Я видел смерть, и она не пугала. Я знал, что жить осталось считанные секунды, но какая разница. Я лежал на влажной упругой траве, колющей меня сквозь мокрую рубашку, и смотрел, как с неба льётся и льётся безумно прекрасный золотой дождь. И поток обретает форму, превращается в подобие воронки, а может, кинжала… или мелодии, что сходится к единственной ноте — к нему. Повелителю, Принцу, в котором я по глупости смел усомниться. Он стоял на коленях, подняв лицо, и оно сияло — сравнимо с сиянием омывающих его звёзд. Он был страшен и невыносимо завораживал. Красота, равной которой я не встречал никогда… и умирать с этой красотой казалось мне чудесным даром, наградой… счастьем.

Его сила — то, что стремилось к нему, проникало в него и не очень-то подчинялось, — распластывала меня по земле, выжимала досуха… и поглощала. Я был уверен, что сквозь меня уже видны примятые мною травинки. И тут всё кончилось. Он встал возле меня, широко раскинув руки; надо мною словно заструилась незримая, невесомая ткань. Он выглядел гордым, торжествующим, непобедимым. И когда он посмотрел на меня, я забыл, как дышать, от внезапного страха: его глаза блистали двумя звёздами, и лицо того, кто находился рядом, не было лицом человека. Не повелитель… сама стихия в его теле, это она повелевала им. А остался ли там тот мальчик… я не знал.

Но он заслонил меня.

Но этот золотой лучисто-кинжальный взор мог вонзиться и сжечь в любое мгновение. Просто так. Или защищая. Разве я не угроза?.. разве его сила, обладая хоть тенью сознания, не станет от всех иных носителей силы его защищать?

— Кэс, — тихонько выдохнул он и опустился на четвереньки. Золота больше не было — разве только на небесах. — Я тебя ранил?

— Нет.

Он хрипло кашлянул и лёг рядом со мною. Кажется, прошло много времени… или минут десять. Его пальцы касались моих. Это было замечательно — как опора в сплошном урагане. Единственное, что не давало мне отдаться ветру и растаять, рассыпаться в мелкую снежную пыль.

С наслаждением. О да… и с восторгом. Звезда спустилась с небес и коснулась меня — и я знал, что умру или нет, кем бы ни стал и что ни сделал, но никогда больше я не останусь один. Далёкие звёзды никогда больше не будут такими далёкими.

«Звезда моя, никто больше не причинит тебе боль, не унизит тебя. Пока я жив, клянусь — никогда».

— Я не сумел, — грустно сказал он. — Что-то случилось. А тебе теперь больно.

— Ничего. И ты сумел. Я жив ведь.

— Что это было?

— Твоя сила… проснулась, нашла тебя.

Он помолчал.

— Я никогда не был таким чистым. Ты для меня… столько… Что тебе сделать? Ты забрал меня, зачем?

— Ради этой силы в тебе. Ты Повелитель Стихий, как и я. Принц, которого я искал.

— Ты мог умереть.

— Не умер же. Вставай, нам пора. Тут холодно, а мы сейчас не защищены. Надо поесть и согреться.

— Не надо, — жалобно попросил он. — Здесь так хорошо. Звуки вокруг, и запах… ветер… и эти огоньки.

Я привстал на локте и озадаченно всмотрелся в него.

— Огоньки?

— Ну там, сверху. — Он слабо махнул рукой: — Красивые. Поют. Я хочу с ними тут… остаться. Если насовсем нельзя, то хоть ещё немножко… ты позволишь? А ты иди… я не убегу.

— Они называются — звёзды.

Я встал, медленно, преодолевая боль, от которой едва мог не кричать и не терять сознание.

— Ты сможешь видеть их постоянно, каждую ночь. Но сейчас надо домой. Вставай, мне без тебя не справиться. Не перейти.

Он поднялся — с таким же трудом, насколько я мог судить. Покачнулся и крепко в меня вцепился, едва не уронив. Я со скрипом стиснул зубы, чтобы не начинать обучение с непристойных ругательств.

— Повелитель, точно… и ты тоже.

Я моргнул, растерянно на него уставясь, и расхохотался. Было больно, но смех сам рвался наружу, и я попросту боялся им подавиться. А через миг мы уже смеялись хором — хотя у него получалось не очень-то убедительно. Похоже, до сего момента смеяться ему не доводилось.

— Дай мне свою силу, ладно? То есть, я возьму сам, ты только не мешай и не бойся. Может быть больно, но недолго. Я открою портал… переход в другое место. К дому. Там много горячей воды и шампуня, — я улыбнулся. — И чистой одежды.

— А звёзд?

— Их будет много у тебя всегда. Мне кажется, это твой особый дар, твоя стихия — звёзды.

— Хорошо, — прошептал он. — Тогда идём. А как это — портал?

— Увидишь. — Я собрался с духом. Должен ли он знать, сколь велика вероятность, что этот путь для нас плохо закончится? — Не пугайся и не отпускай меня. Это не очень приятно. Но быстро. Относительно.

Он сосредоточенно кивнул.

— И если твоя сила вдруг рванётся наружу, успокойся и сдерживай её. А то погибнем оба.

— Я попробую.

— Ты лучше не пробуй, а просто делай, как говорю, — с трудом скрывая беспокойство, поправил я. — Да, я совсем забыл… как тебя зовут? Извини, мне следовало спросить раньше.

— Не знаю, — он неловко передёрнул плечами. — Кто как звал… В основном «Ты, тварь» ну и вроде того.

— В портал нельзя, если я не почувствую твоё имя, — я едва мог скрыть от себя, что начинаю паниковать. — У всех оно есть. Подумай, вспомни… даже если ты слышал его давным-давно, оно осталось в твоей памяти.

Он серьёзно устремил взор к звёздам, уже начинавшим бледнеть: приближался рассвет.

— Я правда не знаю. — Его голос упал до еле слышного шёпота: — Тогда не забёрешь меня?

— Заберу. — Из смутных, тёмных глубин, из снов, кружась, выплывали образы… тени голосов, лиц, воспоминаний. — Такой камень… он не блестит, но он прекрасен… хрупкий и твёрдый. У меня есть ваза из него — её стенки почти прозрачны, но она не разбилась за много столетий. Красивый камень… как листья и трава… нефрит. Мне кажется, это тебе подходит.

Он осторожно повторил, словно покатав новое слово на языке, и с робкой улыбкой склонил голову.

— Нефрит… Нер.

— Нер, — повторил я. Внезапно всё моё волнение улетучилось. Я выполнил повеление королевы, я всё сделал правильно, я нашёл того, кто был ей нужен, и мы минуем портал легко и без приключений. — Нери. Повелитель… нет, Голос Звёзд.