Глава девятнадцатая. Время предшествующее, отдалённое: начало. Песня Голоса Звёзд

Я не мог возражать, не мог смотреть ей в лицо, не мог даже думать — впрочем, это и хорошо, поскольку думать при ней наверняка было опасно. Я подозревал, что знаю способ укрывать мысли, но его следовало проверить, а время и место вряд ли подходили для подобных экспериментов. Другое сейчас занимало меня: сколь далеко простирается её власть над моей душой и волей? Она в силах сделать тело бессмертным и способным не умирать от пыток; но если она пожелает пытать моими руками других… сумею ли я сопротивляться? А мои чувства, этот ужас, владеющий мною сейчас, видит ли его она? Понимает ли? И если да, то быть может, это-то ей и надо? И я попросту реагирую предсказуемо… и развлекаю Госпожу. Но тогда стоит ли пытаться что-то скрывать? Не безопаснее ли предоставить ей возможность развлекаться?

Моя собственная безопасность не волновала меня. Я боялся за них. Так боялся, что страх парализовал и движения, и способность рассуждать. Ну нет, это следует прекратить. Мысленно я обратил взор в уходящую в бесконечность анфиладу залов — мягкая, вкрадчивая, синевато-тёмная пустота, состоящая целиком из зеркал. Я был тут защищён. И меня вообще тут не было, это главное. Один из многих, неотличимых друг от друга, несхожих лишь взглядом — но то было столь малое различие, что его вполне можно было назвать совсем незаметным. И уходя в глубину всё дальше… и позволяя уплыть за отражением отражений… там, вдали, я укрыл и страх, и слабость, и узы, что держали меня, делая частью целого, зависимым от боли и счастья моих друзей.

Это было притворство, не более. Но отлично созданное притворство. Я ведь и в самом деле стал Мастером Иллюзий.

Но реальность никогда не становится слабее попыток её отрицать. Особенно, когда дело касается любви, ведь она сама по себе — величайшая из иллюзий. И в сравнении с отрицанием реальности такого масштаба все мои усилия были ничтожны, а сам я — всего лишь крохотный, жалкий ребёнок… перепуганный. Слабый.

Нери. Я звал его так и раньше, или это лишь кажется мне, потому что имя забылось; да и не всё ли равно. Он был моим другом, моим первым и единственным воистину близким человеком — тем, кто близок по причинам куда более существенным и странным, нежели тепло пребывания возле тех, из чьей страсти и соединённых тел мне почему-то довелось родиться. Мой младший брат — с ним я ощущал особую взаимосвязь, поскольку в последние годы мы ещё и стали… не то чтоб друзьями, но это у нас было тоже. Я заботился о нём не только потому, что таков долг старшего; он в самом деле — как личность, а не случайно доставшийся родич по крови — интересовал меня.

Но Нери был другим. Блистающий, яркий… его переполняло то, чего мне всегда недоставало, умение просто радоваться, не скрывать смеха, желаний, восторга… Он словно был пронизан искрами и разбрызгивал их вокруг, как опьяняющий звонкий фейерверк, как капли радуги. И когда я был рядом с ним, эти капли осыпались и на меня.

И сейчас он стоял совсем рядом, в цепях, израненный настолько, что казалось, если бы они не держали его, он упал бы. Но зная его так, как знал я, в этом стоило усомниться. Его воли хватило бы на то, чтобы стоять перед врагом прямо, даже за пределами сил человеческих, страдая от самой нестерпимой боли, даже умирая. Откуда он взялся здесь и что творили с ним раньше, я понятия не имел: до сего момента его в этом помещении не было, и я даже не знал, жив ли он… и надеялся, что нет, но разумеется, надежда не оправдалась. И не только я его видел — он тоже видел меня. А прежде? Я страшился посмотреть ему в лицо. Повелительница забавлялась, я чувствовал её скрытый смех, её радость. Обнаружив меня здесь, невредимым и внешне свободным, у её трона… конечно, он должен считать меня предателем.

Тем, кем я и являюсь.

— Смелый мальчик. — Она хищно, довольно улыбалась. — Вы любите очень долгие и мучительные пытки, ваше высочество?

Он не ответил никак, ни единым движением. Казалось, её в его мире вовсе не существует. Глядел он на меня… и я не понимал ни чувств его в мой адрес, ни мыслей, поскольку презрения там не было. Или, быть может, он утаивал его так же талантливо, как и всё остальное.

— Не следует игнорировать меня, — с обманчивой мягкостью проронила она, и в его плечо вонзилось нечто вроде ножа — чёрный, сверкнувший в полёте луч. На долю секунды я ослеп от его блеска, а потом снова увидел моего друга — стоявшего всё так же прямо, с тем же отстранённым видом. Похоже, ему было скучно.

Второй чёрный луч-кинжал проткнул его бедро, и он всё-таки пошатнулся, но устоял. Цепи пропали, как и залитые кровью обрывки его одежды. И хотя его губы чуть скривились на миг, но голос звучал ровно:

— Сражался ты паршиво, Джед. Для Меча не тянет и на троечку.

Я избегал встречаться с ним взглядом, чтобы не выдать Госпоже слишком много: она могла насмехаться над нами, злобно радуясь его сарказму, готовности верить в предательство друга… но я-то провёл в его обществе больше года. Его слова сами по себе ничего не значили. И он понимал, что я понимаю. Если бы он и вправду обвинял меня, он попросту не стал бы со мной говорить. Ни о чём. Никогда.

Вспыхнули новые лучи, но теперь они были как будто шире и обросли крохотными шипами: один вошел точно в свежую рану на его плече, другой раздробил колено. Он сумел не застонать, вообще не издал ни звука, но на ногах не удержался. И встать снова шансов у него не было. Из прокушенной губы по его подбородку медленно ползла струйка крови.

— Смелый… и гордый? — Госпожа рассмеялась. — О, мне нравится. Ты даже не представляешь, мальчик, как легко сломать твою гордость. Не труднее, чем разорвать на кусочки твоё тело — отрезать понемножку, вот так...

Теперь луч обратился… чем-то вроде чёрной дыры, внутри которой угадывались очертания то ли багровых клыков, то ли языков пламени. Вглядываться в это было невозможно: от дыры веяло ужасом, которого я не мог и вообразить. Чернота наползла на Нера и на миг заглотила его целиком, я едва не задохнулся от тошнотворной леденящей жути… а потом оно пропало. Вместе с правой рукой моего друга. Вместо неё чуть ниже локтя остался уродливый обрубок — выглядело так, словно её не отсекли, а спалили, как свечу, оплавив на месте разреза. Он и прежде был бледным, как смерть, а теперь стал просто серым, глаза запали, волосы прилипли к мокрому от пота лицу. Смотреть на него было страшно. Никто сейчас не поверил бы, что совсем недавно его называли самым красивым мужчиной нашего королевства. От покойника он отличался лишь тем, что дышал. Пока ещё.

— Твоя выдержка впечатляет, но ты не победишь никогда, — спокойно произнесла она. — Я могу делать это долго. Снять сначала кожу, потом плоть с костей, и так далее. Кстати, ходить ты больше не сможешь. И играть. Без рук это затруднительно, не так ли?

Вот теперь он вскрикнул, коротко и мучительно: клок зубастой тьмы сгустился вокруг второй его руки и медленно отгрыз палец, потом ещё один. На их месте остались белые, острые осколки костей. Госпожу это зрелище явно радовало: она смотрела на льющуюся кровь восторженно, как девочка на новую куклу.

— Вот видишь, — весело сказала она. — Но ты не умрёшь, не думай. И голос твой я заберу столь же легко. Тела людей такие хрупкие. Сжать горло, смотри… и с пением тоже покончено. Я могла бы просто вырвать у тебя язык, — доверительно заметила она, касаясь его подбородка и оставляя на нём три багровых следа от заточенных длинных ногтей. — Но тогда бы ты не мог говорить. А мне нужно, чтоб ты говорил. Иначе как ты дашь клятву повиноваться? А ты же поклянёшься, мой прекрасный лорд… если желаешь снова быть лордом и прекрасным. И целым для начала. Верно?

Я смотрел на узорчатые плиты пола, на которых застыл покорным каменным изваянием. На него я смотреть не мог. И убить его не мог тоже. И выпустить из дальнего отражения того себя, который кинулся бы к её ногам, умоляя о пощаде, предлагая свою боль взамен, лепеча и рыдая все те смешные, сентиментальные, безнадёжные глупости, которые её бы, бесспорно, ещё больше развеселили… и ничем бы не помогли. Вероятно, стало бы хуже. Узор был бледный, зеленоватый, несколько простых завитков. Мне казалось, я запомню его навсегда. И до конца жизни, сколько бы лет или веков она ни продлилась, буду видеть его в ночных кошмарах. Тонкие рваные линии, цвета моря в пасмурный день...

— Не интересно, — бросил он. Голоса я не узнал: хриплый, едва слышный, он мог бы принадлежать глубокому старику.

Тонкий свист и звук удара. Я заставил себя взглянуть — единственное, что сейчас способен был сделать для него. Хотя было ли ему легче от моего присутствия в роли зрителя на этом спектакле, или я был дополнительным штрихом в картине пытки, лишней каплей боли? Я не знал. Последний удар рассёк ему щеку и губы, едва не оставив его без глаза; но всё равно, вряд ли он мог ясно видеть сейчас. И тем не менее, улыбался. Кривая, алеющая кровью ухмылка, на которую у него никак не должно было оставаться сил. А нежное личико королевы из весёлого сделалось почти яростным.

— Вам не на что надеяться, милорд. Вы готовы на всё ради принца, вашего кузена и друга когда-то, который ни на секунду не вспомнил о вас? Готовы даже превратиться в жалкого калеку, урода, лишённого рук, ног и голоса вдобавок?

Нер молчал. Да кажется, и вовсе не слушал: он пытался встать. Мне было больно даже глядеть на это, но я не отводил взгляда. Что бы ни говорила повелительница, он не мог упасть и остаться лежащим и униженным… он просто так не мог. И когда каким-то невероятным усилием у него получилось, я почти не удивился. Хотя не сомневался: на его месте ни я, и никто другой, подобного не сумел бы.

— Вам не скрыть свои мысли, милорд, — с насмешкой промолвила она. — Вы из тех гордецов, что готовы лгать, страдать и сворачивать горы, лишь бы сберечь свою гордость? Но не я, а ваш принц этого вам не позволит. Пожалуй, я отпущу вас… то, что от вас останется. Я даже проявлю милосердие и верну вам подобие связной речи. Но он не узнает вас и не станет слушать. И не пожалеет, о нет. А если узнает, боюсь, вас ждет ещё более жестокое разочарование. Лорд Джедайт! — её голос ударил меня, как хлыст. — Покажите ему. Покажите будущее, которое ждёт его, когда он выбросит в грязь последние силы на попытку спасти его драгоценного принца!

Солгало ли мне моё новое, неприрученное видение путей, или искусно лгала она, куда более искушённая в наваждениях и коварстве? Но устремлённым в грядущее сквозь зеркала взором я видел абсолютно ясно: она права. Там, вдали, Нер и впрямь получил свободу… но это был уже не он, это вообще едва ли могло называться человеком. Изуродованное создание с невнятным шипением вместо голоса, в грязных лохмотьях, способное передвигаться лишь ползком, как звери… Конечно, принц не узнал его — своего элегантного, изысканного кузена, короля балов, законодателя столичной моды. Да и кто бы мог его упрекнуть? Но права оказалась она и в другом: он не желал ни слушать, ни понимать; он отшатывался с отвращением и уходил… к девушке, в сражение, умирать — я видел много дорог, но ни на одной в его сердце ни терпению, ни сочувствию не было места. Я отчаянно пытался оправдать его, не обращать остатки верности во враждебность… даже когда прозвучало моё имя. И если бы только моё. Кому именно он с такой уверенностью говорил о том, что все мы либо мертвы, и это лучший вариант, либо, разумеется, предатели?

Там, в отражениях грядущего, глаза Нера были тёмно-синими, как небо перед грозой, отчаянными и требовательными… и пусть лицо, на котором неистово сверкали эти глаза, было изуродовано и искажено болью, я узнал бы его повсюду. Во всех мирах. Во всех вариантах реальности.

«Это ложь. Уловки. Обман. Чтобы сломить и покорить нас… его. Это не может быть правдой».

— Вам понравилось зрелище, милорд? — непринуждённо осведомилась она. Нер стоял прямо, хотя, казалось, каждый миг стоит ему года жизни. — Вы ведь всегда видите истину. Ваш дар, ваше высочество. Или проклятие. Но согласитесь, иногда видеть истину очень удобно. Надеюсь, вы оценили степень доверия вашего кузена и повелителя? Но впрочем, вы не дослушали. Двоих он склонен считать скорее жертвами, а вас ему трудно винить, учитывая его собственное трепетное отношение к трону и ваше происхождение. Он убеждён в измене лишь лорда Джедайта. А вы, дитя королевской крови, виновны куда менее, вы просто не могли не поддаться соблазну… не единственному из соблазнов, — она с ядовитой нежностью улыбнулась.

«Он убеждён. В измене. Лишь… лорда...»

— Ваш дар врождённый, ваше высочество. Но он не раскрыт, и вы умираете. Вы же знаете это, милорд. Ваша душа умирает. Тот, кого вы с детства считали другом, разве что не пинком отшвырнул вас, это больно, не правда ли? Смертельно… и так будет. И пока вы — слабый, ничтожный человек, почти обезумевший от боли, вам этот путь не изменить. Хотите сделку, милорд? Здоровье. Сила. Та сила, с которой вы родились, но которая вам недоступна, а я вам её открою. И будущее изменится. И никто с презрением не выкинет вас в канаву. Никто не осмелится — не пожелает — даже не помыслит о том, чтобы презирать вас. Власть почти беспредельная. Сила звёзд. Вы же любите звёзды?

«Нет. Нет! Нери, ради всех милостивых богов и света… не слушай… Нет. Согласись. Умоляю...»

Кто-нибудь, пожалуйста, убейте меня.

— Что нужно вам? — он смотрел на неё в упор, холодно и надменно. Из них двоих… что за воистину предательские мысли… именно он всегда был куда более принцем.

— Да почти ничего. Вы воин, такова ваша суть. Иногда я попрошу вас воевать для меня. Не часто. Когда суть ваша прояснится, в бою вам не будет равных.

Его губы, разодранные, покрытые запекшейся кровью, скривились в ироничной усмешке.

— Всё, что потеряно, к вам вернётся. И намного более того. Сильное, неуязвимое тело. Молодость. Красота. И власть, о которой наяву вы не мечтали — но грезили, о да, глубоко в сердце вы знали о ней, милорд, тосковали о ней, желали. Вы будете слышать музыку звёзд. Вы сами станете звездою. Тем, что ваш жалкий кузен не в силах даже представить. Все троны этого крохотного мира — ничто по сравнению с этим. И ради него, неспособного узнать за маской из ран лицо друга детства, вы откажетесь?

Он смотрел куда-то… в дали, которых даже я не мог ни постичь, ни представить. А потом поглядел на меня. Без интереса, вскользь… его глаза были полны тумана и боли. И звёзд. И так было всегда. Разве я и прежде не замечал этого? Я создал отражение почти инстинктивно, не думая… и ещё, ещё — пока звёздная суть не вспыхнула ослепляюще. И пылало всё, и зеркала распадались, плавились; и он смеялся. Беззвучно. Тайно. Одними глазами. В которых не было больше синевы — золотое, переливчатое, искристое пламя.

Ран тоже не было, ни единой. Он снова был собою: красивым, спокойным, самоуверенным. Вместо прежней одежды его окутывал чёрный с золотом плащ, тяжело спадая до пола, скрывая руки… пока еще слабые, не до конца исцелённые, и потому он не хотел, чтобы кто-то мог видеть их. О да. Конечно. Гордый. Прояснённая суть… звёздный сон и дитя небес… Гордость и свет. Способный уничтожать.

Ярость Госпожи хлестнула меня с размаху, швырнула на камень в бледно-зелёных узорах. Но мне было всё равно, и это был не я, а лишь одна из теней, да и какая разница — Нер уже изменился бесповоротно, и что бы ни делали с ним, с нами обоими, останется пробуждённым.

— Сделка состоялась, — легко проронил он. — Госпожа. Ваше Величество.

И так же легко, словно исполняя фигуру танца, склонился перед нею на колено; его губы, по-прежнему скрытно смеясь, коснулись её руки, и тотчас он встал, стройный и грациозный, и шагнул ко мне. И ударил.

Не по мне, стоящему перед ним, — по самому дальнему из моих отражений.

Смех. И искры, радужно, звонко, фонтаном. Осыпающиеся осколки зеркал.