Глава двадцать пятая. Время предшествующее, отдалённое. Иллюзии

Полумрак колышется надо мною; по комнате разлита пепельно-серая, ватная, пряная темнота. Не вдыхать, она забивается в горло, в лёгкие, душит, убивает. Меняет мир на пепельно-серый. Я не могу шевельнуться, лежу и смотрю в темноту. Если не смотреть ей в лицо, она заберёт меня.

А если смотреть, совсем скоро я стану тёмным, мёртвым, пепельно-серым.

Серебро и ртуть, отблески амальгамы, слабый матово-лунный свет тает в глубинах зеркал. Луна, заслонённая облаками, так далеко, что её словно и нет. И нет окон, нет звёзд, нет неба. Ватным призрачным миром правит пепельная темнота.

Я живу? Или я умираю? Или нет меня, нет и не было здесь никогда, есть только тени моих отражений. Моих ли?

Если я призрак, воспоминание, лишь внешне подобное живому и созданное, чтобы отнимать жизнь, — кто тогда отражается в зеркалах?

И кто или что в той отчаянной буре, уничтожающей всё, рвущей в клочки темноту, разносящей миры из зеркал в пыль и осколки, помешало разбиться последнему?

«Сгори до конца, и из пепла, быть может, ты возродишься...»

Но я не огонь, я лишь память теней от огня, и не останется ничего, кроме горстки серого, серого пепла...

— Куда мне отвести тебя сегодня, любовь моя?

— В мир ветра, и маяков, и синих камелий.

И мы шагаем туда — и я не знаю, реален ли этот мир, знает ли она его по воспоминаниям или снам, а может, его вовсе никогда не существовало — пока она своими грёзами не создала его… или не создал для неё я.

Там пахнет морем, весь мир — море без конца и края, и небо над ним, и солёный ветер. И маяки. Один из них — прямо перед нами; почти весь этот крохотный островок занимает белоснежный, сияющий в лучах солнца маяк. А вдали, на горизонте, белеет ещё один; я оборачиваюсь и вижу ещё — уже не белый, а словно прозрачный, наполненный перламутровым ясным мерцаньем. И другой, лазурного хрусталя… и золотой, впитавший волшебство и недостижимость звёзд. Их так много, что все не увидеть, и это жаль почти до слёз, поскольку все они прекрасны.

А берег под нашими босыми ногами, узкая полоска земли, отделяющая нас от беспредельности океана, сапфирово пылает лепестками камелий.

То было лишь несколько дней назад. Жизнь назад. Или смерть. Вечность. Больше она не придёт ко мне никогда.

Алый силуэт бесшумно выступает из несуществующей двери, очерченной в воздухе миражом лунного света. И темнота отползает, вспугнутая огнём. Он движется, словно танцуя, каждый шаг исполнен невыразимой грации, он сама суть красоты. Но брат просто идёт ко мне, склоняется на колени возле моего ложа, одним лёгким жестом окутывает меня, лежащего, сброшенным с плеч невесомым алым плащом. Шёлк прохладно струится по коже, и это единственная прохлада на ближайшие минуты… часы? Я теряюсь во времени. Теряю что-то ещё, кроме шрамов, расчертивших моё тело причудливыми багровыми узорами; теперь они бледнеют и пропадают, я чувствую, отдаваясь во власть огня… и боли. Когда он лечит, больно всегда. Едва ли не хуже, чем… то, что оставило шрамы. Но это очищение. Я говорю себе это и жду. Молчу. По мне льются сполохи жидкого пламени. Текут во мне вместе с кровью. Я смотрю на свою руку: на миг она становится золотисто-алой, я вижу, как огонь пронизывает меня и наполняет, забирает всё… ещё немного, и я стану им весь, целиком, или он станет мною… меня обжигает внезапно ледяной, пристальный взгляд, и то не глаза моего брата. И всё исчезает — и пламя, и боль, и следы странной жестокой страсти моей госпожи. Повелитель Пламени не шевелится, но мы всё ещё связаны, нити его души пронизывают меня, и я слышу его усталость, печаль… опустошённость после того, как он дал своему огню войти в меня и пить мою боль. Он не целитель, его сила — сила убийцы. И лечить он может только одним способом: соединить нас, посмотреть в меня, как в зеркало, и отразить… и раны, и ощущения. Я запрещал ему, но он всегда поступает по-своему. А у меня нет сил противостоять ему. Только молчать в ответ на его не произнесённые вопросы.

Он не поднимает головы, и мне кажется, я знаю, почему. Не кажется. Знаю. Отворачиваюсь лицом к стене. Алый шёлк падает, освобождая меня, обнажая. Всё равно. Шрамы он уже видел.

Всю неделю, каждую ночь.

Нет смысла, но, как и прежде, я формирую мысли в беззвучный хлёсткий приказ: «Ни слова. Ни намёка. Если Нер узнает, я убью тебя».

Я чувствую, как он едва вздрагивает от удара. И это мне почти нравится.

«Теперь убирайся».

Он стремительно встаёт. Вся его сущность рвётся уйти, немедля, пока обида и ярость… пока огонь… Но он не уходит. Как и прежде.

Его сердце стучит оглушительно. Грусть, и никакого гнева, и никакого огня. Шёлк нежно шуршит на пределе слуха, когда он наклоняется, тёплые губы касаются моей щеки так быстро, что быть может, это только кажется мне. Потому что его нет, вокруг меня — тёмная, плотная пустота.

Тёмная. Голодная.

Между ею и мной — только его огненный плащ. Он не забрал его. Как и в те ночи.

Возвращаясь к истокам...

Возвращая.

Если он узнает, я убью тебя.

Ночь тянется слишком долго, весь этот мир — одна сплошная, нескончаемая ночь. А я не могу — не решаюсь спать… я думаю о том, есть ли там, снаружи, сегодня звёзды. И видит ли Нер… сейчас, в это мгновение… Ночами он часто приходил ко мне — когда нуждался в спутнике для своих безумных вылазок в город, или у него появлялись новые стихи. А иногда он просто садился на подоконник и молчал. И на меня даже не смотрел, только на мои иллюзорные созвездия, медленно сменяющие друг друга на отражённых, бесконечно далёких от нашего небесах.

И говорил, что ему не хватает тут ветра… Он всегда любил ветер. И сизые дождевые облака… которых здесь, у нас, никогда не бывает, как и дождя.

… Ухожу в зеркала. Я могу уйти в них и лёжа, принять любой облик в отражениях; но я стаскиваю себя с кровати и загоняю в душ, и долго-долго стою в ледяных струях, пока не начинает казаться, что ещё миг, и сердце разорвётся. И почему-то вспоминаю глаза брата… которых не видел. Он появляется каждую ночь, начиная с той первой, после бала и дня, когда я разбил все прежние мои зеркала. Никогда не задаёт вопросов, никогда не смотрит в лицо. Лечит и исчезает. Не давая мне поддаться недоброму и почти самоубийственному искушению — спросить, видел ли он и раньше такие же шрамы.

Я делаю своё одеяние багряным и алым, как его пламя; на моих плечах брошенный им огненный плащ. Сегодня мои волосы цвета ветра… облачно-свежего, морского и пенного ветра из мира с маяками. Я знаю цвет ветра, цвет песен, цвет воздуха. И цвет стихов моего друга… потерянного, быть может.

Но только пусть они позволят ему снова бродить по реальным, не отражённым мирам и дышать настоящим ветром.

А без столь сомнительного приобретения, как Лорд Иллюзий в качестве друга, он легко может и обойтись.

Я не знал, что заставило меня выбрать оттенки страсти для пустых коридоров меж тёмных зеркал, где её не было сегодня, не могло быть больше… скорее всего, никогда. Алый плащ брата с легчайшим шёлковым шелестом вился вокруг меня, словно под порывами урагана. В межмирье ветрено всегда, но это ветер безжизненный, бездвижный, полный мёртвого холода. Холод, способный выпить, выморозить душу… хотя есть ли она у меня, осталась ли после всех смертей и столетий в клетке из тьмы и насилия, откуда не убежать, пусть и тропою зеркал? Даже Лорд Льда входил сюда неохотно. Однажды, давно, несколько жизней назад, я нёс его, почти бездыханного, этими коридорами, а они жадно щерились вслед нам голодными пастями, не желая выпускать столь соблазнительную добычу. Он умирал, потому что не позволил, чтоб умер я. Учитель… Он всегда пытался защищать нас.

У него никогда это не получалось.

«Если захочешь побыть не один, я рядом».

Ложь. Никто не может быть столь далеко от меня, никому не преодолеть пропасть, подобную той, что много предательств подряд ширилась между нами.

«Помни. За любой твой неверный шаг платить будет он».

Как будто я мог бы об этом забыть...

Огненный плащ ласкал руки всплесками шёлка. Прости, малышка. Убрать шрамы не значит убрать боль. Но мне всё равно. Там, в нашей тёмной реальности, уже нет боли, которой я не заслужил бы. А здесь — нет меня. Нет лорда Джедайта. Лживой, холодной, покорной игрушки судьбы и Королевы.

Мне хотелось попасть снова в тот мир, где мы были хоть иллюзорно свободны, где маяки казались волшебными башнями, и каждая создавалась для нас, а цветы сладко и пряно благоухали. Я сорвал один из них и протянул тебе, зная, что и близость твоя — обман, и лишь с виду ты рядом, а на деле — так далеко, что не коснусь даже кончиком пальца, — но всё же надеясь; и когда камелия внезапно прошла сквозь незримую преграду меж нами и оказалась в твоей руке, я мог лишь смотреть на тебя, онемев от удивления и восторга, а губы мои неумело, неловко улыбались. А мой цветок трепетал крохотным лоскутком неистово синего неба в твоих вьющихся на ветру волосах.

Я был почти уверен, что без тебя, без твоей беззвучной песни в глубине сердца не найду дороги туда, и всё-таки шёл. В одежде цвета огня, потому что ты сказала, что огонь прекрасен. И что ты видишь его… в моих глазах. А я так растерялся тогда, что, не думая, ответил: глядя в мои глаза, ты видишь собственное отражение… прекраснее во сто крат, нежели любой, самый жаркий огонь...

Я лишь хотел взять там камелию и принести к себе. Ощутимую, живую. Переносить миражное в реальность — этого раньше я не делал, не получалось. Или недостаточно сильно желал. Но сейчас был почти уверен: получится. Только бы мне найти этот мир… Только бы он был подлинным. Но как раз в этом я сомневался. Тогда, вдвоём, мы не шли ледяными коридорами; мы не шли вообще — мы невесомо, неощутимо и неразрывно сплетали души и взгляды и просто оказывались там. В мире снега, сверкающих гор, сосен и кедров… В мире буйствующей зелени, влажной жары и немыслимо ярких, словно светящихся изнутри растений… В мире степей, и низких красных кустарников, и облачного неба, и сотен грациозных лошадей, сильных изящных созданий, летящих наперегонки с ветром… В мире парков, звонких фонтанов и завораживающего, пьяного, рвущего в клочья рассудок и сердце аромата черёмухи.

Ты не вернёшься, но мне нужно хотя бы воспоминание о тебе. Хоть что-то не в отражениях.

И что же я делаю? Сам я в плену, и всё, что дорого, стремлюсь лишить свободы, притащить в свою клетку, заковать в цепи… Не приближайся ко мне, любовь моя, я не могу ни спасти, ни дать счастья; только втянуть тебя в грязь, из которой не в силах вырваться, только, впридачу к твоим, навесить на тебя и собственные оковы...

Я стоял на берегу, но уже другом; зелёные волны лениво захлёстывали странный, густой, янтарного цвета песок; камелий тут не было, и маяков, и вообще ничего, кроме моря, песка и резких, рыдающих воплей поглощённых охотой чаек. Но я знал это место, я помнил его, хоть видел впервые; и оно вызывало дрожь, пугало… и привлекало. Тени, смутные, неясные, всё плотнее окружали меня; тени величественных кораблей, тени достигающих небес хрустальных башен, тени невероятных в своей красоте странных зданий и окружающих их садов. И радуга… о да, там была радуга, в тот последний день, когда моей властью… моим безумным желанием… всё рухнуло и сделалось прахом...

— Я ждала тебя, мой возлюбленный.

— Любовь моя.

Она медленно возникает в водяной пыли, взбитой прибоем. Не вижу ясно, она словно в тумане… парит над водою, делает шаг, идёт ко мне по песку. Но не становится ближе. Или это я сам от неё отдаляюсь?

— Ждала здесь? Но я не знал, куда иду, моя леди. Мир этот незнаком мне. Ты меня привела?

— Нет, этого я не умею, — её смех нежный и лёгкий, как шелест листьев в роще в безветреный день, как тополиный пух, как скользнувшее по щеке крыло бабочки. — Я шла по твоим следам. Ты ведь звал меня.

И в её голосе, низком, чуть хрипловатом, ласкающем, как шёлк моего плаща, — та же лёгкая, тёплая нежность. И я опускаюсь на колени раньше, чем успеваю понять, что делаю, и зачем, и что она подумает обо мне. Не могу поднять головы и бессильно смотрю на песок, видя каждую из тысяч песчинок, россыпь крохотных медово-огненных, янтарных, словно пылающих изнутри бриллиантов...

— Что с тобою, мой лорд Отражений? — теперь этот чудесный, неодолимо влекущий голос звучит с явным оттенком грусти. — Ты не рад, что я нашла путь сюда, следуя за тобой?

Я могу лишь покачать головой, не отрывая взгляда от песка. Ставшие непривычно длинными пряди моих волос рисуют на нём извилистые линии, похожие на следы змей. Бледные, едва заметные следы, которые через миг смоет прибой или развеет ветер.

— Но ты на меня не смотришь.

— Я не смею, — почти неслышно вырывается у меня. — Моя леди, я совершил… и совершу… то, о чём не могу рассказать. Не спрашивай. И лучше… не ищи меня. Нет ничего светлого для тебя рядом со мною.

Слова рвут мне горло, словно шипы. Уходи. Уходи. Любовь моя.

— Наши встречи не нужны тебе больше?

Ох, что же ты со мной делаешь. И ты ведь знаешь. Не можешь не знать. Или… нет?

Но здесь и возле неё, в моём зазеркалье, многоликом и обманчивом, сам я никогда не прибегал к обману. Ничто вокруг не было воистину реальным, но я не мог ни словом, ни молчанием втащить сюда хоть каплю привычного, неизменного лицемерия. Здесь я всегда был настоящим.

По крайней мере, старался.

— Ничего я не хочу так сильно, как наших встреч, любовь моя. Лишь с тобою я чувствую, что жив… и счастлив. Но реальность меняет наши сны… и этот сон, он по-прежнему безумно дорог мне, он весь — сплошное безумие… восхитительное, как сказка. Но грёзы тают… рвутся под порывами ветра. Я даже не знаю, просить ли тебя забыть, или простить, или хотя бы не ненавидеть.

Я невольно усмехаюсь, склоняясь ещё ближе к янтарным пескам; они словно затягивают меня. Как фальшиво звучат попытки быть искренним. А может, просто я слишком пропитан фальшью. Не смешно ли искать защиту от лжи, лазейку к свободе — в фантомах, созданных прихотью Лорда Иллюзий!

— Встань, мой Повелитель зеркал. — В её тоне странная смесь тревоги, требования и смеха. — Не то мне придётся последовать твоему примеру, чтобы видеть твоё прекрасное лицо. Хотя и столь надёжно спрятанное за волосами.

Я растерянно взглядываю на неё. Она стоит на коленях у самой кромки прибоя, её светлые одежды в песке и брызгах от волн; она кажется созданием моря — бестелесным капельным миражом, русалкой, видением. Я никогда не вижу её отчётливо — всегда лишь тающий, неясный, призрачный силуэт, тонкая фигурка в облаке лёгких, развевающихся от малейшего дуновения ветерка тканей, рассветно-розовых, лазурных, серебристых. Аромат фиалок, аромат ландышей, лесной травы после дождя. Черты лица едва видны, смазаны, словно я смотрю сквозь облако взвихрённой ветром густой вуали. Длинные, дымного цвета кудри всегда распущены, ей будто бы вовсе нет до них дела, и они свободно вьются, крупными завитками спадая до колен, а когда мы странствуем, ветер играет ими, кидает в лицо ей и мне… она небрежным жестом свивает их в жгут и отбрасывает за спину, а иногда не замечает, и волосы окутывают всю её волнистым паутинным плащом. А я могу лишь смотреть сквозь невидимую преграду и мечтать о том, как однажды тонкая душистая прядь коснётся моей щеки.

— Встань, — говорит моя возлюбленная; прибой едва не захлестывает её, и мне приходится подчиняться, чтобы встала и она.

— Ты не можешь сделать ничего недостойного, мой любимый. Ничего, чтобы мне захотелось потерять тебя. — В скрывающем её облик бледно-сером мерцании мне виден внезапно яркий блеск её глаз. — Обещай, что не закроешь мне путь к тебе, не станешь прятаться. Ты нужен мне. И что бы ни случилось с нами в реальности, будешь нужен всегда. Ты обещаешь?

— Обещаю, — тихо роняю я. Мне, как никогда, хочется броситься к ней, схватить в объятия, целовать… развеять марево иллюзий полностью — и будь что будет. И как никогда ясно я понимаю, что не осмелюсь. Воистину Лорд Иллюзий… я предпочту вечно смотреть издалека, не касаясь, на призрак в зеркальном тумане, чем открыть карты и лишиться возможности хоть изредка, хоть в миражах слышать твой голос, говорящий мне слова любви. Пусть и они не реальнее самого зыбкого из моих наваждений...

— Куда ты желаешь отправиться, моя леди?

— В осень.

И мы один бесконечный миг смотрим прямо в душу друг другу, я ловлю и запечатлеваю песню, звучащую в твоём сердце, и мы уже там — под небом ослепительной синевы, наши ноги тонут в шуршащем разноцветье опавших листьев, а вокруг нас неистово пылают золотые, алые, багряные, пурпурные краски… сотни оттенков, и это так восхитительно, что перехватывает дыхание. Мне хочется поймать чудо и не выпускать… упасть на лиственный ковёр и остаться в волшебном лесу навсегда. И вечно впитывать взглядом ошеломляющую красоту, от которой я почти дрожу, а к глазам подступают слёзы. Мы стоим на крохотной, залитой солнцем поляне, окружённой деревьями; листья некоторых похожи на те, что я видел и раньше, другие совсем мне незнакомы, но все они прекрасны — теперь, в пору торжества своего умирания.

— В последний свой день я хочу видеть вокруг именно это, — любовь моя улыбается, и как всегда, я не могу понять, сколько тут шутки, а сколько серьёзности. — И если он уже наступил, я не жалею.

Красота кружит голову, как вино, и я теряю остатки осторожности… брони, прячущей меня от жизни, с её коварством, ударами в спину, скрываемой за масками близости и доверия нескончаемой цепью предательств. Кто не откроется, тот защищён. Очередная иллюзия.

— Я ни о чём не жалею рядом с тобой, Фрейя, любовь моя. Пусть бы даже мир не был настолько прекрасен, и мне остался бы не день, а минута, — я до последнего вздоха благодарил бы судьбу за дарованное мне счастье. Если бы о чём-то я и посмел сожалеть, то лишь о том, что этот день мы провели не в объятиях друг друга.

Мне чудится грустный смешок и совсем тихое, скрытое шелестом ветра в ветвях: «Я тоже», а потом серебристые искры заслоняют её от меня, и она исчезает. Остаётся только пламенно полыхающий в моих руках букет осенних листьев.

… Букет лежит на столе, я — на кровати, закинув руки за голову и глядя в потолок. Я вижу там зеркала… окна из реальных и несуществующих миров, отражения созданных мною отражений… они плывут надо мною, неспешно сменяясь лицами, знакомыми и нет, и теми, кого я — теперешний — не знаю, но они живут где-то в глубинах памяти… и лицо моей Фрейи. Иллюзорное… подлинное… так смешно думать, что твоя вуаль из миражной ткани сновидений может заслонить тебя от взора Повелителя Снов.

Он выступает из зеркала на стене — настоящего. Холодный, бесстрастный, блистательный. Первый Лорд, Король Льда… мой наставник, спаситель. И враг. Вот только сам он об этом не знает.

Как и о ночи, когда я спасал его от смерти после того, как он спас меня. Как и обо всех ночах и днях, когда я убивал его.

— Лорд Джедайт, вас немедленно требует к себе Королева.

За окнами, которых никогда не было в моих покоях, совсем скоро наступит рассвет.