Глава 42. Соединение с мечом

— За что они так не любят Орден?

Энтис сидел на груде валежника и глядел в пламя. Вилу-то и в трактире было вполне уютно, но Энт захотел уйти… а те торговцы за соседним столом ничего особенно обидного не сказали. Энт давно уже мог услышать об Ордене много всякого и похуже!

— Да ну их в трясины. — Вил присел рядом, вынимая из чехла минелу. — Выбрось ты их из головы.

— Нет, — печально сказал Энтис, не отрывая взгляда от огня. — Мне надо понять.

— Лучше б ты о чём другом подумал. А хочешь ту песню о леди Ливиэн? Она ж тебе нравится?

Энтис поднял к нему лицо, снежно-белое во тьме, недоумевающее, несчастное.

— Я хотел их спросить, да неудобно: будто подслушивал. Столько недобрых слов… почему?!

— Да они просто для смеху. Я тебе о ком угодно с полсотни таких шуточек расскажу.

— Нет. Ты не слышал, ты пел. Шутить они уже потом начали.

— Сроду сплетни добрыми не бывали, Энт. Не знают они об Ордене ни черта, вот и всё.

— Тогда зачем говорить?! И они знают, в том-то и дело! Но… словно заповеди… ну, каприз. Глупый и бесполезный. Но ведь заповеди-то и делают нас Рыцарями! Защитниками. Теми, кто сумеет спасти Тефриан, когда придёт время. Как те воины в Войну Теней. Заповеди не причуда, не оковы, а… наша суть. Ткань, из которой сотканы наши души. Потому мы и Рыцари Света.

— А другие, кто не Рыцари… — Вил задумчиво кивнул: — О, ясно. Другие. Просто совсем иное, да?

— Ну, не совсем. Ведь всюду люди — и в Тени, и за Чертой. Если к нам идут, мы принимаем.

Вил засмеялся. Ничего хорошего смех не предвещал: в нём звенели льдинки и сталь билась о сталь. Энтис впился зубами в губу и уставился в огонь. Ну почему, стоит хоть на волосок утратить душевное равновесие, он немедленно краснеет?! С детства пытался отучиться, но безнадёжно, как ни старайся...

— Я не то имел в виду, — пробормотал он. — Я не о тебе… ну, понимаешь? Обиделся?

— Да вроде не за что. Я правда понимаю, Энт. Зайти за Черту или прийти в Орден — не одно и то же.

Что-то неясное тепло толкнулось у Вила внутри… Он лёг на спину; его затылок касался руки друга, над ним сверкало сотнями звёзд тёмно-синее ночное небо. И глаза твои, Энт, прямо как звёзды…

— Не умею я с людьми, — вздохнул Энтис. — Мне лошадей только можно доверять… Никогда не хочу ранить твою гордость, и всё время это делаю!

— Гордость опасная подружка, — тихо отозвался Вил, — для таких, как я. Привыкну с ней носиться — и мне конец. Слушай, как звучит: «гордый менестрель». Вроде белого бира или рыбы с ногами. Смешно.

— Не смешно, — серьёзно возразил Энтис. — Грустно и неправильно, если эти слова вызывают смех.

Вил вспыхнул, поморщился и поспешно согнал краску с лица. Он-то умел не краснеть: в своё время мама растолковала ему, пятилетнему, тесную связь между алыми пятнами на коже, смятением в сердце и трещинкой в защите от мира. Вроде дырки на штанах, решил он, и выучился и убирать, и вызывать румянец: порой дырка на штанах — вещь полезная. Но не сейчас! Подойти с робким видом и протянутой рукой к богатой красотке — дело привычное; но оказаться в роли нищего рядом с другом… Нет уж.

— Ты думаешь о чём-то своём, — сказал Энтис с ноткой печали, — и мы с тобою далеко-далеко друг от друга, хоть наши тела и соприкасаются. И так почти всегда. Кто-то рядом — и за тысячи таров от тебя. Видишь, слышишь и можешь дотронуться рукой — и ничего, кроме пустоты или тумана...

— Ну и скажи спасибо, — с усмешкой отозвался Вил. — О пустоту пальцев не поранишь.

— Я не боюсь ран. Обман страшнее.

— Обман повсюду. Если его бояться, лучше сразу с обрыва в речку.

— И лучше! — вспылил вдруг Энтис. — Но ты говорил, одни дураки так уходят! А сейчас другие речи?

Вил прищурился, вглядываясь в сердитое лицо друга.

— Ничуть не другие. Что это на тебя нашло?

— Значит, все всегда лгут, и хорошо, так и надо? А если сердце у тебя болит от этого, тогда как быть? Всё равно таскаться по земле, издавать звуки и притворяться, что живёшь? Знаешь, достойнее признать поражение и предпочесть Сон Меча такой «жизни»! Уж он-то будет настоящий, без обмана!

Вил приподнялся на локте.

— Если Рыцарь признал поражение — сразу Сон Меча? Так каноны велят? Или иначе честь теряешь?

— С чего ты взял? Каноны, они… ну, случаи разные. Поступки и результаты. Ох, как тебе объяснить… Каноны ничего не велят. Они предупреждают, советуют. А честь тут вовсе ни при чём.

— Тебе видней, — хмыкнул Вил. — А вам про каноны нельзя людям рассказывать? Тоже тайна Ордена?

— Нет, не тайна… — Энтис помрачнел: — Мы люди, Вил! Ты снова… ты шутишь, да? Дразнишь меня?

Ох, ну кто вечно тянет меня за язык?! Зачем я с ним так? Прямо как у ребёнка яблоко отнял!

— Ну, люди… а что хорошего? Люди зверушки ядовитые, злобные. Бир не тронет, если сыт, а люди давиться будут, а сожрут. Просто для забавы, как те, в трактире. Или я. — Вил невесело усмехнулся. — Я ж тебя вечно задеваю. Ты то грустишь, то злишься, то глядишь, как на чудо. Разве тебе со мной просто? — он вздохнул… и слова вырвались сами, он не хотел их говорить! — Тебе в Ордене жить куда лучше.

— Лучше? Одному?

Вил совсем растерялся. Такая горечь — у избалованного мальчишки из богатого рыцарского Замка?

— Одному? В Замке? Да там же вас, Рыцарей, полным-полно! Ой, ну насмешил. В Замке он был один!

Энтис выглядел не обиженным или сердитым, а… будто в чём-то провинился, и Вил его ударил.

— Мы же все разные, — тихонько сказал он, словно оправдываясь. — Общие — заповеди. И дом, где мы выросли. А мечты, сердца… не знаю. Может, я требовал много… или слишком ждал чудес… но я часто чувствовал себя одиноким. Иногда было… нелегко. Тебе кажется это смешным?

Вил выдернул ветку из костра и поднёс к лицу.

— Нет, — прошептал он в лепестки огненного цветка. — Нет, мне не смешно. Ни капельки.

— Хочешь обжечься? — Энтис забрал ветку и кинул в огонь. — Ты меня тоже не всегда понимаешь.

— А ты объясняй, — быстро предложил Вил, радуясь возможности сменить тему. — Вот хоть о чести.

— Честь? Ну… — Энтис задумался. — Ни делами, ни в мыслях не изменять тому, во что веришь. Вроде того. А ты считаешь, потеря чести связана с поражением?

— Я думал, вы считаете. Проиграл — на чести пятно. Плащ твой, кстати, весь в пятнах. Не влетит тебе?

Энтис забавно выгнул брови домиком — как всегда, когда что-то сбивало его с толку.

— За плащ? Он же просто тряпка. Запачкался — легко постирать. Он ведь для того и белый: грязь на нём сразу видна, поневоле постираешь, чтобы людей своим видом не распугивать!

— Мне казалось, — удивился Вил, — Орден-то Светлый, оттого и плащи белые! Чистота, безгрешность, всё такое. Ну и чтоб от остальных сразу отличали: не обычный парень, а Рыцарь.

— Ой, ну да! — Энтис фыркнул от смеха. — Конечно! Это шутка у нас такая.

Вил облегчённо улыбнулся. Кажется, пронесло. Смеётся — значит, было не слишком больно.

— А я и вправду поверил. Тут ты меня поймал, Энт. Поделом мне, нечего тебя через слово кусать.

— Оставь, — смутился Энтис, — вовсе ты не кусаешь. Но честь не плащ, Вил. Если пятно посадишь — не знаю, можно ли её отмыть. Честь… наверно, это как быть Рыцарем. Или ты Рыцарь — или нет.

— Девушка не бывает чуток беременной, — кивнул Вил с усмешкой, накрывая краем плаща озябшие босые ноги. — Но я насчёт поражений не понял: ты ж не мог всегда побеждать! Сплошь победы и счастливые концы — даже для сказки чересчур. Даже там героя хоть раз, да сунут головой в болото.

— А я герой? — хмыкнул Энтис. — В сказке так полагается, иначе неинтересно. — Теперь его лица Вил не видел: он отвернулся и глядел в пламя. — Пожар… и потом отец. Не очень похоже на безоблачное счастье.

— Да уж. — Вил до крови прикусил губу и неловко тронул его за плечо: — Я знаю.

Энтис молчал. Ну вот, думал Вил, сделал только хуже: он прячет боль, а я лезу к нему с жалостью!

— Непобедимых не бывает. — Энтис криво усмехнулся: — Любой лорд меч у меня отнимет запросто.

Вил торопливо искал безопасные слова. Вот же день несчастный — что ты ни скажи, всё не к месту!

— Ага, отнимет! Думаешь, я совсем глупый — второй раз на твои шуточки попасться?

— Это не шуточки, — возразил Энтис. — Не всегда с мечом ты сильнее. Если не умеешь им владеть, от него пользы нет. Ещё сам порежешься. Все и режутся поначалу. Иногда на всю жизнь шрамы остаются.

— На тебе шрамов не видно, — невинно сообщил Вил. — Где ж они у тебя, Энт? Или… а мечом туда как достать? — к огромному его удовольствию, друг жарко покраснел. — Меч ногой держать надо? А может...

Он проглотил конец фразы: меч вдруг очутился в руке Энта — не иначе, сам туда прыгнул из ножен! — и остриём упирался в его грудь. Точнёхонько над сердцем. Он лежал на спине, едва дыша, и смотрел на звёзды: яркие, очень яркие, и так много… сплошной огонь над ним, ничего, кроме огня...

— Держать надо так, — мягко объяснил Энтис. — Не шевелись. Конец боя, правда? Поражение?

— Да, — сдавленно прошептал Вил. В горле застрял комок; он кашлянул и замер, едва не вскрикнув от боли. Ему казалось, оглушительный стук его сердца разносится на много таров вокруг.

— Нет. — Энтис встал. Меч не двигался. Вил чувствовал, как из-под стали, одна за другой, медленно выдавливаются горячие капли. — Не конец. На твоём месте лорд Круга уже стоял бы. С моим мечом.

Вил молчал. Голос станет хрипеть и срываться, нет уж, лучше полежать тихонько и подождать...

— И не поражение. Я умею обращаться с оружием, а ты нет. И я поймал тебя врасплох. Понимаешь?

Должно быть, ему полагалось понимать. И сказать об этом, и чем скорее, тем лучше. Только он не мог, потому что не понимал, и слов не было, и голоса не было тоже. Вообще-то ему хотелось плакать.

— Это предугаданный исход битвы, — продолжал Энтис, убирая меч. — И неизбежный. Если у человека не было ни единого шанса победить — можно ли говорить, что он проиграл?

Вил закрыл глаза. Так куда безопаснее.

— В чём дело? — Энтис быстро опустился на колени рядом с ним. — Тебе плохо?

Ранка почти не болела. Он случайно, неуверенно решил Вил, он ведь предупредил: не шевелиться...

— Всё в порядке. — Надо же, как спокойно я говорю. А он, неужели он поверит? — С чего ты взял?

— Ты побледнел, — растерянно ответил юноша. Его голос тревожно запнулся: — Я тебя не обидел?

Нет, ты не обидел. Меня и раньше тыкали носом в грязь, мелочи, за что же тут обижаться? Сам виноват, дурак, снова забыл, кто ты и кто я… Всё хорошо, Энт. Всё просто замечательно!

— А если тебя уложит в травку не лорд, а парень вроде тебя? Это — поражение? Это заденет честь?

— Ничуть. Или он лучше танцует, или ты не в форме. Самое обычное дело. Каждый бой кончается чьей-то победой.

— И что делать тому, кто не победил?

— Жить дальше, — пожал плечами Энтис. — Что ж ещё?

— С покоем в сердце? — негромко пробормотал Вил. — Ты не огорчаешься, ты не злишься, тебе ни разу не хотелось послать всё в трясины, когда тебе показывают, как мало ты стоишь...

Энтис озадаченно нахмурился.

— Мало? Лучший воин сперва был беспомощным ребёнком! Проигранный учебный бой твою судьбу не определяет, и он не должен лишать сердце покоя. В бою чувства вообще ни к чему. Да ещё такие… — он щёлкнул пальцами, ища слово: — опасные. Позволишь себе впасть в уныние — никогда не победишь.

— Ясно, — протянул Вил. — Выходит, поражение — когда проигрыш тебя слишком уж задевает?

Энтис, не скрывая радости — наконец-то его поняли! — согласно закивал.

— Да. Если ты сдался. Если крохотная неудача определит исход других твоих битв: поселит в сердце страх или ожесточит тебя. Тогда по-настоящему проиграешь однажды. Может, и потеряешь честь. — Он подбросил веток в костёр. — А когда меч отнимут, обидно, да… если гордость сильнее здравого смысла.

Вил, сжав губы, глядел в огонь. Это выражение Энтис подмечал не раз и всегда думал: за ним таится желание сказать что-то важное. Но не расспрашивал: ведь тогда он просто заставит Вила объясняться. С друзьями нельзя лукавить и отмалчиваться, на их вопросы дают честные ответы. Не очень красиво, пользуясь правом друга, вытягивать из человека слова, которые он почему-то медлит произносить!

— Энт. Мы давно уже вместе, так?

Он торопливо кивнул, глядя на Вила с тревогой.

— И ты говорил, это всё тебе полезно. Вроде ученья.

Энтис выдавил натянутый смешок:

— По крайней мере, теперь я могу извлечь из минелы слабое подобие мелодии.

Вил не улыбнулся в ответ.

— Да. И многое другое. Ты говорил — я тебе помогаю понимать людей за Чертой.

— Конечно, — пробормотал не на шутку обеспокоенный Энтис: похоже, Вил снова ведёт к тому, что им пора расстаться! Всё-таки рассердился?! И ведь не признается… Ну что он Вилу сказал обидного?!

— Если я тебя учил… — Вил покусывал губы, — тогда не слишком дерзко тоже попросить… научить...

— Твои просьбы не могут быть дерзкими! — у Энтиса отлегло от сердца: похоже, о расставании речь не идёт. — Я сделаю всё, что пожелаешь. Всё, что в моих силах.

Вил то ли хмыкнул, то ли глубоко вздохнул, пристально всматриваясь в пламя.

— Сражаться. Не как Рыцари, ясно… но хоть с палкой, меча-то у меня сроду не будет… Ты можешь?

Энтис просиял.

— Конечно! Я думал, тебе не надо, а то сам давно бы предложил!

Ему хотелось обнять друга крепко-крепко, или засмеяться, или запеть от счастья. Во сне Вил уютно прижался щекой к его плечу… Энтис до рассвета не спал, глядя на звёзды и радостно улыбаясь.

___

Юноша встал, и с волос и одежды посыпались, мягко шурша, золотистые стружки. Меч по рукоять вонзился в мох, будто в руке Рыцаря дерево волшебным образом обернулось сталью. Как чудесно и странно, думал Вил, мечты делаются реальностью — словно боги заботятся о нём. Самые невероятные желания выполняются, стоит решиться высказать их вслух!

— Бери, и начинаем, — распорядился Энтис.

— Сейчас? — растерялся Вил. И криво усмехнулся: а он-то всегда гордился своим самообладанием!

— Ты уже отдохнул, — с лёгкой укоризной заметил его друг. — Твоё тело готово к соединению с мечом.

Я выгляжу не Рыцарем, а полным идиотом — с детской игрушкой в руке! Если бы он уловил в лице друга хоть ничтожный намёк на улыбку, навсегда похоронил бы эту нелепую самоуверенную затею. Но Энтис был абсолютно серьёзным… Трясины Тьмы, да разве не сам он просил Энта учить его?!

Себе Энтис меча выстругивать не стал, ограничился палкой. Вил не спрашивал, но он объяснил:

— Тебе надо привыкать не только к длине, но и к форме оружия. А мне это неважно. Сними рубашку.

День не очень-то подходил для разгуливания в полураздетом виде: резкий холодный ветер, небо в свинцовых тучах — того гляди начнётся гроза. Утром Вил согрелся (и здорово выбился из сил, пытаясь сладить с кучей сложных упражнений), но после неожиданного купания в ледяном ручье стремительно вылетел на берег, стуча зубами, в рекордное время влез во все свои одёжки, да ещё завернулся в плащ; но и сейчас дрожал от холода. А Энта, самым бессовестным образом спихнувшего его в ручей, будто и холод не брал: выбравшись из воды, он накинул рубаху да натянул штаны, вот и всё. Даже обуваться не стал — и с кроликом возился, и вырезал меч, оставаясь босиком. И теперь, глядя на друга, нетерпеливо постукивал босой ногой по опавшим бурым листьям и чахлой траве:

— Вил, ну что же ты тянешь? Я-то могу ждать, а вот кролик вряд ли. Хочешь есть на обед угольки?

Кролик. Тоже мне причина спешить! Пряча вздох, Вил принялся стаскивать рубашку, шнуровка тут же запуталась в волосах, потом треснул рукав… Наконец борьба с рубашкой завершилась, и оказалось — ветер холоднее, чем утром, а Энт зачем-то взял в левую руку свой кожаный пояс и туго наматывает его на кулак. Вил облизнул пересохшие губы. Слюна во рту была горькой на вкус.

— Я готов, — сказал он. Отчего это голос стал таким хриплым? Хорошо бы Энт не заметил...

Он думал, Энт будет показывать, а он — повторять следом. Как утренние упражнения, которые, пусть плохо, но всё же получались. А Энт… да, показал. Вначале. И не одно движение, а много, и Вил не смог бы повторить и под страхом смертной казни. Он только и успел понять: это очень красиво, настоящий танец, и глядеть на Энта одно удовольствие, и будь тут девушка, она б немедленно в него влюбилась… Вил любовался, даже не пытаясь оскорблять взор друга неуклюжими попытками ему подражать, а Энт проделал всё сызнова, ничуть не медленнее, — и вдруг напал. Вил отшатнулся, неловко вскинул меч (не зная, зачем: уж ему-то от меча толку никакого!) и несколько секунд увёртывался и отступал — в полной растерянности от подобной манеры обучения. Когда же увидел мрачно сведённые брови друга, всерьёз испугался и робко попытался отбить удар. Палка, в руке Энтиса ставшая грозным оружием, без труда преодолела его жалкую защиту, меч полетел в траву, а ремень несильно, но вполне ощутимо хлестнул по руке и по рёбрам слева, оставив на коже два алых следа, а в душе — неожиданно горькую, до слёз, обиду. Нет, слёз-то, конечно, не было… Вот тебе и бережное отношение к чувствам людей, о котором Энт так горячо толковал! Вот тебе и обучение (в отличие от Чар-вэй — Энт всё время о том твердил!) без жестокости и унизительных наказаний. Он только начал, он ничего ещё не знает, да и неоткуда ему знать, но Энт уже взялся за ремень, уже досадует или гневается… Что будет дальше?!

— Почему ты встал? — резко спросил Энтис. — Продолжаем.

Вил на мгновенье закрыл глаза.

— Погоди. — Он глотнул, пытаясь успокоиться. — Я не понимаю… ты слишком быстро показал.

Бедный Энт. Вместо ученика — лепечущий глупости растяпа с бесполезным игрушечным мечом!

— Может, помедленней, а я бы за тобой повторял, как утром? Я ж не Рыцарь, Энт, я сражаться ещё не могу, но я научусь, правда! Но не сразу, — упавшим голосом закончил он. Боги, ну и речи. Неуклюжие — прямо как я с мечом в руке! Энт смотрит не сказать чтоб ласково. Вот уж неудивительно.

— Мы не сражались, Вил. Нелепо в первый день сражаться. Я учу. Как учили меня, как учат в Ордене сотни лет. Упражнения, делающие тело сильным и гибким, одинаковые для всех, а с мечом каждый соединяется по-своему. И твой путь соединения будет отличаться от моего. А найти его можно только в бою с тем, кто пробуждает в тебе воина. Кто нападает и заставляет защищаться. Всё боевое искусство Ордена — искусство защищаться. Ведь Орден и создан был для защиты. Но защита с атакой неразлучны. Вот я и атакую. Так мы и будем заниматься дальше.

С ремнём, невесело заключил Вил.

— Я ведь не в Замке родился, — тихонько сказал он, уже почти не надеясь, что его поймут. — Я не сын Рыцаря, как ты. Откуда во мне быть тому воину, которого ты хочешь пробудить?

Энтис засмеялся.

— Это просто инстинкты. Они есть у каждого — неважно, где он родился! Ты же учишь меня играть на минеле, хоть мои родители никогда в руках её не держали. Я касаюсь струн и слушаю — и учусь. И ещё необходимо желание. И с мечом так. Когда на тебя нападают, тело стремится к защите. Если открыть ему путь, оно само всё сделает, и сделает правильно. Вот чтобы указать верный путь, и нужен учитель.

Он с упрёком покачал головой, глядя на меч, едва не падающий из безвольно повисшей руки друга:

— Ну отчего ты словно неживой? Я думал, ты хочешь научиться, а ты… будто я тебя заставляю!

Так!.. Вил порывисто вскинул голову: похоже, беседа устремляется в опасное русло.

— Я хочу, честно! У меня получится, вот увидишь! У меня всё всегда получалось… рано или поздно.

Через полчаса отчаянных и бесплодных усилий «пробудиться» он прислонился к вязу, тяжело дыша. Пальцы онемели от судорожного стискивания меча, распухли от укусов ремня; ещё несколько отметин украсили руки, плечи и грудь. Особой боли удары не причиняли, но… он ждал их, а на остальное его не оставалось. Он не мог заставить себя смотреть ни на что, кроме проклятого ремня, — тщетно пытаясь угадать, когда он ударит. И когда, наконец, терпенье у Энта лопнет, и он ударит сильно. Может, и урок прервал именно потому, что в глубине души хотел этого: получить самое страшное и больше не ждать.

— Ну? — Энтис, вроде не сердитый, но нескрываемо огорчённый, бросил палку в траву. — В чём дело?

— Я не должен был просить, — пробормотал Вил, глядя в землю. — Это просто глупо.

— Глупо так говорить! — вспыхнул Энтис и сильно тряхнул его за плечо для пущей убедительности.

— Я всё делаю неправильно.

— Ты всё делаешь вполне нормально для первого раза. Когда даёшь себе труд вообще что-то делать. Если б ты не замирал и не отвлекался на всякие пустые фантазии — я бы сказал, всё очень даже неплохо.

— Да? — Вил успел подумать, что лучше бы ему молчать… но уже говорил: — Тогда почему ты меня всё время наказываешь?

— Что?!

Рыцарь уставился на него, в самом чистосердечном изумлении широко распахнув глаза.

— Я? Ты спятил?!

Вил молча взглянул на его левую руку.

— Это? — Энтис звонко щёлкнул ремнём по стволу. — Ах вот куда ты смотрел! Но это же не наказание, совсем нет! Трясины, но отчего ты не спросишь, если… Вил, я сделал тебе больно?

— Нет, — сквозь зубы процедил Вил, пряча от него глаза и в тысячный раз проклиная свой язык.

— Я и не хотел! Боги, вот нелепая выдумка! С чего вдруг я буду тебя наказывать, если ты не просил?!

— Зачем же? — выдавил Вил, изо всех сил вжимаясь плечом в жёсткую кору старого вяза.

— Это просто поводок! Поначалу всех малышей с поводком тренируют… ну, то есть, ты ведь только начинаешь, — смущённо пояснил Энтис. — Если постоянно прерывать урок и словами растолковывать, какой мускул ты неверно напряг да когда неправильно повернулся, — и времени уйдёт куча, и всё равно не поймёшь. Поэтому делают так, — он легонько хлестнул Вила ремнём по бедру: — Вроде поводьев для коня. Сигнал: здесь ошибка. Твоё тело поймёт куда раньше, чем рассудок. И запомнит. Это помощь тебе, подсказка. А вовсе никакое не наказание! — он сердитым жестом отбросил волосы за спину, едва не задев себя по лицу пряжкой ремня. — Нет, ну надо же придумать! Я тебе кто — магистр?!

Вил прижался затылком к шершавому стволу и глядел в серое небо. Раз в жизни нужна гроза, и её нет...

— Спасибо, что объяснил. — Ему даже удалось улыбнуться. — Ладно. Поехали дальше, Рыцарь.

И снова череда резких, болезненных с непривычки движений, и стук дерева о дерево, и падения, и алые росчерки ремня на коже. Он учился понимать «сигналы»… учился не ждать их. Выходило плохо: Энтис хмурился, меч вырывался из рук, и «поводок» оставлял на нём новые следы. Сказать по правде, объяснение его не убедило: как окаянный ремень ни обзывай, но сделаешь ошибку — и «пробуждатель воина» тотчас ударит. Ну разве же не наказание?!

Вил уже едва мог скрывать, как измучился, когда Энтис уловил запах от костра и занялся кроликом, великодушно разрешив другу отдохнуть. Мясо, как ни странно, не подгорело. Энтис сиял (для него сей блестящий результат упражнений в кулинарии был большой редкостью), Вил улыбался тоже, засыпал счастливого повара похвалами, набрал терпких ягод огнёвки в качестве приправы, но ел совсем мало (стараясь, чтоб друг не заметил). Зато аппетиту Энта неудачный «урок» ничуть не повредил, и глядеть на него — весёлого, с блестящими глазами и удивительно красивого, даже когда он до ушей перемазался в кроличьем жире, — было так приятно, что Вил и сам немножко повеселел. С неясным чувством вины он взял минелу и тронул струны, думая: «Извини, малышка», — и Лили отозвалась нежной мелодичной трелью, будто уверяя: она ему рада и вовсе не обижается, хоть на некоторое время ей и предпочли меч.

Втайне он надеялся проиграть до темноты и позабыть о мечах до завтра, но надежда не оправдалась: минелу у него отняли, и мучения начались сызнова. Он понял, что опять не сводит глаз с «поводка», и, пытаясь отвлечься, начал язвительно комментировать свои действия, а потом, сам не заметив, взялся за друга — вскоре от его шуточек у бедного Энта пылало лицо, дрожали губы, и в конце концов Вил всё-таки дождался: ремень свистнул, и он, с багровым рубцом на плече, выронил меч и упал на колени в утоптанную траву. Энтис пришёл в отчаяние, напугавшее его сильней любых наказаний: побелел, как мел, встал на колени возле него, умоляюще заглядывал в глаза и срывающимся голосом говорил, что не хотел, но неважно, ударь меня тоже, сколько угодно, только прости, пожалуйста, прости… Вил готов был язык себе откусить и чуть не плакал от стыда, сбивчиво заверяя: он понимает, это случайно, глупо на случайности обижаться, он и не обижается, ну ни капельки… а Энт смотрел так, что он себя просто ненавидел. Но желание учиться, как ни странно, не пропало. Совсем наоборот — он вдруг совершенно успокоился. И, к собственному изумлению, обнаружил: ни гордость, ни «летающий» меч его нисколько не волнуют, страх куда-то делся, и уроки ему нравятся, по-настоящему нравятся. А «поводок» — мелочь, не стоящая того, чтобы позволять ей портить ему удовольствие. Тем более, использовался он всё реже, а затем — и знака не прошло — вовсе исчез и больше не появлялся.

Как было решено у того злополучного трактира, с тракта на Дешелет друзья свернули на Граничный Путь — дорогу в город Ахейрид, идущую по границе меж Бастер-Эджем и восточным краем Деш, а затем — вдоль реки Вайвин и снова в соответствии с границей: между Джалайном с севера и Тадниром с юго-востока. На слиянии Вайвин и впадавшей в неё глубокой и ледяной Азарк, берущей начало в горах Каневара, и располагался Ахейрид — весёлый, шумный, до сих пор разраставшийся по берегам двух рек, изобилующий мостами город кожевников и ткачей, знаменитых каретников Таднира и немногословных каневарских скотоводов. Ахейрид с узкими улочками, где редко можно встретить жилой дом, не являвшийся одновременно и мастерской, и где дни и ночи напролёт хлопали дверьми трактиры, пропитавшие весь город острой смесью рыбных ароматов: здесь ловили, продавали, коптили и готовили на разные лады моллюсков-жемчужниц и алмазных угрей Азарка — редкостные деликатесы повсюду в Тефриане, здесь же их мог отведать любой голодный путник, в чьём кармане завалялась пара мелких монет. По двум рекам и четырём широким дорогам в Ахейрид везли краски, духи и породистых коней-«камышинцев» из Джалайна, древесину и лекарственные коренья и травы из лесов Деша, кожи, горный мёд и строительный камень из Каневара, пряности и тонкий, но необычайно прочный шёлк из Таднира; даже нелюдимые бородатые охотники с далёких восточных гор на самой окраине Тефриана добирались сюда со своими мехами и огромными, иной раз в два мужских кулака, необработанными тёмными изумрудами.

Но для всех, кроме торговцев, Ахейрид всё-таки означал зверинец — в котором, по слухам, сыскалась бы любая живность, какая бегает, ползает, плавает и летает в мире Сумрака. Полюбоваться зверинцем съезжался люд со всего Тефриана, а местные жители гордились им безмерно и считали главным своим достоянием. Занимал он солидное пространство в центре города, обведённое живой оградой из кустов вильт с серебристыми иглами, подстриженных в виде искуснейших узоров, — также диковинка не из последних: говорили, ограде более шести веков, и создал её некий Вэй, желавший таким причудливым способом явить «невидящим» детям Сумрака хотя бы подобие прекрасных незримых Кружев.

До Ахейрида друзья дошли быстрее, чем вышло бы по тракту, — срезав путь через холмы и избегая поселений. Зато в многолюдном Ахейриде задержались надолго: как Вил и предсказывал, менестрелей принимали тут приветливо и монет им не жалели; к тому же, необычная рыбная кухня обоим пришлась по вкусу, а глядеть на зверей Энтису никогда не надоедало — а сколько ещё интересного было в городе! В общем, уходить не хотелось. Один трактир сменялся другим, а в дни без дождя (осенью их было не очень-то много) Вил пел на мостах или на площади у фонтана — здесь ему нравилось больше всего, но выходило редко: в Ахейриде и без него хватало менестрелей. А иногда — это уж было особое везенье — ему разрешали петь в зверинце, и потом он по нескольку дней отдыхал от работы, с утра до ночи гуляя с другом по городу, а после отсыпаясь — и даже не на конюшне, а в настоящей чистой постели!

Так прошёл знак Листьев, за ним — знак Танцора; осень сменилась тёплой зимой. Четыре из пяти зим в Тефриане отличаются от осени одним: если осенью к летнему теплу добавляются дожди, то зимой — ещё и зябкий порывистый ветер, порой он переходит в бурю, и с неба вместе с водяными струями летят крупные градины, способные оставить на коже порядочно синяков, а то и поранить до крови — несладко придётся путнику, застигнутому такой бурей, если спрятаться негде, а одежда недостаточно прочна! И потому уже к середине Танцора гостей в Ахейриде поубавилось. А там зачастили дожди, Вайвин, как обычно, разлилась, и постоянные обитатели города перебрались на вторые этажи, зверей же укрыли от непогоды в специальных тёплых домиках, и плата за то, чтоб на них посмотреть, существенно выросла. Начали — кто куда, в разные дни, стараясь не наступать на пятки друг другу — расходиться и менестрели.

Но их двоих это словно и не касалось: Танцор уступил место Тигру, первому знаку зимы, а Вил так и пел вечерами в изрядно опустевших трактирах. Энтису, собственно, было всё равно, слушать друга в городе или в придорожной гостинице, и он не торопил и не задавал вопросов. Но стоны ветра за окном странно тревожили: он вспоминал — но не братьев, это бы ещё понятно, — а загадочно-грозное безмолвие вязов Лойрена, солнечную полянку, окружённую десятками шорохов и теней, птичьи песни и плавные движения одинокого танца… Вил смешил мастеров и торговцев, а ему хотелось печальных баллад — и сны под нескончаемый ветер снились ему печальные. Или так лишь казалось: он их не запоминал. Но и там были тени, шелест листьев, одиночество. Но отчего, он ведь не одинок, он рядом с другом...

Только во время уроков ему делалось весело. Вил, едва перестал бояться, оказался просто мечтой, а не учеником: ловил каждый приём на лету и сражался всё лучше, стремительно приближаясь к уровню своих тринадцати лет — если бы Энтис не учил его сам, никогда б не поверил!

Лойрен словно уронил в его сердце семя, и теперь оно проросло и звало его: возвращайся. Две ночи подряд он явственно слышал это слово во сне и просыпался, почему-то ощущая стыд, будто совершил нечто недостойное, а подушка была мокрой от слёз. А на третью ночь он крепко спал без всяких снов, устав от дня, проведённого на ногах: Ахейрид остался позади. Его Путь продолжался.

К тайной радости Энтиса, вовсе не жаждущего брести зимой по продуваемой ветром равнине вдали от жилищ, Вил повёл их Западным Кругом (тракт назвали так оттого, что шёл он в Джалайн по предгорьям Каневара, и впрямь описывая на карте полуокружность: от Ахейрида до прекрасного города Вершины Северина, «королевского рубина» на хиан-эле). Каждый день завершался в новом трактире; Энтис постоянно носил плащ изнанкой наружу, и хотя меч замечали, всё равно не узнавали Рыцаря в белокуром менестреле в потрёпанной одёжке и с флейтой на поясе. Осознав, что друг кормит его, а сам он никакой пользы не приносит, он предложил выступать вместе — но Вил отрезал «нет» ледяным тоном, Энтис растерялся и не решился настаивать, и больше этой темы они не касались.

А Вилу казалось, будто он живёт в чудесном сказочном сне и совершенно счастлив. А ещё, иногда… казалось, так и будет вечно: тёплые дни сменяются прохладными, солнце — проливным дождём, пашни — лесами, а холмы — долинами; весь мир может меняться, если ему угодно, но золотоволосый мальчик с ясными серыми глазами останется с ним, пока не завершится его путь в мире Сумрака… или тот день и час, когда Энтис уйдёт от него навсегда, и станет для него последним?