Глава 29. Пряничный домик

На рассвете они оставили Заросли, а вскоре и город. К счастью, синтов на дорогах хватало: пешие странствия были весьма популярным видом спорта среди людей всех возрастов и профессий, и далеко не каждый из них мог добыть себе пропитание в пути иным способом, чем заказать еду в автомате.

Впрочем, думала Лэй, она не пропала бы и без синтов. Давешний побег из дому оставил ей, помимо восхитительного ощущения свободы, набор навыков бывалого походника: выбирать одежду в дорогу, укладывать рюкзак, находить съедобные растения и стрелять — это ей особенно нравилось, и выучилась она на удивление быстро. Однако ей никогда не случалось брать в руки оружие опаснее парализатора-«сони», и даже его она ни разу не применяла против живого существа, будь то животное или человек. Приобретать ли оружие, Лэй долго колебалась; но всё-таки решилась, хотя покупка съела львиную долю наличности. Охотиться на симпатичных беззащитных зверюшек она, конечно, не станет, но парализатор и без охоты может пригодиться: среди любителей туризма встречаются особи самых разных наклонностей, а Джис совсем маленькая, а она — слишком красивая. Крохотная «соня», единственное оружие, которое ей могли продать без именной кредитки и специального разрешения, приятной тяжестью постукивала по бедру.

Из-за «сони» пришлось сэкономить на одежде: купили только удобную прочную обувь, а остальное взяли у цветочников в обмен на Лаисино платье, наряд принцессы Дозвёздного средневековья. Остаток денег ушёл на фляги, рюкзаки, ножи и разные мелочи, без которых в походе не обойтись. На этом их «банк» — остатки выигрышей в карты и пара слепых сотен из кармашка запасливой Джиссианы — окончательно лопнул. Им предстояло не меньше двух месяцев провести в пути, питаясь синт-пищей и ночуя в заброшенных домах или в маленькой старой палатке, по доброте душевной подаренной пожилым цветочником. Обогревательные свойства палатки давно остались в прошлом, но обе сестры любили долгие пешие прогулки и обладали крепким здоровьем (ничего удивительного, если вспомнить о псире), так что простуды Лэй не боялась.

Не боялась она и Ятринского пси-университета, где учиться, по слухам, было немыслимо сложно и опасно. В сущности, таинственного врага она не боялась тоже. Вот Джис, закрывшаяся в молчании, её и впрямь пугала. А за себя она почти не тревожилась, и даже в этой капельке тревоги преобладал оттенок предвкушения: её ожидает, наконец, Испытание — испытание силы духа, о котором она давно мечтала… Но не ценой чьей-то жизни! Едва она вспоминала, в её сердце вспыхивал неистовый огонь: месть. Она глядела на след пореза на руке сузившимися глазами и давала волю воображению. Ненависть делает сильнее, так ведь говорится в сказках? Ну и отлично. Стать сильнее ей сейчас не помешает.

Но ненависть и планы мести стоит извлекать на свет лишь в отдалённом будущем — а малышка требует внимания сейчас. Ребёнок потерял отца и мать, ей необходимы забота и тепло… Лэй знала: Джис спасает её. Знала уже тогда, когда их дом разлетелся по ветру облачком пепла. Останься она одна — и огонь из отчаяния, ярости и боли спалил бы её, как сухую тростинку. А ей больше прежнего хотелось жить. Найти выход из замкнутого круга — теперь накрепко спаянного смертью; найти разгадки всех тайн, включая неотвязное видение, где женщина и двое мужчин яростно кричат друг на друга, а потом остаётся лишь один человек над застывшим на полу телом… и маленькая девочка молча смотрит, как убивают маму. Ей хотелось встретить его — кем бы он ни был. Отомстить… или просто спросить?

Джиссиане не хотелось ничего. Жить или нет, было в равной степени безразлично, но Лэй, кажется, нуждалась в ней, и поэтому из двух безразличностей она выбрала жизнь. Ах да, ведь была ещё Клятва.

«Я всегда буду одна, — думала она без горечи и страха, — кто бы ни держал меня за руку. Всё рушится слишком легко, чтобы придавать чему-то значение. Люди умирают слишком легко, чтобы их любить».

Лаисы это не касалось, она была особенной — сестра, волшебница… якорь Джиссианы в мире живых. Наверно, в те дни Джис не отдавала себе отчёта в том, что её сестра — человек, и, следовательно, тоже смертна. Просто она есть — вроде воздуха или неба… И с той же нелогичностью своих десяти лет Джис забывала, что они — не единое целое, а два разных существа. Она была одна, хоть Лэй и рядом: ведь Лэй её часть, дополнение, но не кто-то извне, способный уничтожить или усугубить её одиночество.

А кроме Лэй, никого и не было. У них имелись веские причины избегать встреч: и со знакомыми, которые подняли бы нежелательный шум, найдя их живыми, и со случайными попутчиками — которые вполне могли оказаться теми, кому сей примечательный факт, к сожалению, и так отлично известен. Да и будь эти попутчики невинны как младенцы и абсолютно непричастны к загадочной трагедии — неважно. Сейчас Лаисе особенно претило общество добродушных, всем довольных взрослых детей, лишённых необходимости и умения ощущать сильные страсти, — а откуда возьмутся другие люди на их пути? И она выбирала безлюдные маршруты, нелюбимые туристами за чрезмерную цивилизованность: тропы выровнены с помощью пластила, а синты даже не замаскированы под вековые дубы и стога сена. Немногих встречных замечали издалека — помогал и псир, и встроенный в Лаисины часы сканер — и пережидали за кустами и деревьями. Правда, в небе над ними то и дело проносились флаеры, но их опасаться не стоило: сёстры выглядели типичными представительницами бродяг-цветочников — а кому придёт в голову откладывать важные дела и назначенные встречи, чтобы поболтать с цветочниками?

В общем, путешествие оказалось довольно скучным: они просто шли и шли. Если уставали, сходили с тропы и отдыхали на термоплёнке или на траве (осень выдалась тёплая и сухая). Если хотелось есть, отыскивали синт. Если шёл дождь, включали дождевик — невидимый, непроницаемый для влаги купол. Ночевали в брошенных домах (их вокруг хватало) или просто под деревьями поодаль от дороги — ни то, ни другое не доставляло им неудобств. Похолодает, думала Лэй, и неудобств будет предостаточно.

А пока… наверно, ей надо радоваться неспешно текущей по их судьбам полосе крохотных удач? Да, конечно, ей надо радоваться: они живы, целы и свободны. Придёт моё время, думала она. Вот тогда я выплесну ярость, обращу её в оружие, бурю, пламя — для них. Какую неистовую, дикую, великолепную ярость я швырну им в лицо! Но всё это — потом. Сейчас лишь дорога и трезвый расчёт...

А Джиссиану в её холодной пустоте не оставлял сон — давний разговор о «близнецах наоборот». Но во сне был ещё мальчик — тоненький, высокий, совсем взрослый, незнакомый. Она мало помнила о нём, проснувшись: он был, кажется, красивым, и негромко смеялся, слушая их беседу, и улыбался им обеим — но Лаисе улыбался как-то особенно. В памяти вертелись обрывки сна, словно приглушённые голоса за стеной; она «прислушивалась», но тщетно. И лишь однажды вспомнила: он сказал — ей или Лэйси? — «Уже скоро. Очень, очень скоро… Я буду ждать». Почему-то слова, непонятно что обозначающие и неизвестно кем произнесённые во сне, показались ей самым важным событием последних дней.

___

Бумажная карта, распечатанная в Зарослях, вместо комм-трассера, неизменного спутника туристов, сперва Лаису смущала, но потом она привыкла. Карта не давала прогнозов погоды, не демонстрировала интересные виды и не рассказывала анекдотов. Но в ней не было ошибок, а без прочего они обошлись.

Из редкого, заунывно-рыжего соснового леска они вышли к долине меж невысоких круглых холмов, и тут, впервые за две недели, появился повод усомниться в карте: она утверждала, что поселений здесь нет — но с вершины холма был виден крохотный, уютный на вид беленький домик с крохотным уютным садиком, полным цветов и маленьких беседочек, увитых махровыми вьюнками и диким виноградом.

Джис взирала на домик с выражением скучающего недоумения. Лэй хмуро смотрела на карту.

— Откуда он тут взялся?

— Построили, — лаконично отозвалась Джис.

— Да неужели? Значит, карта всё-таки врёт. Или мы вообще идём не в ту сторону. Это он нам машет?

«Он» был мужчина в чёрных штанах и рубашке с закатанными рукавами, приветственно машущий им рукой. Черт лица не разобрать, но он был немолод: седые волосы отчётливо выделялись на тёмном фоне рубахи. Он подошёл к изгороди; теперь они видели широкую белозубую улыбку на загорелом лице.

— Нарвались, — констатировала Лаиса. — Вот чёрт… Ладно, идём. И молчи. Говорить буду я.

Поскольку Джис и так всё время упорно молчала, то сие указание (Лэй иронически улыбнулась) выглядело, мягко говоря, излишним. Хозяин встретил их у калитки, лучась гостеприимством, и повёл в домик с такой радостной миной, словно по меньшей мере год провёл в ожидании их визита.

Ему лет восемьдесят, решила Лэй, но дряхлым не выглядит: стройный, движется легко, и глаза совсем не по-стариковски ясные. И ещё седовласый мужчина (и не скажешь «старик») так заразительно смеялся! Вначале Лэй осторожничала и присматривалась; но не прошло и часу, как она (не вполне понимая, почему) уже не опасалась его, симпатизировала ему, почти готова была ему доверять.

Тем не менее, она сказала ему не совсем настоящие имена: Лэй и Китти, детское прозвище сестры (лучше держаться безопасной полуправды: на чужое имя Джис, пожалуй, может и не отозваться). Они сёстры, идут в Мариску (один из городов между Сиэтлом и их целью, Ятринским университетом) пешком, как в старину, без всякой техники — вот, даже карта у них нарисована на бумаге!

Романтично? О да, ужасно романтично, я давно об этом мечтала! Наверно, я кажусь господину… о, очень приятно, господин Бартон!.. я ведь кажусь вам ужасно несовременной? Вы шутите, я понимаю, ужасно мило… и вы действительно считаете меня очаровательной? Фея? О-о… вы, конечно же, шутите! Хорошенький домик, а на карте ничего… Неделю назад? О да, я видела такие дома, в рекламах, и они ужасно дорогие, правда? Я совершенно не разбираюсь в деньгах… О, в наше время надо разбираться во всём, связанном с деньгами, и совсем неважно, какие у тебя глаза! Вы мне льстите, господин Бартон, и вообще вы ужасно милый… нет, я именно так и думаю! Ведь все вокруг ужасно солидные и деловые, и считают, наверно, что романтичность — это вроде болезни, а в вас есть что-то такое, из-за чего я совсем вас не боюсь, вы ведь понимаете меня, правда? Я вижу по вашим глазам, что понимаете!..

— Если бы я в самом деле была такой идиоткой, — сказала Лэй, расчёсывая чисто вымытые волосы в роскошной спальне, — было бы сущим благодеянием для человечества убить меня раньше, чем я стану сенсом. Потенциал и полный кретинизм — жуткое сочетание. Этот бред не казался неестественным?

— Ничуточки, — заверила Джис. — Вместе с голосом и глазами всё выглядело очень даже естественно.

— То есть, абсолютной кретинкой меня и задумывали высшие силы? — Лэй с усмешкой присела на кровать. — Спасибо. Кстати, я ему понравилась. Такие пожилые красавцы любят хорошеньких дурочек, которым можно говорить банальные комплименты и изображать всепонимающих добрых дядюшек. Ну, пусть развлекается. Нам это только на руку.

— Мы от всех прятались, — заметила Джиссиана.

— А от него спрятаться не вышло. Надо было убежать? Чтоб он решил догнать и разобраться? — Лаиса закинула скрещенные руки за голову. — Уютный домик, настоящая еда, отмылись толком. В чём дело? — она нахмурилась: сестрёнка выглядела растерянной. — Ты слышишь чувства… Что у него там? Плохое?

— Не чувства, Лэй. Только эмоции, если сильные. А он вроде бы нам рад. И всё.

— Хорошо. А жалко, что он старый. — Лаиса усмехнулась: — Он и сейчас красивый — а представь лет в тридцать! Я бы его в себя влюбила, и была бы парочка — хоть на выставку… Ну почему я не мужчина?!

— В белом плаще и с мечом? — без улыбки подсказала Джис.

— Я ещё не спятила, — сумрачно отозвалась Лаиса. — Меч в прошлом навсегда. Но будь я мужчиной...

— Мальчишкой, — проронила Джис. — Ребёночком.

— Пусть. Всё равно не таким беспомощным. Я бы ему рассказал… парню опыт старика пригодится. А что он мне посоветует? Выйти замуж за сенса? Укрыться за чужими спинами и врать до конца жизни? — у неё вырвался невесёлый смешок. — Ну, зато понятно, откуда у него приступ гостеприимства. Хочет поглазеть на куколку с красивыми ножками — пусть любуется. Он богатый, а нам нужна помощь.

— Ты не хотела ничьей помощи, Лэй.

— Я и теперь не хочу, но без неё не обойтись. Зачем мы, по-твоему, идём в Ятрину? Ладно, экзамены мы сдадим. А за обучение разве сможем платить? А они разве нас выгонят? Ну нет. Наши сенсы любят красивые жесты. Они у нас добрые, щедрые и благородные. Они зарыдают от жалости к несчастным сироткам и будут учить задаром, они ведь живут, чтобы творить добро… Чёрт! Жалость, вот что меня там ждёт. Одна распроклятая жалость! — она поморщилась. — И куча лжи. А Бартон мне нравится, он симпатичный, открытый… и утром мы скажем ему спасибо и уйдём из его дома и его жизни навсегда.

Она отвернулась к стене, решительно обрывая разговор, — тут Джис промолчала бы, даже будь у неё слова, стоящие того, чтоб их произнести. Но поскольку слов не было, а были лишь смутные ощущения, ей самой непонятные, то она закрыла глаза и заснула. И не раз просыпалась и тревожно оглядывалась: ей казалось, кто-то зовёт её, и о чём-то настойчиво просит, и беспокоится за неё… и за Лэйси. И снова ей снился тот красивый мальчик с тёплым смехом; но только теперь он не смеялся, а молча протягивал к ней руки. А кроме этого она ровным счётом ничего не помнила. От сна осталась тревога… да ещё — в мольбе протянутые к ней (или к Лэйси?) руки с изящными, тёмными от загара длинными пальцами.

Лаиса поднялась до рассвета и пошла в столовую, надеясь отыскать что-нибудь спиртное: спалось ей отвратительно. Она думала, пожилой хозяин нескоро встанет с постели, но он уже стоял у двери. Он улыбнулся, и ей снова пришло в голову: жаль, мы не встретились, когда он был моложе!

— В детстве, — сказал он, усадив её в кресло и проницательно вручив бокал с янтарной жидкостью, — я жил в доме, который мой дед сам построил — из дерева, представьте себе. Целиком из дерева. И полы там были из досок, и всё время скрипели. И, удивительное дело, сегодня открыл глаза — и вдруг слышу скрип половиц. Хотя в моём доме, конечно, их нет. — Он улыбнулся молодой, задорной, очень милой улыбкой. — Выхожу — и, оказывается, моя гостья тоже встала. Забавное совпадение, правда?

Лаиса хихикнула, вовремя вспомнив о вчерашней роли.

— А говорят, совпадений вообще не бывает. Бывают сенсы. Вы, случайно, не сенс?

Он с самым серьёзным видом пожал плечами:

— Кто знает? Наверно, все иногда спрашивают себя: не таится ли во мне псир? Я часто попадал в разные места в очень удачное время… Поверьте, — вдруг сказал он, — я не люблю совать нос в чужие дела. Но бывает, вмешиваться приходится.

Она невозмутимо смотрела на него, покручивая в пальцах бокал с вином.

— Ночью я прогуливался в саду, окна были открыты, и я случайно услышал ваш голос. Я почти сразу ушёл. И я вовсе не намерен расспрашивать. Полагаю, каждый имеет право на секреты. О, прошу вас! — обеспокоенно воскликнул он. — Пожалуйста, простите! Я понимаю, конечно, вы сердитесь. Но мне, клянусь вам, очень жаль! Вы не покинете мой дом немедля и в гневе?

Именно так и собиралась она поступить! И не будь он таким расстроенным и кротким...

— Я услышал кое-что о сиротах… и о лжи. Собственно, я поэтому и решился на беседу: я терпеть не могу обманывать — и вы, по-моему, тоже. Вы говорили очень искренне. Я даже сказал бы, страстно.

Я была самой настоящей идиоткой, мрачно думала она. Столько предосторожностей в течение месяца — и всё псу под хвост из-за открытого окна и неумения понижать голос. Неисправимая идиотка.

— Я и сам ничего вам не рассказал. Много лет я посвятил исследованиям в области медицины, теперь иногда преподаю. У меня была жена, не очень долго, и дочь… — он нахмурился. — Мы были привязаны друг к другу… тяжёлая история, но поскольку я насильно втиснулся в вашу жизнь… У неё неожиданно открылся псир. Мы очень удивились, ей ведь уже исполнилось семнадцать. Как и вам, правда?

— Пятнадцать, — машинально поправила Лэйси.

— Её друг полетел с нею в Кан, в ближайший университет. — Он вздохнул и невыразительно договорил: — Произошла катастрофа. С ними столкнулся флаер, потерявший управление. И она, и мальчик — оба погибли. Он был отличным пилотом… Водитель того флаера тоже не успел катапультироваться.

Лэйси опустила глаза, чувствуя себя неловко от этой неожиданной вспышки откровений.

— Прошло более сорока лет, — сказал он. — Но память, к сожалению, не стареет… Я вас огорчил? — он коснулся её руки: — Простите старого болтуна. Я хотел, чтобы вы знали: мне знакома боль. Не убегайте.

Она подняла голову. Заботливые, полные участия синие глаза, молодые глаза на лице старика...

— Мне, — вырвалось у неё, — убегать некуда. Я… почти как ваша дочь. Мне повезло, вот и вся разница.

А потом она говорила, говорила. Взрыв, догадки и планы; и сны, и несоответствия в базах данных, и тайны, и ложь. А затем она поняла, что слишком пристально вглядывается в его лицо, слишком явно о чём-то просит, и вообще всё зашло чересчур далеко, а ведь она решила никому на свете не доверять...

Он уже сидел на подлокотнике кресла, обняв её плечи; её голова лежала на его груди. Менять позу ей не хотелось. Хотелось остановить время, сохранить миг покоя и чувство, что у неё есть дом, защита и друг. И ни о чём не тревожиться, никуда не спешить. И никогда, никогда… не уходить отсюда.

— А кажется, — тихо произнёс он, — как славно всё устроено: живи да радуйся, занимайся любимым делом и производи на свет счастливых детишек, которые без хлопот вырастут в счастливых людей. В юности я так и думал, но иллюзии тают быстро… Поверь: я не хотел ничего из тебя вытягивать или лезть к тебе с упрёками. И держалась ты правильно. В подобных ситуациях чрезмерная правдивость крайне опасна.

— Я умею молчать, — она усмехнулась краем губ: — Иногда. И я буду остерегаться… окон.

Он улыбнулся, встал и вернулся в своё кресло (она удивлённо отметила, что это её почти огорчило).

— На твоём месте я бы не бросался в путь. Ты устала и допускаешь ошибки — вроде окон. Небольшой перерыв в кочевом образе жизни и синт-пище вам не повредит. А я, — он наклонился вперёд, заглядывая ей в глаза, — буду только благодарен. Не очень это весело — жить одному, даже в самом уютном доме и среди самых расчудесных цветов в мире. Окажем взаимную услугу и разойдёмся хорошими друзьями.

И она кивнула, легко и без тени сомнения соглашаясь. Жалела она лишь об одном: ну почему он не встретился ей хоть чуточку, хоть на двадцать лет моложе?

А Джис приняла остановку с равнодушной покорностью, как принимала и Заросли, и путешествие. Её кормили вкусной едой (от которой она уже успела отвыкнуть), не тревожили попытками вовлечь в беседу, не мешали бродить по дому и саду — быть всюду, где ей хотелось (или не хотелось меньше, чем в других местах). И так как ей, в сущности, было всё равно, где ожидать развязки, она не протестовала. И часами тихонько сидела в беседках или ходила по песчаным дорожкам, без интереса глядя на цветы.

Прошла уже неделя, а Лэйси так ничего и не объяснила. Джис из-за этого ничуточки не огорчалась, но… хорошо бы Лэй проводила в компании общительного Бартона поменьше времени. Неважно, о чём они там болтают, и выдала Лэй все их тайны или ни одной; и не имеет значения приближение зимы… И не ревность — уж настолько-то она не поглупела… Но лучше бы всё-таки Лэй говорила с ним пореже!

Сестра нашла её в библиотеке (бездумно взирающую на корешки книг) и повела в сад.

— Он предлагает нам опекунство, Джис. Содержание и оплата университета. И он намерен вернуть нас в мир живых не раньше, чем окажемся в Ятрине. Он одинокий и богатый. Повезло. Он собирался отдать деньги в какой-нибудь фонд, но, говорит, приятней помочь живому человеку, который ему симпатичен, чем названию с большой буквы. Но дело не в том. Я знаю, это он из-за дочери. Он же теперь думает, ей катастрофу нарочно подстроили, как нам. И у него куча знакомых-медиков. Именно то, что мне нужно.

— Всё именно так, как нужно, — протянула Джис. — Он просто создан для тебя, Лэй.

— У меня есть псир, — напомнила Лаиса. — И мне всегда везёт. Ты о чём? Он тебе не нравится?

— У меня нет причин, чтобы он не нравился, — медленно произнесла Джис. — Но он слишком сложный.

— Да уж надеюсь, посложнее амёбы. А ты считаешь примитивность достоинством? Ну, примитивных особей мужского пола вокруг полным-полно. Если они тебя привлекают — не тревожься, отыщешь.

— Почему ты ему веришь, Лэй?

— А почему я не должна ему верить?

— Ты о нём не знаешь ничего. Кроме того, что он сам же тебе рассказал.

— Зачем ему меня обманывать?

— Зачем кому-то понадобилось взрывать наш дом, Лэй?

— Ты с ума сошла! — заявила Лаиса, убыстряя шаг. Они вышли за живую изгородь из роз и шагали по низкой увядшей траве к холмам. — Он-то при чём? Что ещё за капризы? Он милый, щедрый, и мне очень нравится перспектива иметь такого человека своим опекуном. И пока не объяснишь, я не передумаю.

— Ты тогда сказала: прыгай. И ничего не объясняла. И где бы мы были, если б я тебе не поверила?

Лэй заколебалась… но крохотные росточки сомнений исчезли раньше, чем она успела их заметить.

— Вот именно, — промурлыкала она, язвительно сощуриваясь. — Наконец-то до тебя дошло. Чудесно. Лучше поздно, чем никогда. Где бы мы были, если бы ты мне тогда не поверила? И где мы будем, если ты не поверишь мне сейчас? Если не ошибаюсь, ты изо всех сил пыталась утянуть меня в дом, рыбка. Тебе, насколько я припоминаю, на балконе было неуютно.

Нанеся этот удар, Лаиса скрестила руки на груди и торжествующе смотрела в упор на поверженного противника: Джис сидела на камне, заросшем упругим мхом, и вид у неё был совершенно растерянный.

— Глупышка. — Лэй дунула сестрёнке в лицо: — Вот, сама же и разнесла в пыль все свои песочные сооружения. Ну, где твоя знаменитая логика? Ты поверила мне на балконе, и только поэтому мы живы. Так верь мне и сейчас. Я не бросаюсь на шею кому попало. Он мне понравился, а до него мы от людей прятались. Вокруг нас сплошь опасность и тайны — любой сенс, наверно, будет тут дёргаться, как твой любимый Тэйн на электростенде… Мы всё разгадаем, Джис. Главное — университет, а с его деньгами туда попасть намного легче. А одинокий человек со склонностью к филантропии получит удовольствие, что кому-то помог. Ничего тут нет плохого, сестрёнчик. Пойдём, сейчас будет гроза. Вон какие тучи.

— Иди. Я попозже.

— Ну, не глупи. Ты промокнешь и простудишься.

— У меня дождевик. И я не болею от холода. — Она, хмурясь, глядела на холмы. — Мне надо подумать.

— Великий мыслитель. — Лэй потрепала её по волосам. — Ладно. Мёрзни, думай, делай всё, что хочешь. Только вернись, пожалуйста, засветло, а то он разволнуется и побежит искать заблудившегося ребёнка.

Джис не улыбнулась, и Лаисе это не понравилось.

— Слушай, — сказала она, — давай вечером ещё поговорим. Но тогда уж объясни толком, отчего ты его боишься. Хотя бы постарайся. А если он спросит, скажу — я пока не решила. Ты довольна?

Джис, впервые с момента исчезновения их дома в бесшумной вспышке, казалась обрадованной.

— Ты подождёшь соглашаться, Лэй? Честно?

Лаиса облегчённо усмехнулась. Дети должны вести себя по-детски и быть глупышками… а не бесчувственными, безразличными созданиями с глазами без возраста, логикой комма и мёртвой душой!

— А когда я тебе врала? И если уж ты такая недоверчивая, я могу попросить у него документы, я ведь уже не притворяюсь кретинкой. Тем более, стоит мне согласиться, и они сразу понадобятся. Можешь успокоиться и обдумывать, сколько душе угодно, а я пойду домой обедать.

И она пошла, потом побежала, как грациозный оленёнок, позволяя ветру трепать распущенные длинные волосы. «Домой». Джис болезненно поморщилась. Почему это слово прозвучало так неприятно? Почему столь удачное и своевременное разрешение большинства их проблем отталкивает её, как вода выталкивает на поверхность пробку, и вместо радости вызывает… едва ли не ужас?

Лэй исчезла за дверью, а сестра смотрела ей вслед, отрешившись и от мыслей, и от ощущений, — вся во власти бездумного созерцания. Так, застывшая в мгновении-вечности-пустоте собственного взгляда, недвижимая и безгласная, Джиссиана Тай и встретила второй акт своей трагедии. Сперва непонятно поблёкли розы, затем дом и сад окутались золотистым туманом, и не успело её сознание пробудиться и задать вопрос, как всё было кончено. Она сидела на камне — совсем одна в пустой долине. Кроме неё, была трава, и облетевшие осины тут и там, и холмы, и предгрозовое свинцовое небо, и ветер. А больше — ничего. Ни белого домика, ни сада, ни единого признака, что они вообще тут были, в чём она скоро убедилась… ни её сестры. Дом Бартона исчез бесследно, а Лаиса исчезла вместе с ним. И раньше, чем подбежала к месту растаявшего дома, — даже раньше, чем спрыгнула с камня, — Джис догадалась: сестру свою она не увидит больше никогда.

___

У неё остался её плед-накидка, дождевик и перочинный нож. И цель — университет. И клятва. Больше ничего и не было нужно; об остальном она позабыла. Она шла, целиком отдавшись инстинктам, как крохотный неукротимый чёрный зверёк — дикий зверёк с острыми зубами и неприветливым нравом. После она почти ничего не помнила: ни мест, ни погоды, ни лиц, была она голодна или сыта, досаждал ей холод или дождь… Всё, что она ни делала, делалось словно бы без её участия. Похоже, рассудок ей часто отказывал — чему потом она радовалась: тогда её вёл псир, и совершенствовался при этом, а от рассудка толку всё равно не было.

Она никого не опасалась и не пряталась; но довольно долго псир выбирал ей уединённые, безлюдные дороги. Затем появились люди, чрезмерно суетливые и склонные задавать чересчур много вопросов; она ответила на один: куда направляется. Могла бы, конечно, рассказать всё, от начала до конца, но ей не хотелось попусту тратить на этих шумных бестолковых людей слова, которые неизбежно придётся повторять в Ятрине. Люди, кажется, были слишком возбуждены чем-то, связанным с её персоной, но чем — она не поняла, да и не стремилась понять. Они жалели её — абсолютно без всяких оснований, так как ничего о ней не знали, непрестанно суетились вокруг, что ужасно её утомило, и говорили ласковые слова, в искренность которых она не верила. Однако встреча пошла ей на пользу: помимо еды, ванны и постели (всему этому она не придала особого значения) появился флаер, куда её усадили, и начался последний этап её странствия — полёт.

Так Джиссиана Тай попала в Ятринский психосенсорный университет. И заканчивалась осень, и трава пожухла и приникла к холодной земле, и облетели деревья. И когда она вышла из флаера на эту траву и останки увядших листьев, на неё сыпались, кружась и танцуя в воздухе, лёгкие кружевные снежинки и тут же таяли, оставляя на чёрной ткани пледа крохотные капельки, похожие на слёзы.