Глава 34. Давным-давно, в далёкой галактике…

— Я слышал песни о том, что произошло на свадьбе. И на правду они не похожи. Твоих рук дело?

— Конечно. Хотя стихи не мои, поэзия никогда мне не давалась. К счастью, у нас есть отличные поэты. Не говоря о певцах, способных окутать души людей той правдой, которая нам требуется.

— Правда, которая требуется, — но не та, которая является ею? Так чего же ты хочешь?

— Мира. Жизни без войны, вообще, навсегда. Хотя бы в одной стране — но чтобы слово «война» осталось лишь в песнях и сказках.

— Это невозможно! Воевать — в людской природе. Когда я был ребёнком, войны не было, но вокруг меня люди постоянно сражались между собою и кто-то погибал. А ведь мы — собратья, хотя из разных кланов. А сколько крови всегда лилось вокруг трона… Дети свергали отцов, родичи уничтожали друг друга, да и в твоих песнях свадьба завершается смертью и предательством.

— Сейчас вокруг нас — дни войны. Пусть мирное соглашение подписано, но могилы ещё свежи, ненависть ещё не угасла. Люди не верят друг другу. Зато сказке о том, как предатель отравил доброго короля во время свадьбы, поверят все. Это объяснит и новую фигуру на троне, и исчезновение того, кто в глазах половины страны — законный правитель. Желанный и любимый. И достойный трона. Хоть сам он упорно так о себе не думает…

— Я не наследник трона и никогда не желал его! И меня не радует, что количество людей между троном и мною за годы войны сократилось. Но есть Джерин, он не дальний кузен, а сын короля, и я этому очень рад! Мне хватит титула главы нашего ордена… того, что от него осталось. Хотя ты знаешь, править там по сути некем…

— Об этом я и хотел поговорить, Тшер ми эрин.

— Ты нечасто зовёшь меня так.

— Я помню, кем мы стали. И этой стране, и друг другу. И в этом суть моего плана установления вечного мира.

— В нас? О, погоди… связь наших душ и сила, что ею даётся… Но нас же так мало, Лют! Выжили единицы. Мы знаем нескольких детей, но они даже не понимают, кем могли бы стать… возможно. Всего лишь возможно. Какую армию ты хочешь создать для окончательной победы? Мы в руинах, нас спасло чудо, но пройдут годы, пока мы сможем снова с кем-то воевать… даже твоё звёздное могущество не заменит армии! Тем более, после того, что ты сделал. Я знаю, ты вернул с той стороны не только Дэйна. И чем заплатил за обман смерти?

— Ты знаешь больше, чем я хотел бы тебе раскрыть.

— Я ощущал всё это. Умирать с тобою раз за разом не было моей заветной мечтой.

— Мне жаль. Но те, кого я спас, — они такие же, как мы. Они сами не знают, насколько необходимы. И это напрямую касается способа остановить войну. Как думаешь, каким образом возможно полностью её прекратить? Сделать так, чтобы воевать людям этой страны уже не пришлось никогда?

— Боюсь, лишь убить всех воинов врага… но вряд ли это поможет: останутся дети, и матери воспитают из них новых воинов. Но я не отдал бы приказ истребить всех. Если ты ведёшь к этому, прости. Этим я заниматься не согласен.

— Мне казалось, ты знаешь меня достаточно, чтобы такого не предполагать. Поверь, если бы я пожелал всех уничтожить, соседних стран бы уже не было. Особенно после тех воскрешений. Они не отняли у меня силу, но чем больше я устаю, тем труднее её сдерживать. Без тебя я бы не смог.

— Со мной тоже вышло не очень-то сдержанно. Немногие там уцелели… но я не могу их жалеть. Хоть, наверно, и должен. Даже сейчас твоя идея объединения с врагами, которые нас почти погубили, кажется мне безумной. Пусть я и понимаю, что ты прав. А всё моё воспитание, чувства — протестуют. Нам ещё долго предстоит сражаться — не оружием в битвах, а с мыслями и привычками людей.

— Это мне знакомо. С ними я сражаюсь с детства. Но здесь мы победим, не расправляясь с несогласными. А насчёт прекращения войн — что ж, в целом ты прав, сам я когда-то пришёл к схожему выводу. Но начал более мирно — с идеи уничтожения оружия.

Его собеседник удивлённо молчит. Он отвечает привычным способом: усмешкой. Но в устремлённом на него взгляде читается требовательный вопрос — да и зачем было затевать этот разговор, если не объяснять?

— Убивать я не хотел никогда. Но прекратить войну, которая длится десятилетиями, — да, к этой цели стоило стремиться. В теории это казалось лёгким: если отнять у армий вооружение и транспорт, всё заглохнет само собой. Даже от страны к стране не провести армию, если между ними — океан, а у вас нет кораблей.

— Их можно построить. Но ты ведь говоришь не об океане. Если страны разделяет небо, а битвы ведутся не сталью и стрелами… видимо, на изготовление такого корабля нужно куда больше времени? И особых материалов?

— Да, и выстрел оружия, установленного на таком корабле, может уничтожить страну разом. А иногда и целый мир. Я видел такое.

— Ты говорил об этом… вначале. В бреду, когда мы нашли тебя. Я думал, ты болен чем-то, что ведёт к безумию.

— Мне повезло, что решив так, ты не убил меня.

Он усмехается снова, но второй слишком серьёзно настроен, чтобы смеяться его привычным шуткам:

— Повезло, что я успел влить тебе настой дрёмы прежде, чем услышали другие. Я тогда несколько суток почти не спал. Боялся, что едва закрою глаза — ты откроешь рот, и твой бред дойдёт до чужих ушей. А уж тогда убили бы нас обоих.

— Ты ведь мог оставить меня, Тшер.

Его слова звучат мягко, но второй гневно сжимает рот, сдерживая резкий ответ. Он прячет улыбку.

— Да, мне повезло, — тихо роняет он, глядя на пляшущий в камине огонь. — Очень.

— И нам тоже, Лют. Сколько бы осталось нам жить, не наткнись я на твой небесный корабль? Знак? Неделю?

— Наткнуться мало, ми эрин. Ты смог не убить того, на кого наткнулся, а так поступили бы немногие.

Собеседник хмурится: он не любит воспоминаний, они смущают его. Воин с малых лет, командир отряда, отправленного в виде особой чести патрулировать лес на границе, откуда то и дело пробирались враги, — да, найдя чужака, он обязан был убить. А сперва провести полный допрос с применением пыток — и уж коли речь шла о полётах среди звёзд, а значит, о делах вэйской Тьмы, то завершить путь пленника надлежало не сталью, а на костре. Но он не сделал этого. Ничего. Зато трое суток сидел возле, согревал, поил и лечил, как мог, — и прятал от соратников странности «больного охотника», что толкнули бы их на предписанное законом убийство.

Охотника, который привык ставить капканы вовсе не на зверя в местных лесах. А спустя знак расставил капкан на парочку враждебных армий — и те в него попались. На глазах третьей армии, не посмевшей вступить в бой с тем, кого уже открыто звали «не-человеком», созданием Света, наделённым великим могуществом и высшей мудростью. И хотя молодой командир — единственный — видел, как «высшее создание» валяется в грязи без сознания, мечется в жару, бредит и умирает, но и он иногда сомневался, не лжёт ли ему память. Навсегда прекратить войну — не убивая… разве подобные мысли могут прийти в голову обычному человеку?

— Военные корабли строились не на землях тех, кто сражался: они были слишком большие. Сперва их собирали в космосе на специальных станциях… Как если верфь построить не на суше, а посреди океана. Понимаешь?

Второй нетерпеливо кивает, через миг хмурится, досадливо встряхивает головой:

— Не совсем. Не объясняй через каждое слово. Что такое космос и планеты, до меня дошло давно. Но я не могу всё это вообразить. Что для тебя не новость. И не говори со мной как с малолеткой. Просто — говори.

— Тогда у меня уже был не один корабль, а эскадра. Хоть по меркам армий, которым мы решили противостоять, и небольшая. И слишком мало было нас… таких, как я. Они звали себя «детишки Люта», тигрята, а мой друг называл нас «лютики» — он говорил, что это название цветка. Сорняка, способного расцвести даже на сухой земле, пробиться сквозь трещины в асфальте. Мы и были такие. Странные, пугающие, ненужные… а тем, кому подыскали применение, повезло куда меньше. Никому не верящие — даже себе. Мечтающие о мести и отлично умеющие убивать. После того, как я сумел убедить их, что месть не выход, и нам надо не множить смерти, а наоборот, — примирить горстку чудом выживших твоих рыцарей с перепуганной таднирской Вершиной было детской задачкой.

— Неизменно скромный милорд Лют Тайгер.

— Лишь знающий себе цену. Слышал очередное прозвище? Трэйел. Дэйн говорит, меня так уже именуют в балладах. Звучит красивее предыдущего.

— Энджейсин? А чем ты недоволен? Озаряющий тьму — это неплохо… для Звёздного Тигра.

— Уж слишком вычурно, да и от Звёздного Тигра я был не в восторге. Что значит Трэйел? Если я верно понял, то вторая часть пишется как «эйрииэл» — Мерцание?

— С таким произношением ты точно не сойдёшь за лорда. Эйри’иэлл. А «трэй» — дитя, сын или дочь. Родство, а не возраст. Трэйел — Дитя Мерцания. Да, это красиво. И подходит тебе. Больше, чем Лют. Твоё имя напоминает кличку лошади, эджейан!

— Куда мне до того, кто был наречён «Тшиэрис», Сияющий. А мне дали не имя, а кличку, ты прав. Зачем будущему рабу что-то сложное.

— Не говори так! Твой смех слишком полон яда, когда ты вспоминаешь детство, а я ведь это ощущаю… Неужто после всех лет звёздной славы ты не можешь забыть?

— Да я и забыл. Ты слышишь не меня, а собственный гнев, отражённый от моего псира… таднирцы зовут это Кружевом Чар. Если Трэйел нравится тебе, я сменю имя — это всё равно пришлось бы сделать. И тебе тоже надо выбрать что-то взамен Тшиэриса.

— Просто Тшер. Так, как пишется, никто не говорит. Но зачем его менять? Зачем твоя сказка о короле, убитом на собственной свадьбе? И ты расскажешь дальше о том, как вы летали меж звёзд и забирали у воинов оружие?

— Не о чем рассказывать. Ничего не вышло. Мы подводили эскадру к базам, блокировали вылет и по всем каналам передавали требование: эвакуироваться с базы без оружия. Способ проверить, что оружия на кораблях нет, у нас имелся. Даже не один. Мы давали людям достаточно времени, чтобы улететь. Не смолкая, повторяли, что по истечении срока эвакуации база будет уничтожена, и ни один разрушитель, ни одна пушка её не покинут — в том числе, на наших кораблях. И откупаться от нас бесполезно — мы не пираты и явились не за добычей.

— Они вам, конечно, не верили.

— Конечно. Мы делали предупредительные выстрелы по объектам, где людей не было, но поскольку там обычно не было и ничего особенно ценного, то они не принимали нас всерьёз — и разумеется, кидались в атаку.

— А чего же вы хотели? Воины обязаны биться до последнего, защищая крепость или форт. Это долг чести.

— Да какая там честь. Больше половины армий состояли из наёмников, а их честь всегда ровно там же, где кошелёк. Да, они защищали, но только потому, что мы угрожали уничтожить их собственность, большие деньги. Они и сами были не прочь за наш счёт поживиться. Эскадра без символа одной из корпораций, да ещё и в руках идиотов, готовых попросту взять и взорвать целое состояние — вместо того, чтобы набить корабли трофеями.

— Не понимаю. Когда воюют страны, это ясно, а кто же воевал там? Миры, соединённые в подобие стран?

— Корпорации. Торговые союзы. В этой игре планета — примерно как кусок плодородной земли, за который дерутся двое соседей. Как ваш Тефриан, но зачастую — даже без ваших ничтожных шансов.

— Ты сделал у нас то же самое, что делал среди звёзд… Всегда всех защищаешь? А для себя что же?

— Это было для себя. У каждого свой способ искать покоя.

— Битвы и покой плохо сочетаются. Эти воины на базах хоть раз подчинились? Или всегда пытались убить вас?

— Иногда пытались обмануть. Отправляли крейсера без тяжёлого вооружения, но забитые всем, что стреляет. А другие попросту отказывались улетать — думали, мы блефуем и по людям удар не нанесём…

Второй молчит. Понимая: иные вопросы не следует задавать. Но тот, кого зовут Лютом, мягко отвечает:

— Мы делали то, о чём предупреждали. Иначе во всём этом не было бы смысла. Там гибли не только военные — техники, персонал, семьи… Нет, я не озаряющий тьму, ми эрин. Мои руки в крови сотен тысяч, тьма вокруг меня не рассеивалась, а росла. Самое страшное, что к этому привыкаешь. Когда я понял, что жертвы кажутся мне оправданными, я это бросил. Войну не остановишь войной. Хотя я вовсе не уверен, что там у меня получилось, но тут — другое дело, тут я вижу один способ, и он должен сработать. Всё дело в людях… как всегда.

Его друг вглядывается ему в лицо, настойчиво и тревожно, и с обескураженным видом отводит глаза.

— Ты и впрямь не человек, наверное. Я просто не могу понять. Ты говоришь, что твои силы — не волшебство, и таднирцы твердят то же самое, но разве обычные люди могут менять суть других людей? Прекратить войны — что дальше, велеть воде течь в гору? Указывать ветру, в какую сторону дуть? Как без волшебства богов это возможно?

— Водой и ветром вполне возможно управлять, но я уж точно не бог и в них не верю. Никогда их не встречал, да и волшебства тоже. Я верю в силы природы, силы людского разума. Это не магия, Тшер. Ты же не зовёшь магией создание тканей, красок, мечей, лечение болезней и ран. Люди разбираются в устройстве мира, своих тел… но есть и разум, и он тоже непросто устроен. Не говоря о том, что вы зовёте Кружевом Чар.

— Наши Слышащие говорят, что устройство душ — таинство, как и всё, связанное с Чар. И уму людскому оно неподвластно, а пытаться постичь это — путь в трясины Тьмы. Лишь боги, уже переставшие быть людьми из-за своей доблести и доброты, могут понимать суть Кружев.

— И ещё ваши Слышащие говорили, что людей, изучающих Чар, следует звать колдунами и сжигать на костре. Не стоит верить в слова Слышащих, эджейан. Тем более, полагаю, после возвышения Вэй, объединения с Тадниром и создания Созвездия их весьма мало осталось.

— Не все из них призывали разводить костры. Я знаю нескольких, что искали убежища в нашем ордене. Это хорошие люди. Быть может, они и неправы насчёт злой сути вэй, но я точно знаю: по их вине никого не сожгли.

— Я не против. Чем меньше смертей, тем лучше. Я велел издать указ с запретом убивать их, но что толку… кто посмеет осудить месть за гибель ребёнка, брата, отца или матери? Слышащие принесли этой стране немало горя. Как и подобные им в других мирах. Тех, кого вы зовёте чар-вэй, уничтожали всюду и всегда. Там, откуда я улетел, я попытался это изменить, но что вышло, не знаю. Но здесь мы можем изменить всё. Ты хочешь?

— Хочу ли, чтобы не было войн и напрасных смертей? Чтоб людей, видящих больше прочих, как Дэйн, не звали злом, не преследовали и не сжигали? Чтобы мы жили в мире честности и добра, а не крови, страха и лжи? Лют, да кто же не хочет?! Скажи, что сделать, и я переверну горы для этого, умру для этого, только бы получилось!

— Получится. И умирать не придётся. Довольно того, что я убил тебя в песнях о королевской свадьбе. И сделал богом, кстати; люди наверняка решат, что их отважный король-победитель стал сильнейшим из богов. Скоро и об этом появятся песни, и не мы с Дэйном будем сочинять их. Скажи, а готов ты жить в мире, где у твоего ордена не будет богатства и особой власти, и не происхождение будет определять, кто станет одним из вас, а лишь выбор этого человека? Сможешь принять как собрата — простолюдина? Мастера, крестьянина, Слышащего?

Молодой командир, давно известный среди народа не по имени (сейчас его друг считал это большой удачей), а по прозвищу — Золотой Сокол, — озадаченно морщит лоб.

— Допустим, я смогу убедить ребят, да и кого убеждать — горстку выживших и детей. Но ведь те люди не воины. Для чего им идти к нам?

— Для того, чтобы стать воинами — но не теми, кто обнажает оружие. Не кто воюет, а кто готовится защищать.

— Ты весь день говоришь загадками. Или это шутка, как насчёт богов?

— Никаких шуток. Послушай, Тшер. Ты замечал, как легко одним людям убивать и как сложно — другим? Тебе?

Юноша неохотно кивает. Не испытывать восторга от гибели врагов — не то, чем стоит гордиться воину.

— Ты чувствуешь в глубине души, что оборванная тобою жизнь что-то рвёт и в мироздании, в сплетении нитей, которые тянутся из прошлого вдаль, что этот миг отзовётся в будущем, как брошенный в воду камень оставляет на ней круги… а падая на дно, он его меняет — незримо для нас, но что будет с рекой, если дни напролёт десятки людей станут кидать туда камни?

— Запруда?

— А что происходит с течением нашего времени, когда мы швыряем туда тысячи прерванных жизней? Ведь ты это ощущал всегда. Теперь, когда наши тени слились, я точно знаю. Ты чувствуешь эту реку с детства, хотя смог шагнуть против течения лишь несколько раз и сам не понимал, что делаешь. Но я понимаю. И те ребята, которых я вытащил с той стороны, они точно такие же. И среди твоих выживших братьев ещё есть такие. Воины лишь потому, что родились в семьях Братств. Убийцы, но так и не постигшие радости от убийств, не привыкшие к ним.

— Мы не убийцы!

— Знаю. О том я и говорю. Поэтому тогда в лесу ты спас, а не убил меня. Но другие, твои соратники, поступили бы иначе. Ты это понимал. Ты привык к тому, что люди мыслят и чувствуют иначе, ты всегда скрывал свою суть. Но разве тебе было просто? Дэйн говорил, что в детстве долго учил тебя лгать, а в итоге выучил лишь молчанию.

— Я не люблю лгать, и что из того? Это часть нашего кодекса чести. Война всех нас прекрасно переучила…

— Тшер, я говорил со всеми, кто умеет шагать против течения времени, как ты. С каждым. И они все отвечали мне одно и то же. Не способные радоваться смерти врага, ненавидящие ложь. Далёкие от любого насилия, любого вторжения в чужую сущность и свободу, даже если это на пользу им. Чувствующие других как себя, а себя — не теми, кого несёт поток, а кто стоит на берегу… боюсь, слов для этого нет, да и они описывали это с трудом. Ты понимаешь?

Второй молчит, не сводя с друга глаз — внимательных, полных нетерпения и жажды… и да, он понимает.

— Есть ещё кое-что, но это уже сложнее. Псинэргоматрица… кружево Чар. У вас всех они отличаются одним общим свойством, и для него у меня нет даже образа. Если коротко, я слышу ещё одно измерение, спираль вглубь и за пределы… чёрт, это как цвет звука, у которого есть ещё протяжённость и глубина… и он синий, но почему, не спрашивай. Там, откуда я улетел, я довольно многое загнал в формулы и учебники, но только не это. И к счастью для вас, таднирцы тоже не знают, иначе за шесть лет войны успели бы заметить, понять и всех вас уничтожить.

— Некоторых они долго держали в плену, — голос второго уносит свистящий ветер. — И пытали. Как Дэйна.

— Да. Они изучали, естественно. Но такие, как ты, для них незаметны, это ясно. Вот меня обнаружили сразу — и кинулись сдаваться… и разумнее этого они ничего не могли сделать. Хотя можно было куда скорее завершить эту войну, но что взять с тех, кто вообще не видит смысла в войнах. Они вас недооценили. Это плохо бы закончилось.

— Это уже плохо закончилось. Ты видел могилы детей и женщин. Ради Мерцания, плохо… куда уж хуже.

— Поверь, хуже бывает. Земля не выжжена, реки не отравлены, выжило много людей. Женщины погибли не все.

— В каком кошмаре ты жил…

— Эджейан, играй я против вас — я сам стал бы худшим из кошмаров. Не было бы шести лет. Шести дней хватило бы. И так долго — лишь потому, что страна требовалась завоевателям в пригодном для жизни виде.

— Не знай я тебя по-настоящему, я безумно бы тебя боялся.

— Правильно, меня и надо бояться… всем, кроме тебя. Я несказанно рад, что у таднирских лордов Вэй хватает ясности зрения, чтобы со мной не связываться. Так слушай, к чему я веду. Странное свойство псиров… кружев, что отличает тебя и тех нескольких ребят, — оно как-то связано с вашей неприязнью к убийствам, насилию, лжи. И с природой времени. Я пойму эту взаимосвязь; пока у меня только догадки, да и важно сейчас другое. Мы можем найти таких людей. Собрать их вместе, подбросив наживку, которую они не смогут не заглотить. Новый орден. Ты говоришь, Слышащие ищут у вас убежища, и отлично, потому что мы возьмём часть их учений о тропах света и тьмы, чтобы создать новый кодекс ордена. Ордена Света. Никаких костров для вэй, никаких битв и раздувания вражды. Мы напишем заповеди, первой из которых будет запрет убивать. И лгать, и применять к людям силу ради своих желаний… Мы с тобой продумаем формулировки. Ты улавливаешь суть?

Второй медленно качает головой, не сводя с друга расширенных глаз.

— Кажется, я всё-таки связал свою душу с богом. Ради Мерцанья, Лют, ты хочешь запретить воинам убивать?

Тот, кого зовут Лют, тихо смеётся.

— Ещё слово о богах, и я всерьёз займусь пересмотром вашей концепции высших существ. Объясни, как я могу быть богом, если, по-твоему, они состоят не из плоти, а из кружев Мерцания, и люди становятся ими после смерти? Я пока не умер.

По губам второго скользит неуверенная усмешка.

— А что же ты сделал, когда возвращал Дэйна?

— Перестань, всё равно я не поверю, что эту ерунду ты говоришь всерьёз. Ты ощущаешь то же, что я, слышишь мои чувства, и прекрасно понимаешь, что я обычный человек. Ну… ладно, необычный. Но уж точно из мяса и костей, а не из невидимых поющих кружев. Когда ты подобрал меня, то и костей, и крови достаточно насмотрелся.

— И это не отменяет того, что потом ты мог стать богом… откуда мне знать, как они устроены, их же никто не видел. И я всё-таки не понимаю. Собрать тех, кто не приспособлен для войны, запретить им отнимать жизни — но что дальше? Выйдет уже не братство, а обитель для Слышащих… они постоянно рассуждали, что путь к Свету и убийство несовместимы. А потом толкали других разводить костры.

— Ну нет, это будет по-прежнему братство воинов. Иначе с какой стати остальные станут слушать и уважать детей этого братства? А я хочу, чтобы их уважали. Мне нужна реальная сила, сравнимая с силой таднирских лордов вэй, которые войдут не только в королевский Совет, они будут всюду. Их знания и таланты нужны этой стране. Особенно сейчас, когда всё лежит в руинах. Но если ничто их не сдержит, они попросту захватят власть и превратят обычных людей в слуг, а затем в рабов, как заведено было в Таднире. И как они наверняка планируют жить дальше. Нам требуется противовес. Нечто, способное превзойти Чар.

— У нас есть ты.

— Нет. Один человек — каким бы могущественным он ни был — это всего лишь человек. Он уязвим. Он смертен. Если нельзя подобраться к нему, возьмутся за его близких. Я не хочу становиться мишенью или превращать в неё тебя. А у тебя есть Дэйн, Джерин, Венелла, появятся дети… За всеми я не услежу. Это не путь. Я говорю о силе, которая не заключена в ком-то одном. О силе, проявление которой наши новые союзники уже испытали. Силе, в которую они поверят — и будут уважать её и страшиться. А люди увидят в ней гарантию безопасности и защиту — как от иных сил, так и от тьмы, угрожающей душам. Людям такое нравится. И этой силой станет орден Света.

— С запретом убивать? Не смеши меня. Тех, кто не может убить, люди не уважают.

— А мы их уверим, что дети нового ордена при необходимости ещё как смогут. Они будут оттачивать воинские умения с детства. Вся страна будет знать, что нет воинов, им равных, и поскольку речь идёт о бывших братствах, то никого это не удивит. Для того, чтобы доказать силу, убивать необязательно. Хватит удачной драки. В конце концов, мне нужны люди для наведения порядка. Пока этот орден будет усмирять мародёров и прочую шваль и восстанавливать в стране порядок, на их военную сноровку насмотрятся.

— На всю страну нас не хватит. Тех, кто придёт на твою наживку, сперва потребуется обучить… а нас осталось так мало, что я каждый миг боюсь бунта и захвата власти лордами вэй. Будь я одним из них, я бы уже планировал подобное.

— Будь ты одним из них, ты помнил бы обо мне и не осмеливался на такие мысли. Но именно этот поворот я хочу раз и навсегда предотвратить. Послушай. Люди не знают толком, как нам удалось столь сокрушительно победить. Они говорят о боге со звёзд, и хорошо, мы с Дэйном сами писали об этом песни. Но бог должен уйти. А вот его сила, дарованная достойным, — останется. Сила, вручённая истинным сыновьям Света. Первым из которых назовут лорда Ардена. Отважного воина, применившего в решающей битве дар богов, чудесную высшую тайну.

— Великую тайну, которой нет? В самый раз для несуществующего лорда Ардена… мог бы выбрать не кличку, данную мне вэй в насмешку. Лорд Тень… Уж лучше Золотой Сокол — в этом прозвище хотя бы есть доблесть.

— В их устах это не насмешка, а похвала. А великая тайна — неплохо звучит. Так мы её и назовём. Великая Тайна, которую хранит орден Света. Сила, развеявшая огромное войско воинов-вэй, как горстку пушинок.

— Но это была твоя сила! Они же знают, они чувствуют тебя. Лют, ради Мерцанья, вэй песнями не обмануть!

— Их мы обманем не песнями, ми эрин. Мы их обманем правдой. Собственно, уже. Я же говорил — они твой дар играть со временем не чувствуют. Для них такие, как ты, и впрямь волшебство, причём страшное. Я по себе знаю. Когда привык всё чувствовать и понимать, то абсолютное непонимание пугает. Будто тебя разом лишили слуха, зрения, а заодно рук и ног. Это без всяких песенок жутко.

— Но наша взаимосвязь, наша серен… ты тоже не понимал. И когда меня ранили, а у тебя пошла кровь, ты не ожидал. Ты впервые выглядел испуганным. Я тогда решил, ты боишься за меня… но значит, дело в другом?

— Не сравнивай. Ещё скажи, что я боюсь тебя. Тшер, это не то. Да, в первый миг я испугался. Я вдруг ощутил, что твоя боль может меня вырубить раньше, чем я успею взять её под контроль. И то, что во мне засело, вырвется на свободу. А ты видел, как оно реагирует на угрозу. Как повезёт. Или затянет рану — или уничтожит всё вокруг, что сочтёт опасным. А боль-то твоя. Значит, ты и угрожаешь… Но я разобрался. Не думай об этом. И главное, сам не бойся. Оно чувствует страх. А твой сейчас наверняка ощущается как мой, и лучше для всех, чтобы его не было.

— Умеешь ты успокоить. Ладно. Не бояться друга, хранящего часть моей души, у меня как-нибудь получится.

— Подозреваю, что с душами всё посложнее, но это прояснить мы ещё успеем. Что скажешь о новом ордене?

— Ты хочешь собрать людей, обладающих способностью менять время, это ясно. Дать им возможность жить в мире и покое и развивать эту способность… чтобы они могли, если понадобится, дать отпор амбициям вэй. И чтобы люди знали: вэй не всесильны, на них есть управа. Но ведь это же игра, Лют. Притворство. Да, у меня дар есть, но я его толком не знаю. Он помог мне уцелеть в сражениях, и только. Это не та сила, что может уничтожать врагов сотнями, как у тебя. Допустим, в Великую Тайну все поверят, и обладатели дара соберутся, и ты начнёшь нас учить… кстати, как ты начнёшь, если сам этим даром не владеешь? Но хорошо, ты поймёшь. И нам поможешь. А тут враги соберутся с силами и нападут снова. И что тогда? Воины, которые не умеют убивать, просто погибнут. Дар времени не спасёт их. И всё начнётся сызнова, только нам уже никто не поверит — и обычные люди, и вэй. И если вэй удержат страну, то после уж точно захватят власть. Я бы так и сделал.

— Поэтому, ми эрин, мы не дадим им такой возможности. И никто на нас не нападёт. О чём шла речь, помнишь? Избавиться от войн навсегда. И тут начинается самое интересное. Я соберу людей с даром времени не только для того, чтобы им жилось вольготно. Точнее, вовсе не для того. Мы построим для них замки с особыми башнями, очень высокими, вэй смогут это. Пока не знаю, сколько башен понадобится, не меньше семи точно; я сделал лишь черновые расчёты. И эти башни станут опорами для купола, который накроет всю страну. Сеть, сотканная из кружев Мерцания. На её создание уйдут годы. Тут нужны разные виды энергии, разные способности: как у меня, у Дэйна, у Элайвен, у Джерина. И у тебя. Звучит безумно, но однажды я уже делал подобное… с друзьями. Мы спешили и едва осознавали, что творим… и многие погибли. Моя… подруга погибла. Та сеть была непрочной, но я теперь знаю, как сделать её неразрушимой, по сути вечной. Сдвинуть во времени, совсем чуточку, на долю секунды, и любая атака придётся на прошлое… Пока мне не объяснить. Но у нас получится. Эта сеть не только скроет Тефриан от врагов; я вижу много применений. Например, управление погодой. Или связь на расстоянии — ты сможешь поговорить с кем-то в другой части страны, видя его ясно, словно он стоит рядом. И что очень важно — в этой сети, волновом поле, будут видны следы действий вэй. Чем сильнее вэй и чем само деяние значительней — тем след глубже и заметнее. Понимаешь, что это значит?

Второй глядит на друга почти робко — будто командир, прошедший шесть лет войны, превратился вновь в несмышлёного мальчишку:

— Если другие смогут видеть следы, то злодейство скрыть не получится. По следу будет видно, кто это сделал?

— Конечно. В этом и суть. Моё поле защитит страну не только от внешних угроз, но и от опасностей изнутри. А орден воинов Света, владеющих Великой Тайной, станет гарантией на случай, если поле всё же порвётся или кто-то затеет борьбу за трон. И в то же время — запрет на убийство, ложь и любое насилие оградит Тефриан от самого ордена. Такие организации нередко захватывали власть под видом стремления к миру и желания людям блага.

— Не удивлён…

Он молчит, явно колеблясь, и резким жестом отбрасывает светлые волосы с лица, словно готовясь к битве:

— Лют, ведь это не вся правда? Я знаю, ты ни словом не солгал мне, но есть то, чего ты не сказал. Главное.

Тишина. Ему отвечает спокойный взгляд чёрных глаз. И он не впервые думает: друг смотрит прямо в душу, в самую глубину, в тёмную, потаённую суть.

— Верно. Не сказал я многого.

Второму очень хочется отступить. Притвориться, что несказанное — детали плана, которых наберётся в сто раз больше, или вовсе непонятные вещи вроде «волнового поля»: оба слова по отдельности знакомы, но вместе — чёрт трясинный разберёт, как поля связаны с волнами, а оба они — с сетью и непроницаемой, да ещё и вечной защитой.

Но он не умеет отступать с детства. Как и обманывать себя. Тем более — говоря с другом.

— Пожалуйста, скажи. Я ведь чувствую эхо твоих тревог, твоих сомнений. Особенно тех, что скрыты.

— Я давно начал видеть… картины событий, беседы людей… как сны, но очень яркие и живые. Одни и те же лица. Там случается разное, иногда повторяется — будто мне нарочно показывают важное, чтоб я запомнил. Сперва я думал, что вижу родича: я рос в чужой семье и всегда хотел отыскать свою. Думал, у меня есть брат, и он тоже ищет меня. После, когда я лучше разобрался в природе своих сил и во взаимосвязях между сознаниями, я понял: это не настоящее время, а будущее. Мне нравились эти сны, в них было так мирно. Я видел ясное небо и звёзды, вдыхал чистый воздух — словно наяву оказывался там. То одним из них, то наблюдателем. Но потом всё менялось. Появлялась угроза. Чья-то воля ломала эту мирную жизнь, рушила всё… и когда я сам разрушил всё, что любил, и был вынужден уйти, я увидел, как человек из снов останавливает угрозу. Это был я. Или моя копия, мой двойник, и он использовал живущую во мне дикую силу, хищника, которого ты сумел обуздать. Я видел снова и снова: себя в сердце урагана, рвущего в клочья предметы, людей и звёзды, чтобы остановить разрушения куда ужаснее. И того, кто со мною рядом. Сдерживает меня, направляет. Я привык к мысли, что вижу родственника, которого не знаю, и мог лишь смотреть, записывать, передавать друзьям — мне казалось это важным, ведь угроза была чудовищной. А потом мой корабль упал на планету, и когда я открыл глаза, то увидел юношу из моих снов. Тебя, Тшер.

Второй кивает. Он не испуган, не удивлён, словно ждал именно этого. Чувства, мысли — всё замерло в зябком, призрачном ожидании.

— И здесь видения стали куда длиннее и ярче. Я снова видел тех людей детьми, потом взрослыми, и потом — бой. Я сразу понял, что нахожусь в мире снов, узнал небо и вкус воздуха. Но это не мы с тобой, к счастью. Будущее — видимо, далёкое. Я видел своё защитное поле, пока существующее лишь в моих мыслях и расчётах, но там оно было чем-то обыденным, привычным. Я видел высокие башни… они казались серыми, словно поседели, но во сне я знал: это лиловый гранит Каневара. По-моему, нужно много времени, чтоб камень изменил цвет.

— Столетия, — тихо роняет второй.

— И всё же я видел двоих, в точности похожих на нас. И они разделяли моё проклятие. То, что я всегда считал болезнью, чем-то извращённым, уродливым… а здесь я встретил тебя, и мы оказались связаны так странно, а потом я обнаружил, что ты можешь эту силу контролировать. Точно так же, как делал твой двойник в моих снах.

— Наши дети? Так своё проклятие ты передашь ребёнку, как цвет волос и глаз? А если детей будет много?

— Не уверен, что оно передаётся так. Впрочем, не знаю. Я не рассчитывал заводить детей. После того, как дети, которых я учил и считал своей семьей, погибли из-за меня, я улетел, чтобы никогда к людям не приближаться.

— Но отсюда ты ведь не улетишь?

— Не на чем… Шучу. Конечно, нет. Мы связаны намертво, уйти значит убить тебя… да и нет смысла убегать, раз ты сдерживаешь это. Но тут-то и вылезает та причина. Главная. Видишь ли, я знаю себя. С контролем или нет, я никогда не выбирал уничтожение. Случаев было достаточно. Друзей мучили и убивали у меня на глазах, и я хотел мести, хотел справедливости, но всегда умел себя остановить. Не превратиться в хищника, чудовище…

— Бешеного бира…

— Бир? Та пантера, что ты отогнал, когда нашёл меня?

— Пантера?

— Здоровенная чёрная кошка с весьма недобрыми намерениями. Мне понравилось, что ты не убил её.

— Та самка лишь защищала котят. Но биры впадают в бешенство от жары, и тогда уж их приходится убивать, иначе они убьют всё живое на своём пути. А кого не убьют, заразят бешенством.

— У биров это хотя бы названо правильным словом. Людская жажда уничтожения всегда казалась мне болезнью, хотя люди зовут её естественной, частью нашей природы… Человек не должен желать смерти и боли другим людям, если он здоров. А больные души надо не убивать, а лечить. В итоге я убивал сам, но никогда — радостно и легко.

— Как и я. Ведь я ждал последнего боя. Думал, буду радоваться, торжествовать. Хотя бы испытаю облегчение. А было лишь чувство, что всего меня вымазали грязью, снаружи и изнутри. И повторить это купание в грязи… нет.

— Поэтому мы и стали тем, чем стали. Я уверен, только очень схожие по сути псинэргоматрицы… души могли так соединиться. Но какими будут дети наших детей спустя столетия? Тот мальчик похож на тебя, как отражение, но это лишь внешнее сходство. Всё, что я о нём знаю, — он унаследует твой дар времени, и ему придётся принять проклятие. И хотя у нас мало шансов повлиять на его характер, но кое-что мы можем. Создать для него орден и заповеди, написать истории, которые он с детства станет принимать за норму. Я всегда верил, что человека можно воспитать каким угодно, если с умом взяться за дело. Я видел сотни тех, из кого воспитали хищников и шакалов, но этот ребёнок должен вырасти тем, кто никогда не выберет насилие — даже если однажды испытает его на себе.

— Меня воспитывали воином. Без особой доброты. Правда, лет до семи рядом был Дэйн, а он учил меня именно тому, о чём ты говоришь. Не отвечать злом на зло. Не делаться бешеным биром. Как-то он сказал: есть две чести, одна — у всего братства, а другая — твоя собственная. И если они поспорят, выбирай свою. Даже если будет больно. Если за это умрёшь. Но умрёшь живым человеком, а не одним из голосов, поющих хором, или куклой с каменным сердцем. Я тогда его не понял. Когда он сбежал в Таднир и его объявили предателем, я не спорил. Мне казалось, он выбрал свои желания, отбросив честь братства. А потом он спас меня, и спасал нас всех снова и снова, а его продолжали презирать, звать лжецом и трусом… а когда я попробовал объяснить, что без его помощи мы давно бы погибли, меня тоже назвали предателем. Хорошо, что ребята уже верили Дэйну и поверили мне…

— Хорошо для них, поскольку убить тебя — означало подписать приговор стране. Если бы меня нашёл не ты, мой хищник наверняка вырвался бы на волю. Только лицо из снов могло его остановить… лицо, на котором не было ни враждебности, ни страха, лишь тревога и желание помочь, а этого я от других вряд ли дождался бы. Тшер, я хочу дать этому мальчику, твоему потомку, возможность не выбирать между честью и честью. Пусть наш орден воспитает его свободным. Следующим не догматам и традициям, а лишь воле своего ума и сердца. Не стиснутым в оковах чьих-то правил, навязанной морали, долга и прочих милых способов заставить тебя забыть, кто ты по сути, и провести жизнь под грузом чужих ожиданий. Пусть делает лишь то, чего действительно хочет. Хотя это звучит странно, если речь идёт о воспитании воинов, да ещё и обладателей особо опасного оружия — а твой дар времени чертовски опасен, хотя ты его недооцениваешь. А вот вэй знают ему цену, поверь. И Великой Тайны ещё как будут бояться. А спасённые мною детишки вырастут. Тоже отлично разбираясь в нюансах силы и слабости.

— И понимая это… какой же свободы для них ты хочешь?! И как же твои заповеди? Нельзя убивать и прочее?

— Да, это их ограничит отчасти. Так я и не хочу сделать их бандой тиранов. Мне нужен орден защитников, а не чудовищ. Но настанет день, и один из них получит власть над моим… бешеным биром. Ты его лишь сдерживаешь, совершенно не задумываясь, что мог бы направлять; с тебя битв хватило. А он вырастет, не зная всех прелестей войны. Под защитой моего купола. В мире без голода, лишений, страха, напрасных смертей.

— Но это прекрасно. Звучит как сказка… наверное, тогда люди и впрямь смогут быть свободны, в ордене или нет: им и без запретов не захочется творить зло.

— Мой дорогой восхитительный Тшер. Провести полжизни, втыкая в людей куски заточенного железа, — и сохранить такие светлые иллюзии о природе этих людей.

— Мне можно, ведь у меня есть ты, образец мудрости. И что тревожит мудрого тебя в этой сказочной истории?

— Тревожит меня многое. Но главное — как сделать, чтобы твой потомок, обретя контроль над силой, не ринулся её использовать. Ярость. Страх. Боль. И опасней всего — убеждённость, что так будет лучше. Что чья-то смерть пойдёт на пользу остальным. Или их правнукам. Или долг и честь требуют, и очень жаль, но придётся.

— Но если он вырастет в твоём ордене, слушаясь лишь собственную совесть и повинуясь запрету убивать?

— Мы должны допустить возможность отмены запрета. Воины, вообще никогда не способные сражаться? Это лишено смысла. И смешно, а мне нужно то, что вызывает почтение и трепет, а не смех. К тому же, осознание, что вся их жизнь может рухнуть в любой миг, но лишь этим она и оправдана, — помешает им чересчур восхищаться собою. Жизнь, взятая в долг у судьбы, — это пробуждает смирение. И приучает ценить то, что имеешь.

— Это жестоко.

— Менее жестоко, чем всё прочее, что могло бы выпасть им, не будь тут меня, моих планов и моих снов. Я дам им мирную привольную жизнь, наполненную высшим смыслом и обещанием вечного Света, что бы он ни значил. И куда больше: возможность узнать самих себя. Увидеть ясно всё то, что лишь смутно ощущалось. Чем же это не счастье? Немного страха и сомнений — цена, которую они вполне смогут заплатить.

— Но вечно ждать крушения всего ценного — это не немного. И мой праправнук, свободный и привыкший делать что хочет, должен будет захотеть… чего? Погибнуть? Или убить друга? Что именно ты видел в снах?

— Как он управляет моим хищником, живущим в псинэргоматрице второго — я сперва принимал его за себя.

— А что тот второй? Тоже вырастет в ордене, или о его воспитании ты не думаешь? Он… погибал в твоих снах?

— Не уверен. Но он всего лишь сосуд проклятия, меч в руке потомка Золотых Соколов. Он не столь важен.