Глава 33. Взгляд в прошлое. Давние тайны

— Конечно, мы проигрывали войну Теней, — заявил учитель, отрываясь от толстой книги в кожаном переплёте. — Было бы весьма странно, если бы мы не проигрывали!

Я стоял посреди комнаты, где он поставил меня на рассвете (сейчас вечерело), и молчал: на вопрос было не очень похоже, а разрешения говорить, помимо ответов на вопросы, он мне не давал.

— Интересно? — он пристально глянул на меня. — Правильно. Как путь человека зависит от тех, кем он рождён, так и судьба страны неразрывно связана с её прошлым. Судьбы Тефриана и Звезды — одно. А ты часть Звезды… во всяком случае, можешь ею стать, если не дашь мне убить тебя.

Я молчал, на всякий случай почтительно склонив голову. Он выглядел удовлетворённым.

— Бастер-Эдж, Ашитан и леса Дафрейла — это и был весь Тефриан, — сказал он. — Полоска земель меж двух рек. Король-мальчишка, горстка мирных крестьян и ремесленников и десяток Братств. Миленькая картинка, если припомнить, что осаждающие исчислялись тысячами. — Он вцепился в меня взглядом: — Ну, спрашивай. Тут вопросы уместны, необходимы. Подойди, — он указал на стул, — сядь и спроси.

Я приблизился к нему, встал на колено и поцеловал его руку: он был непривычно великодушным сегодня, отпустил меня раньше, чем истекли обещанные трое суток, и я чувствовал искреннюю благодарность.

Он усмехнулся. Действительно, у него было на редкость хорошее настроение.

— Если их были тысячи, милорд, то как могли Братья сдерживать их на протяжении многих знаков?

Он оживлённо кивнул:

— Отлично. Именно то, чего я ждал. Эта книга, как и все книги в Тефриане, пришла из Ордена. Я дам её тебе, она весьма полезна… прекрасный способ убедиться: слова Ордена не всегда совпадают с истинным положением вещей. Воевали более года, ни единого шанса на победу, а они разделываются с этой загадкой одним словом: доблесть. А численный перевес? А Вэй, возглавлявшие вражеские отряды? Скольких обычных воинов стоит один Вэй, а если их много?

Я вежливо промолчал: вопрос был не из тех, какие требуют ответа.

— Больше года — ещё один милый пример того, как Орден обходится с истиной. Знаешь, что значит «больше»? Почти шесть лет! Подумай-ка. Шесть лет крохотная мирная страна отражает атаки огромной армии под предводительством Вэй. И единственное объяснение, которое Орден нашёл столь невероятному факту, — доблесть Братьев! Тут написано: наши Вэй вступили в игру всего за несколько знаков до Озарения. И несмотря на их усилия, Тефриан проигрывал войну. Что скажешь?

— Ошибка в датах? — предположил я. Неясность в записях Ордена меня смутила: Рыцари могли ловко играть словами, бесспорно, но лгать?.. до сего момента я был уверен: нет. Учитель понимающе кивнул:

— Орден чтит Заповедь Истины, и каждое слово Ордена — пресловутая истина, и сомневаться в том нелепо? Я полагал, что ты взрослее. Пожалуй, мы с тобою чересчур быстро поднимаемся по Ступеням… Дорогой мой, Рыцари умеют и заблуждаться, и преувеличивать, и сознательно строить фразы так, чтобы события меняли очертания. Рыцари очень умны. А те, кто пишет книги, — особенно. Любой разумный человек, поразмыслив, сделает единственный вывод: лишь силами Вэй наша жалкая армия продержалась шесть лет. И будет прав. Знания можно найти не только здесь, — он звонко хлопнул по книге ладонью. — Вэй Тефриана были миролюбивы, чистая правда. Но не беспомощны, как следует из книг Ордена. Их просто было мало. Очень мало. Да, их стало больше в годы войны, а знаешь, почему? Добрые поселяне, вынужденные тратить всё время на поставку воинам пищи и снаряжения, отвлеклись от важного дела: вылавливания «детей Тьмы», как именовали сведущих в Чар, и сожжения на кострах. Да, Орден прав: война спасла Вэй. Она позволила им доказать, что они полезны и без них не обойтись. Шесть лет они тащили на своих плечах груз войны. «Несмотря на их усилия». Именно так! Усилия были огромны, отвага — бесспорна, познания в Чар весьма глубоки — учитывая, в каких условиях несчастные пытались обучаться. Они проигрывали войну не из-за слабости и невежества, как прямо говорит автор книги, и не из-за подлого предательства, как он прозрачно намекает, — они проигрывали потому, что их было слишком мало. А ещё — или в первую очередь — из-за Братьев. Если уж говорить о предательстве — поведению Братьев это словечко куда больше подходит!

Он маленькими глотками пил воду из высокого бокала, а я мечтал о продолжении рассказа — как всегда, стоило ему в очередной раз открыть мне годы, что давно минули. Широта взглядов, блистательная точность оценок, неимоверное количество фактов, хранимое его памятью, — мне хватало причин, чтобы считать честью и даром судьбы быть его учеником. Он давал мне повод гордиться им, и за это я был благодарен ему. Даже когда он подводил меня к пределам моих сил, и боль делалась невыносимой, а отчаяние — беспросветным… я всегда мог им гордиться. Наверно, только поэтому я и был ещё жив.

Учитель аккуратно опустил бокал на белоснежную кружевную скатерть.

— Братствами звались небольшие отряды воинов, происходящих из знатных семейств королевства. Обычно люди в отряде состояли в родстве или родились в одних краях и с детства были связаны узами дружбы. Из них выращивали воинов. Им каждым словом и взглядом внушали, как почётна, достойна и исключительно важна участь, уготованная им в жизни. Они были горды — их такими воспитывали. Они гордились своим военным искусством, древностью рода, подвигами отцов, а пуще всего — Братством. Оно заменяло им семью; все их надежды и помыслы заключались лишь в Братстве. Каждое Братство имело свой девиз, знамя, тайный язык, особые ритуалы и клятвы. Все они были задиристы, надменны, глядели свысока на тех, кто не был Братом. Только воинов из других Братств признавали людьми. Хотя до войны они часто сцеплялись в драках. Не со своими, конечно: ссора с Братом считалась серьёзным проступком. А в «поединках чести» много их гибло: иногда от отряда оставалось лишь знамя над кучей трупов. Когда началась война, между собой они грызться перестали. Война изменила Тефриан неузнаваемо… Разумеется, страна держалась так долго не из-за доблести тех высокомерных мальчишек с мечами! Они могли только умирать. Они это и делали. Им противостояла сила Чар, а мечи против неё — как против меча травинка. Из тех, кто вступил в войну, спустя полгода уцелело не более пятой части; остальные ушли в Мерцание Изначальное. О чём, кстати, нет ни слова в книгах Ордена.

— Тогда откуда вы знаете, милорд?

— А откуда я знаю остальное? Вот вопрос не из лучших. Ты меня разочаровываешь. Ты на Четвёртой Ступени, а не на Первой. Вспомни об этом, или мне придётся прервать урок истории и продолжить не раньше, чем ты отлежишься после урока другого рода.

Он ещё говорил, когда ударил. Волна налетела на мой щит и разбилась. Капли обратились в жгучее облако, но и они меня не достали: я потихоньку осваивал искусство многослойной защиты. Всё-таки я действительно был на Четвёртой Ступени. Милорд мой магистр прищурился с довольным видом — ну прямо кот, дорвавшийся до полного горшка сметаны! Он протянул ко мне руку — это всегда мог быть удар, но сейчас в прикосновении не было ни намёка на суровость.

— Ты запомнишь все мои слова, Ченселин. Твои ученики услышат их от тебя, как я услышал от моего учителя, а он — от своего, и далее, на века назад. Вэй всегда умели ценить и беречь знания. Вот почему мы долго и тщательно тренируем память. Помнить — залог выживания Вэй, но и долг: перед теми, кто придёт за нами, и всеми, кого давно нет в мире Сумрака. А помнить Войну Теней особенно важно, ведь она и положила начало Звёздам. Именно в те дни Дар стал гордостью, а не проклятьем, а слово «Чар» перестало быть грязным ругательством… Все мои рассказы — не домыслы, а знания, хранимые веками.

Вновь испытывать его терпение и прочность моих щитов мне не хотелось. Я молчал.

— Ты не научишься отличать необходимое от напрасного, если будешь чересчур осторожен. Говори.

— Даже память Вэй может подвести. И все люди смертны.

Он не разгневался. Напротив — похоже, ему чем-то пришлись по душе мои непочтительные слова.

— Ты прав. Орден делает записи, Орден придаёт огромное значение изложению событий на бумаге, Орден изобилует дневниками, воспоминаниями, различными сочинениями, в стихах и прозе — у нас же нет книг, хотя наши знания чрезвычайно обширны и сложны, и нам книги просто необходимы. Верно?

Я опустил ресницы в знак согласия: в точности мои мысли.

— Притом уже на Первой Ступени каждый ученик в совершенстве владеет пером и обладает изящной и правильной манерой выражать свои мысли. Отчего же мы, подобно Ордену, не ведём записей?

Я предпочёл молчание неверному ответу. Самонадеянность, на мой взгляд, куда опаснее незнания.

— До войны записи о Чар были смертельно опасны. Впрочем, опасность и отвага идут бок о бок: Вэй пытались записывать результаты своих изысканий, но поскольку всё их добро сжигали вместе с ними, занятие это не имело смысла. А в войну они уже не доверяли знания бумаге: слишком часто всё важное уходило к врагу. Уши и глаза были повсюду — много неплохих планов шло в трясины, а вроде бы знали их лишь самые верные и безупречные. Они и думать-то боялись, не напустив на мысли густого туману!

Ну, это мне было вполне понятно. Я и сам поступал так едва ли не с первого дня ученичества.

— Они создали традицию, — продолжал он, — хранить ценное в памяти: её-то не похитят незаметно. И мы следуем их примеру по сей день. Подобная верность традициям заслуживает уважения, не так ли?

— Да, пока есть враги.

Я немного растерялся: неосторожно, дерзко… странно, что я это сказал. Но отступать уже поздно.

— Война Теней давным-давно прошла, милорд. А Багровые Годы уничтожили много Вэй вместе с их памятью и знаниями. Традиции немного стоят, если в них нет смысла, нет настоящей пользы.

«Ты не научишься отличать необходимое от напрасного...». Почти ни одна наша беседа не прошла для меня безнаказанно. Ни одна не была напрасной. Единственное, о чём я жалел, — если столь важный и интересный разговор придётся отложить на несколько дней, а то и недель.

— Ну, конечно! — в его тоне появилась досада. — Мерцанье, даже дети понимают! Традиция… дурная привычка, а мы не смеем от неё избавиться! Я пытался объяснить, и не раз… Ну, по крайней мере, у нас отлично развита способность запоминать. Что утешает: какая-никакая, а польза от этой «традиции» имеется.

Он прошёлся по комнате, уселся на подоконник. Лучи солнца на закате шли ему: пронизанные ими, его тёмно-каштановые волосы делались удивительно красивы. Он, разумеется, знал об этом.

— Достойный Этаррис о книгах Чар слышать не желает, Брэйвин его поддерживает, а мы, разумные люди, видящие бессмысленность и опасность такого подхода, — молча уступаем. Следом за достойным Этаррисом (который отстаивает любые традиции, даже в ущерб здравому смыслу), восхваляем обычай полагаться на память. Делаем из него прямо-таки вопрос чести. Можно подумать, Звезде нечем гордиться, кроме отменной памяти! И продолжаем, невзирая на доводы рассудка и печальный опыт Багровых Лет, не записывать результаты наших исследований. Скажи мне, это тщеславие или трусость?

Он довольно улыбался, ожидая, каким образом я буду выкручиваться. Он обожал ловушки и расставлял их мастерски. Снова не оставил мне ни единого выхода. И ведь я уверен — он-то делает записи! Я видел его в кабинете с ручкой в руке… и он, конечно, отлично это понимает.

— Мне сложно судить, милорд. Трусость мне нравится куда меньше, чем другие объяснения.

Он расхохотался.

— Блестяще, блестяще, Ченселин! Трусом меня назвать не хочешь — а тщеславным, значит, можно? Вот что ты думаешь о своём достопочтенном учителе!

— Я никогда не замечал, чтобы вы проявляли страх, милорд.

— Ты не замечал. — Он сощурился. — Я не согласен с Брэйвином, и всё же не спорю. И поступаю, о чём тебе хорошо известно, против его воли — но втайне. По-твоему, моё поведение диктуется не страхом?

— Я не думаю, что вы боитесь его, милорд мой магистр.

Он вскочил. Бокалы испуганно зазвенели.

— Ты смеешь мне лгать?! Надеешься на жалкий туман, в котором всегда пытаешься прятать чувства? Трясины, мальчик, ты идиот, если рассчитывал обмануть учителя! Ты не думаешь, что я боюсь Брэйвина, ты уверен! Какой же тьмы ты солгал?! За дерзость я наказал бы тебя, да. Но не так, как теперь! Мерцанье, сколько можно внушать: нет ничего хуже, чем лгать учителю! И это — лучший мой ученик! Моя гордость и надежда! — он указал на пол перед собою: — Встань на колени.

Я подчинился. И посмотрел в зелёные, как изумруды, горящие глаза — глаза, исполненные Чар.

— Я не лгал.

Мои щиты он не уничтожил полностью, но и остаться невредимым я не сумел. Да и не рассчитывал. Но когда всё завершилось, я был в сознании, мог видеть его и говорить. Последнее было на редкость неразумно… но ему нравилась дерзость. И он время от времени допускал ошибки.

— Я не лгал вам, милорд. Я не сомневался, что страх вам несвойствен.

— Значит, я ошибся в определении подлинных твоих чувств? — сухо осведомился он. — Магистр и Луч ошибся, глядя сквозь завесу ученика Четвёртой Ступени?

— Намеренно, быть может, милорд мой магистр.

Он обвёл меня пристальным и отнюдь не добрым взором и окутался непроницаемым покровом, где не ощущалось ни гнева, ни каких-либо чувств вообще. Надменный, блестящий, ледяной Луч Звезды.

— Вернись на стул. — Ко мне подплыл хрустальный бокал. — Пей. И сделай мне одолжение, постарайся не упасть в обморок, — уголок его рта брезгливо дёрнулся. — Способен ли ты продолжать наш урок?

— Да, милорд, — заверил я. Хоть выполнить его требование было весьма непросто, я обрадовался: мне действительно хотелось продолжать, чего бы мне это ни стоило.

Он кивнул. Не знаю, желал ли он скрыть одобрение. Вряд ли: если бы желал, у него бы получилось. Так или иначе, в его взгляде, устремлённом на меня, звучало одобрение, и я его заметил.

— На чём мы остановились, Ченселин?

— Вы сказали, милорд, через полгода сражений из Братьев осталась в живых лишь пятая часть.

Он с рассеянным видом постукивал пальцами по колену. Потом пристально посмотрел мне в глаза:

— Я жду, Ченселин.

К сожалению, пару секунд мне пришлось промедлить: последствия его атаки туманили мне разум, и я не сразу сумел подсчитать цифры.

— Братья, которые остались живы, могли продержаться не дольше, чем ещё полтора знака, милорд.

— Почти все, уцелевшие в первые полгода, дожили до Озарения. Во всяком случае, большинство.

Он сверлил меня взглядом. Я молчал. Туман застилал глаза… но неважно: я знал, к чему он клонит. Просто не совсем понимал, каких именно слов он хочет от меня.

Бокал, минуя руку, приблизился к моим губам.

— Пей и заставь, наконец, свой разум работать! — скомандовал учитель. — Тебе не настолько больно, чтобы полностью утратить способность размышлять и делать выводы!

— Да, милорд. — Бокал отплыл от меня и встал в центре стола. В нём была не вода, как у учителя, а настой из трав, освежающий и придающий мыслям ясность. — Или ваши сведения неверны, милорд, или те воины были наделены Даром. Я не могу найти третьего объяснения.

Он выразительно поднял брови.

— Вэй не ошибаются, — сказал я, — и учителя, беседуя с учениками, не искажают фактов. Люди умеют превращать истину в вымысел путём преувеличений, неточностей и слухов; между Чар-вэй подобное исключено. Значит, ваши сведения — чистая правда, а выжившие воины владели Даром.

— И в чём заключался Дар?

Я почувствовал себя беспомощным. Он таких «ответов» просто не выносит...

— Я не знаю, милорд.

Сейчас я не смог бы создать больше одного щита, а он, с его силой, один щит снесёт и не заметит...

— И я не знаю тоже, — вздохнул он. И вдруг стал очень открытым, как бывало крайне редко и всегда — неожиданно. Будто «магистр-и-Луч» стаял с него, как лёд, и остался человек… который мне нравился.

— Загадка для всех Вэй, Чен. Вроде Великой Тайны. А может, это и есть Великая Тайна собственной персоной или её младшая сестричка. В их книге, разумеется, ответа нет, ведь нет и вопроса. Доблесть, вот и все дела. Но Ордену наверняка отгадка известна: именно те воины и создали Орден. Я уверен, в библиотеках Замков есть книги другого рода. Книги, где написана настоящая правда. Но не для всего Тефриана, и уж точно — не для нас! Нам Орден в наводнение кружки воды не дал бы.

Он поморщился и коротко рассмеялся.

— Орден! Трясина посреди нашего цветущего луга… Они обязаны были владеть Даром — или умереть, как их собратья. Но почему Вэй, сражавшиеся рядом с ними, не видели их Дара? Шесть лет, Чен, представь это! Дар ощутим. Он всегда на виду. Его нельзя утаить. Если Дар спит — его всё равно что нет, и он не защитит в бою. Те мальчики-Братья, которые довоевались до Озарения, победы и Ордена, пробудили свой Дар, несомненно. Но что, ради Мерцанья, в них проснулось?! Война Теней и впрямь окутана тенями — куда ни ткнёшься, сплошной мрак. Как они ухитрились продержаться шесть лет — тайна. Природа их Дара — тайна. Озарение — тайна. И Великая Тайна Ордена — на закуску! Я полжизни отдал бы, чтобы отправиться в те дни и увидеть всё своими глазами, — со вздохом признался он. — Моя гордость не желает смиряться с тем, что я умру, так и не узнав ответов… Я хотел бы, чтобы тебе удалось, — он положил руку мне на плечо. — Ты удивительно талантлив. Если неосторожность, следующая из независимости твоей натуры, не погубит тебя, ты далеко пойдёшь… Не молчи, используй возможность узнать как можно больше, спрашивай! Я вижу, какие-то слова просятся тебе на язык.

— Вы упомянули о предательстве, милорд. О предательстве Братьев.

— Сказано в сердцах и сильно преувеличено. Предают для выгоды или из страха, но в основе всегда неверность. А Братья были верны Тефриану. Иногда их брали в плен и пробовали склонить к измене — разными способами, включая жестокие пытки. Ни разу от них ничего не добились. Одного из них, — он тронул книгу, — пытали в течение двух знаков; он и на человека-то не был похож, когда его отыскали. Но никаких секретов не выдал. И я в это верю: в недостатке силы воли Братьев никто никогда не мог упрекнуть. Но их отношение к Вэй… предательство вряд ли навредило бы сильнее.

Он помолчал. Мне казалось, говорить ему неприятно.

— Братья привыкли видеть в Вэй врагов. Им было труднее, чем прочим, изменить взгляд на «детей Тьмы», которые вдруг сделались благословением и надеждой Тефриана. И подозревали все мыслимые мерзости: ложь, корыстолюбие, стремление к власти, жажду мести за былые обиды… сговор с врагами, наконец. И нисколько не скрывали своих подозрений. А когда король поставил Вэй во главе армии и приказал Братьям подчиняться им, враждебность выросла до небес. Гордых воинов заставили плясать под дудочку Вэй, какое унижение! Они сопротивлялись изо всех сил. Постоянно тыкали в лицо своим новым командирам, кем их считают Братства. Не завидую я тем несчастным Вэй: враги у границы — и враги рядом, среди предполагаемых союзников. Они тонули в недоброжелательстве, как в трясине. Они слабели, и проигрывали битвы, и погибали. Братья убивали их. Не ведая, что творят, вряд ли желая того, но убивали. Играли на руку врагу: ослабляли и уничтожали собственную армию. Если судить по результату, отбросив побуждения, — разве это не предательство?

— Что же случилось? — спросил я, когда его требовательный взгляд сосредоточился на моём лице.

— Озарение. — Он пожал плечами: — Конец Войны Теней, создание Ордена, зарождение Созвездия. Но вначале всё-таки было Озарение.

— Явление Алфарина? Сошествие с небес не-человека-не-Сумрака?

Милорд мой магистр засмеялся.

— Красивая легенда, правда? Орден любит красивые истории. Не удивлюсь, если они даже верят им.

— Чему верите вы, милорд?

— Здравому смыслу, — его улыбка была почти дружеской. — И мелодиям Кружев. А чему ещё может верить Вэй? Давай-ка лучше поговорим о тебе. Что ты думаешь о Явлении Алфарина и Озарении?

Ну, я сам нарвался. Ладно, всё равно давно хотел сказать.

— Война Теней завершилась неожиданной и блистательной победой, милорд. Противника не просто отогнали от границ, а разгромили полностью, и новых атак на Тефриан не предпринималось ни разу за двадцать три века. В основе легенды об Озарении лежит реальное событие. С этим не поспоришь.

— Хорошо, — оживлённо кивнул учитель. — Но спорить тебе хочется. Отчего же?

— Из всего, что известно о Мерцании, следует… — я всё-таки замялся на миг, — такого создания или явления, как Алфарин, быть не может. Мерцание абсолютно несхоже с Сумраком по своей природе, и единственная форма слияния их сущностей — Кружево Чар. Единственная возможность проникновения Мерцания в Сумрак — Кружево. И единственный итог проникновения — душа, способная воспринимать мелодии Чар. Но не человек. Ничего общего с человеком. У Кружев нет состояния, видимого глазу, и они не издают звуков, подобных словам, которые могли бы услышать и понять необученные люди.

— Как же ты объясняешь Озарение, Ченселин?

— Среди защитников Тефриана были Чар-вэй, милорд.

— Лишь краем глаза заглянувшие в беспредельность познания Чар. Обессиленные сварами с воинами своей же армии. Неопытные, несведущие, почти ничего не знающие о применении Чар для убийства.

— Кто-то всегда более талантлив, чем прочие, милорд. И мне кажется… Великая Тайна, и загадочный Дар, позволивший некоторым Братьям уцелеть в войне, и свойство Рыцарей затуманивать наше зрение Чар, так что мы слышим их чувства неверно, — мне кажется, милорд, все эти явления взаимосвязаны.

— Кажется? — высоко поднял брови мой учитель.

— Я уверен, милорд. — Я глотнул: у меня пересохло горло. — Дар, спасший тех Братьев… способность обманывать взоры Чар. Вроде нашего тумана. Но они не сознавали, что делают! — я облизнул сухие губы. — Если такой Дар невидим в Кружевах, то ясно, почему в войну их не разгадали… и почему до сих пор Рыцари не знают, что они тоже Вэй. И касаются Кружев, не подозревая о том.

У меня оглушительно стучало сердце, кровь неровными толчками билась в виски, причиняя боль. Я уже не мог остановить поток слов, даже если бы и хотел.

— Братьям несвойственна была гибкость и широта ума, но кто-то один мог быть другим. Вначале его Дар спал, но он долгое время находился рядом с Вэй и ещё дольше — против Вэй сражался. Если Дар у него был очень сильный… и он заметил… Откуда-то берутся первые, милорд! Те, кого некому учить, но кто впоследствии учит других! И тогда понятно, почему Великая Тайна накрепко заперта в Ордене: она родилась в Братстве, в кругу тех, кто стал первыми Рыцарями. Она была, мне кажется… причиной создания Ордена. Орден Света. А Вэй звали «детьми Тьмы»! Он нашёл оружие против Чар — и в своём высокомерном тщеславии решил, что само Мерцание открыло ему тайну, чтобы победить Тьму! — от волнения я едва не заикался. — Он действительно верил, что это не Чар?! Разнёс в пыль целую армию своей силой — и так и не понял природу этой силы?! Милорд мой магистр, разве такое возможно?!

— Там, где дело касается людской глупости и предрассудков, возможно всё, — ворчливо отозвался учитель. Он закинул ногу на ногу и скрестил руки на груди. Его взгляд просматривал меня насквозь, словно я был окном или чистым озером. — Весьма интересно то, о чём ты говорил, ми тайфин. Мда, весьма… Значит, Алфарин, по-твоему, — сын Сумрака, воин Братства по воле Судьбы и Вэй по природе? — я молча кивнул. — И весь Орден наделён прирождённым умением касаться Кружев, не тревожа их, не оставляя следа, не рождая мелодий своими прикосновениями?

— Да, милорд мой магистр.

— И, однако, не имеют понятия, что они Чар-вэй, подобные нам, составляющим Единство Звезды?

— Да, милорд мой магистр.

Мне очень хотелось пить, и он, разумеется, знал об этом — и если так, то просить не имело смысла.

— Сколько тебе лет, Чен? — вдруг спросил он.

— Тринадцать и два знака, милорд, — сказал я. Возраст мой, без сомнения, был ему известен не хуже, чем мне. Он смотрел в окно… Похоже, он не собирался позволять мне утолить жажду.

— М-да, — он выбил на стекле звонкую дробь. — Неплохо, неплохо для тринадцати лет… я бы сказал, даже слишком. Ну, имеем два вывода. Опасно верить в якобы очевидное — вера ослепляет. И опасно любое, хоть самое мимолётное, соприкосновение с Орденом. Полагаю, тебе не требуется разъяснений?

— Да, милорд мой магистр. Я понимаю, милорд мой магистр.

— Вот как? — он склонил голову, изучая меня, как одну из диковинных фигурок из дерева, которые он собирал. Словно решал: включить ли меня в коллекцию, или подобной чести я не стою.

— Я счастлив узнать, что ты способен понять смысл моих речей, мой ученик. Стало быть, есть некие основания верить, что день прошёл для меня не бесплодно. Премного тебе благодарен. А теперь, коли между нами царит согласие и понимание, я могу с лёгким сердцем тебя оставить и заняться другими моими учениками, не столь талантливыми, как Ченселин Тарис. Сколько ты простоял к началу нашей беседы — десять часов? А я обещал тебе, помнится, трое суток? Ну, те десять примем за сутки и вычтем, ты этого заслуживаешь. Таким образом, остаётся ровно три.

Я молчал… но, должно быть, невольно сказал ему много лишнего взглядом.

— Полсуток я добавляю за постоянные неумелые попытки утаивать свои чувства, — с нескрываемым удовольствием объяснил он. — И половину — за глупый вопрос. Встань. Прекрасно… Через трое суток, начиная с сего момента, можешь считать себя свободным. Спокойной ночи.

Он вышел из комнаты, аккуратно прикрыв за собою двери, а я постарался забыть о двух недопитых бокалах, оставленных им на столе. Отчего-то мне казалось, что сегодня его колебания — убить ли меня или оставить в живых и учить дальше — были сильны, как никогда.