Глава 15. Путь и воспоминания

Разбудил его голод. Мысли текли медленно, сонно: вчера без обеда, ужина тоже не было, и почему Энтис… Ой, да он ведь ходить не может! Привык, удивлённо понял Вил: Энтис и охотится, и готовит, всё сделает, а ты только играйся с минелой. Ничего себе! Вот мама бы ему не дала так разлениться!

Он переждал опасное воспоминание, открыл глаза и привстал. Энтис знакомым жестом отбрасывает волосы со щеки и улыбается. Всегда такой тёплый! Ни разу по-настоящему не гневался, не мрачнел. Тёплый и ясный, как солнышко. Золотистый, светлый… вот кому зваться Рыцарем Света — в самый раз!

А видок-то у Рыцаря Света… не очень. От голода, небось. Вил со вздохом встал и пошёл на охоту.

Вернулся он хоть и с добычей — двумя жирными голубями, — но чувствуя себя на редкость паршиво: три часа убиты впустую на попытки добыть еду честным путём, а потом пришлось свистеть приманку. Трясины! Звери доверяют дару, а использовать доверие для убийства — самая последняя подлость. Лучше уж голодать или просить подаяние! Он охотился с помощью дара очень редко и всякий раз ощущал себя вымазанным в грязи. Но без дара ничего бы он не поймал. А там Энтис. Вдруг заболеет…

Энтис встретил его просветлевшим взором. Почему-то угрызения совести немножко потускнели.

— Я суп сварю. Ещё часик потерпишь?

— А куда ж я денусь? — Энтис слабо усмехнулся. — Я их сырыми есть не умею.

— Ничего, научишься. В дороге бывает всякое.

— Ну нет, — встревожился Энтис. — Сырое мясо я уж точно есть не стану!

— Ты обещал слушаться, Рыцарь, — промурлыкал Вил. — А если я велю? Выполняешь свои обещания?

Энтис растерянно молчал. А Вил хотел выждать минутку (пусть поволнуется, гадая, шутит он или всерьёз) и язвительно усмехнуться — будто бы про себя, но чтобы Рыцарь заметил. А вместо этого вдруг улыбнулся. Когда ж ему стало нравиться, что Энтис делается таким радостным от его улыбки?

А может, всё это глупости. Может, Рыцарь вовсе не улыбкам, а бедолагам-голубям радуется. Ну не мерзко ли мир устроен: хочешь выжить — убивай кого-то, ни в чём перед тобой не виноватого…

— Вкусно ты готовишь. — Энтис с сожалением взглянул на опустевший котелок. — Кстати, посмотри.

Вил посмотрел. Сандалии из полосок мягкой коричневой кожи на тонкой подошве. И кожа дорогая, самого высшего качества, но сплетены они довольно грубо.

— Откуда?

— Это я сделал, утром. Жутко выглядит, правда? — вид у Рыцаря был очень довольный. — Зато ноги в них почти не болят, я проверял. Теперь могу идти когда угодно, хоть сейчас.

Вил провёл пальцем по узкому ремешку.

— Ты сапоги свои разрезал, да?

Лучшая телячья кожа, и сапоги из неё дорогущие. Продать — можно бы и струны купить, и куртку…

— Здорово придумал. Мне вот и в голову не пришло. А сапог тебе не жалко?

Энтис явно удивился.

— А что их жалеть? Они ведь неживые. — Он рассмеялся: — Им больно не было. Ну ты и спросишь!

Вил задумчиво посмотрел ему в лицо. Никакой тут иронии — просто не понимает, не может понять…

— А когда будут звёзды, — мечтательно сказал Энтис, — и лес станет волшебным, ты споёшь о Ливиэн?

— Да… да, конечно. — Вил небрежно взлохматил волосы и улыбнулся: — А на флейте ты сыграешь?

— Да, — серые глаза искрились тёплым весельем, — да, конечно, Вил!

И он пел всю ночь, и вторую, а потом Энтис решительно заявил: всё, хватит, он вполне здоров, но от бездельного лежанья скоро вправду заболеет! Вил с усмешкой пожал плечами и согласился. И пожалел почти сразу: Рыцарь пошёл так быстро, что ему стоило немалых усилий не отставать. Выставляется, мрачно думал Вил. Ладно. Поглядим, сколько он эдак протопает в своей смешной самодельной обувке!

Но ему, похоже, и впрямь не больно: не бледнеет, не морщится… и скорости не сбавляет. Трясины!

Вил остановился и упал лицом вниз в густую траву. Лили съехала с плеча, ухитрившись треснуть его грифом по затылку; он отпихнул её в сторону и плавно перекатился на спину.

— Эй, ты что? — Энтис с обеспокоенным видом присел на корточки рядом. — Вил? Что случилось?

— Отдыхай, — бросил Вил.

— Я не устал, — запротестовал Энтис.

— Поздравляю. Зато я устал. Знаешь, я-то не Рыцарь. И хватит мною любоваться, лучше поспи.

— Лучше я тебе помогу. Лежи, лежи. — Вил замер: сильные пальцы ощупывали его ногу, безошибочно находя места, где нажатия были болезненными, как ожоги. — Ну, расслабься, — Энтис говорил негромко и ласково, будто успокаивал раненую зверюшку: — Не напрягай мышцы, я их массирую.

— Я заметил, — сквозь зубы выдавил Вил. — Не надо.

— Ну да, не надо. Ты же дальше идти не сможешь.

Вил со свистом втянул воздух и едва не всхлипнул.

— Да ты попробуй расслабиться! Тебе сразу легче станет.

— Попробуй оставить меня в покое, тогда мне и станет легче! Ну зачем ты об меня руки пачкаешь?!

Энтис глянул на него исподлобья. Золотистый локон спиралькой завился на влажной от пота щеке.

— Недавно ты делал для меня кое-что, куда более неприятное.

Вил приподнялся на локте, непонимающе хмурясь.

— Но ты же Рыцарь. Высокий сьер. Я должен тебе прислуживать.

— Должен? — серые глаза потемнели от волнения. — Глупости, откуда ты взял?! Орден был создан для служения. «Во имя служения людям Тефриана», так начинается Книга Ордена! И ты мой друг, а не слуга!

Вил перевёл дыхание, зажмурился на миг и встал.

— Дай минелу, — скомандовал он. — О-ой! Ничего себе «легче»! Ты хотел, чтоб я даже и стоять не мог?

— Стоишь ведь. — Энтис сощурился на ослепительно-синее безоблачное небо и вздохнул. — Вил, нам непременно надо по дороге идти? Лучше бы через чащу. И короче, и ветви солнце заслоняют.

— А на ветвях биры, — сухо отозвался Вил. — И змеи-багрянки. Тебе, может, с ними и лучше. А мне, извини уж, без них как-то спокойнее. Солнце на голову не свалится, не задушит и не загрызёт.

Энтис опустил глаза. Он выглядел таким смущённым, что Вил пожалел и мягко растолковал:

— Людям не всюду можно лазить. Лойрен — лес опасный. Ты мне поверь: с теми, кто бродит в чаще, лучше не встречаться, даже с мечом. Сам же говорил: у леса свои законы, и терпит он нас до поры до времени. Ты чего больше боишься: головную боль от жары заработать или совсем без головы остаться?

— Если я без головы останусь, — печально сказал Энтис, — ты разницы не заметишь…

— Почему? Ты правильно спросил. И всегда спрашивай, коли не понимаешь. А то хорони тебя потом.

Энтис хмуро кивнул. А Вил огорчённо думал: «Ну вот, нахохлился. А я-то хотел, чтоб он улыбнулся!»

От повторений массажа он пытался отвертеться, но скоро смирился: Рыцаря не переупрямить. Зато время от времени мрачно заявлял: во-первых, от таких «забот» он уже еле дышит и дальше не пойдёт, а во-вторых — ладно, он будет терпеть это издевательство, и будет идти, а потом упадёт и сломает Лили. И вот тогда!.. Но Энтис не пугался. С невозмутимым видом помалкивал, только посмеивался иногда.

Два невыносимых года без мамы — и вдруг… всё переменилось! И лучше не гадать, надолго или нет: спугнёшь чудо и потеряешь навсегда. «Орден создан для служения»? И как это понимать?! Размышляя, Вил весь ушёл в молчание; лишь изредка выдавал тирады насчёт массажа да вечерами пел песни…

Могучие вязы в королевских мантиях из мха склонялись к ним ветвями — то ли изучали, то ли просто вели меж собой беседы, а путники занимали их не более, чем крохотные глупые букашки? Вязы жили своей загадочной жизнью, вокруг шуршали, суетились, щебетали другие жизни, и среди них молчанье друга казалось Энтису естественным и не тяготило его. Да и ничто не было ему в тягость: ни тяжёлая сумка, ни скудная пища, ни илистая вода с запахом болота, часто хрустящая на зубах (спокойней было считать, что хрустит песок, а не мелкие водяные жители, по неосторожности угодившие во флягу), ни кусачая мошкара, тоненько зудящая в уши и днём, и ночью. Энтис был счастлив. И он-то не боялся мечтами разрушить счастье: оно было слишком реальным, чтоб спугнуть его игрой бестелесной мысли. Он уже почти не сомневался: главное на его Пути Круга — Вил, и две их судьбы причудливо сплелись, перепутались сотнями незримых нитей, и связь вышла крепче стали, твёрже гранита Великих Гор…

Одно лишь его смущало: иногда взгляд Вила становился мимолётным, непроницаемым, холодным. Взгляд с недосягаемой надменной вершины. А он — внизу. Маленький и ничтожный из тех заоблачных высот… От этих сравнений ему делалось чуточку грустно, и он, как за иву в бурю, хватался за флейту.

_._._._

Я лежал в траве и смотрел, как Вил разделывает второго кролика. Сегодня мы их не съедим, а впрок не запасёшь: в жару мясо быстро портится. Зачем нам столько? Он же ест мало. И я, когда болел… Мне стало зябко, как от сырого зимнего ветра: вдруг он сказал неправду, что его раны зажили и не мешают ему идти? Из гордости он мог солгать. И его забавные жалобы — я-то думал, он шутит, я смеялся…

Правда, если это всё фантазии, я буду выглядеть нелепо. Но лучше показаться другу смешным, чем бесчувственным камнем!

А чтобы узнать, надо спросить прямо. «Извини, Вил, но я снова подозреваю тебя в бессмысленном обмане». Вот спасибо! Я уже спрашивал — насчёт его рук и струн минелы. И вышло очень бестактно, и он, конечно, обиделся. Тут я его понимаю. На его месте я бы здорово разозлился, если б ко мне полезли с подобными подозрениями! Кер именно так и лез. И нарывался на грубые слова, а потом я сердился на нас обоих и старался его избегать. А однажды, два года назад…

— О чём ты думаешь?

Вечно у него такие вопросы — вроде ледяной воды за шиворот.

— О моём друге из Замка… и о тебе.

Мерцанье, Вил, ну пожалуйста, не продолжай!

— Что обо мне? — небрежно осведомился он. Ну вот, дождался. И не ответить нельзя. Трясины Тьмы!

— Ну… что, может, тебе трудно было идти так быстро… из-за эллина. Мне казалось, ты шутил…

У меня сжалось горло. Я видел, как наяву, зелёные глаза Кера: расширились в испуге и уткнулись в землю. Кер лепетал извинения, а я молча отвернулся и поспешил уйти, дрожа от гнева. А потом он пришёл, он всегда приходил. Ведь я забыл — отчего же сейчас вспомнил? Как зачем-то сжал всунутый в руку его пояс, едва сдерживаясь, чтоб не послать в трясины и его, и эту дурацкую идею, как замахнулся. И с яростью, от которой в горле билась едкая злая горечь, бросил полоску кожи далеко в ухоженную траву, усыпанную шапочками синеглазок, рискуя налететь на столь же нешуточный гнев садовников. А когда он, очень бледный, тихонько спросил: «Ты больше не сердишься?» — пробормотал «всё в порядке» и попросил оставить меня одного. Мне и в голову не пришло, что далеко не всё в порядке у него! Я никогда не хотел никому делать больно… или на самом деле нет? А теперь я и Вил… Давиат, и я мог быть таким слепым, таким жестоким?

— Два года назад… плохой был день, и Кусака меня сбросила… я проиграл Керу два танца, а он сказал, что я заболел и мне надо не хвататься за меч, а лечь в постель. Так оскорбительно. Будто пощёчина. Так высокомерно. Я сразу ушёл, не хотел его видеть, а он меня отыскал и предложил: ударь, если злишься… ну и я согласился. В первый раз. Не всерьёз, конечно… не мне же, а ему было надо, я не люблю такого, но всё равно… Он просто заботился обо мне, а я не понял тогда.

Я не знал, зачем рассказываю. Я понятия не имел, чего ожидал от Вила в ответ.

— А потом? — он на меня не глядел. Похоже, кролик его интересовал куда больше. — Помирились?

— Если до этого дошло, поди не помирись. И вообще он мой лучший друг, я и так простил бы… но тогда-то было не за что. Зря я злился. Он волновался за меня. Это ведь нельзя считать оскорблением, правда?

— Не знаю. После маминой смерти обо мне никто не волновался. Я в таких вещах не разбираюсь. — Он помолчал. Далёкий и непроницаемый, как вязы. — С чего ты взял — насчёт меня?

— Два кролика, — неловко попытался объяснить я, — а ты прежде ел совсем мало, и я подумал…

— Я болел, а теперь решил за ночь слопать всё, что в меня не влезло за две недели? — он даже не улыбнулся. Мне стало совсем мерзко. — Просто я не люблю убивать. Ну да, птиц и зверюшек полно, но мы же с голоду не помираем, и им тоже хочется жить. А завтра мы в степь выходим. Много-много таров одной травы, и никакой живности крупней полевой мыши.

— На солнце мясо портится, — пробормотал я, живо ощущая себя маленьким и глупым.

— Не испортится, если в дыму прокоптить.

— Это же долго. На дорогах есть трактиры.

— А мы по дороге не пойдём. Зачем она нам? Вокруг степь, жарища, пыль столбом от всадников, и в каждом трактире злющий и мокрый от пота хозяин грызётся со злющими, мокрыми от пота и грязными клиентами за каждый грош и каждый глоток воды. И менестрель им всем нужен, как репей в заднице.

— Никто не станет грызться с Рыцарем! Ну почему до тебя никак не дойдёт?!

— Уже дошло, — кротко заверил он. — А всё равно на тракте сейчас плохо. И до реки через степь два шага, а берегом в столицу идти короче. И красивее. И Яджанну поглядишь, и праздник не пропустим.

Вот таким тоном успокаивают капризных детей… я отвёл глаза, краснея; он вроде бы улыбнулся. Я вскинул голову: ни тени улыбки и взгляд с вершины. «Ледяной огонь». Как это понять? Пламя или лёд, но вместе?.. странная мысль! Глаза Вила были черны и непроницаемы, как Тьма Предвечная, но огонь был там тоже. Таинственный, невидимый ледяной огонь трепетал в глубине тьмы, и пугал меня, и звал…

— Прости, — тихо сказал я, чувствуя себя совершенно беспомощным. — Я тебя обидел?

Он опустился на колени и принялся сооружать что-то из палочек, которые перед тем обстругивал.

— Менестреля так легко не обидишь. Говори что угодно, мне всё равно.

У Кера дрожали губы… и глаза были такие потерянные…

— Пожалуйста, — прохладным тоном попросил Вил, — сходи наполни фляги. И ещё мне веточки сухие нужны, набери на обратном пути. А солнце-то садится, ты поскорее там с ветками!

_._._._

Я обхватил колени руками и уткнулся в них лицом. Всё куда сложнее, чем казалось вначале. Зачем я ввязался в эту историю?! Косой лучик заходящего солнца пробрался меж ветвей и жарко припекал спину, а мне было холодно, ужасно холодно глубоко внутри… будто меня обманули или отняли что-то очень дорогое. Я думал, почему он рассказал… и каковы же законы, по которым живёт Орден и которые с детства кажутся правильными и бесспорными Энтису Крис-Талену… Рыцарю, называющему меня другом. «Друг»! Мы разные, совсем разные, вот в чём дело! А я не понимал. Вообразил, что произошло чудо, и странный решительный мальчик из замка увидел во мне не забавную игрушку, а человека, равного себе. И слово «друг», с которым я носился, как дитя с любимым плюшевым биром, вообще ничего не значит? Хуже: значит для лорда Крис-Талена вовсе не то, что для Вила Тиина. Ой, ну я дурак. Влетел в такое болото, упряжкой не вытащить! Как положено в Ордене обращаться с друзьями? Как с тем парнем, о ком Энтис говорил? «Лучший мой друг», он сказал. Или опять я чего-то не понял, или невеликое это счастье — быть Энтису лучшим другом!

А мне уж поздно каяться. Я, дурак набитый, по уши увяз, дальше некуда! Только и остаётся каждый шажочек рассчитывать, тщательно выбирать слова да гадать: за какой дерзкий вопрос или неудачную фразу меня снова ударят, а то и не раз… и утешаться тем, что потом тоже, наверно, «простят». Как того мальчика, Кера, которому тоже не повезло оказаться другом Энтиса!