Глава 17. След огня

Я неторопливо миновал одну за другой граничные деревеньки Тефриана, двигаясь по неровной спирали всё ближе к центру Джалайна. К жилищу магистра, держащего здешнее Поле, — вэй’Каэрина Трента. И чем меньше становилось расстояние меж нами, тем лучше я понимал, что избежать его внимания не получится. Даже лёгкие прикосновения к Полю, что требовались для записи данных, вызывали резонанс. А он знал каждую его ноту, слышал ясно самые тихие его мелодии. И что более важно — он знал меня. Я сам был нотой его мелодии. Он не мог меня не услышать.

А я не мог прокрасться по его владениям тайно, как жалкий трусливый вор, жмущийся в пыльных углах и вздрагивающий от каждого шороха и луча света. И не гордость удерживала меня, а понимание, что подойди я к нему достаточно близко — шагни я в лес, где он поймал Джаэлла, не говоря уж об окрестностях его деревни, — и я обнаружу ту аномалию, зимний ливень среди дня летнего знака Трона. Её след не стёрся, пусть ушёл от времени в глубину, выцвел и стал неслышим, но не для моего слуха. И я должен буду сохранить эту находку так же, как все остальные сведения, собранные в землях Джалайна.

Для Верховного, который — я почти уверен — знает об этой находке не хуже меня.

Хотя он может не знать деталей, не знать причин. Почти наверняка нет, поскольку для создания точной картины надо находиться поблизости — в Сумраке или Поле, а лучше, если одновременно. Но окажись там Верховный, мы с Каэрином его бы заметили. Появление мелодии Верховного магистра — не та новость, которую легко пропустить. А даже с учётом его странных, никак не вписывающихся в моё представление о «нормальном» талантов, он всего лишь человек, а не сказочный волшебник. И чуда сотворить не в силах, слава Мерцанию. Вот только чудес нам ещё не хватало.

И всё-таки что-то Верховный знал, это несомненно. И теперь я находился на развилке, на перепутье у трёх камней, и каждый путь был опасен. Каждый, как в старой сказке, вёл во тьму и заканчивался смертью. Моей. Или Каэрина. Или нас обоих. И ни один вариант меня не устраивал.

Проще всего было бы затенить себя полностью, завернуться в столь плотный и неслышный туман, что и бывший учитель не заметит меня, пройди я совсем рядом. Но и ткань Поля не запишет собранных в таком виде сведений, и чтобы передать их Верховному, я смогу предложить ему только узор собственной памяти. Что вполне неплохо, поскольку в нём той аномалии не будет.

А я не хочу, чтобы её увидел Верховный. Раз Каэрин солгал даже мне, то ему крайне важно, чтобы никто, начиная с Лучей, не оказался в курсе его деяний. А тогда любой, проникший в тайну, обретает над ним власть. В первую очередь — я. И если я срочно не придумаю, как это обстоятельство скрыть, власть над ним получит и Брэйвин. Непонятный, опасный человек, чьи намерения в тёмном тумане. Вэй-лорд, сумевший обмануть Звезду, и отчего бы ему не обмануть снова? Например, использовать отзвук реального события, чтобы обвинить неугодного ему магистра в том, чего он вовсе не совершал?

Я спешился, сошёл с дороги на ровный ковёр луга, медленно дошагал до колодца, лёг в тень пылающих ароматным алым цветением кустов рен и стал, прищурясь, всматриваться в скрытые облаками очертания солнца и его вполне различимого в это время года братишки. Не будь над нами Поля, я не мог бы так спокойно валяться на травке средь бела дня — даже одно солнце греет изрядно, а уж два запросто сожгли бы и большую часть травы, и журчащий невдалеке ручеёк, и не защищённую одеждой кожу моих рук и лица. Вот пасущейся поодаль лошадке пришлось бы полегче, её-то всю закрывает густая шерсть… впрочем, в те времена, когда Поля не было, живности тоже жилось несладко. Мало сытной еды, много непосильной работы, жар двух солнц больше знака в году и страшный холод каждой шестой зимы, а к тому же — осенние ураганы, выдирающие с корнями деревья и уносящие, как пушинки, людей, зверей и всё, что меньше скал. Хотя если вспомнить давний рельеф моего Таднира и первоначального Тефриана, то и скал там было немного. Камни крошатся, твёрдые породы размываются… пылевые бури и ливни по неделе напролёт — ещё одна прелесть стародавних «до-полевых» времён. Честно говоря, я с трудом представлял себе, как в те дни люди вообще умудрялись выживать. И как они выживают сейчас — снаружи, за пределами накрытой непроницаемым куполом нашей страны.

Меня не оставляло подозрение, что людей там и вовсе не осталось. Каэрин же предполагал, что они есть, но с нами несхожи настолько, что найти общий язык у нас вряд ли получилось бы. Эти «внешние» люди представлялись ему существами жестокими, по-своему сильными, беспощадными и крайне опасными.

Опасность. Каэрин. Верховный. Эти три слова сплелись в моём сознании неразрывно. В детстве я как-то попробовал вытянуть из учителя, отчего он видит в Верховном опасность, но милорд мой магистр пресёк эту попытку сразу и безжалостно, и что интереснее — вмиг закрылся наглухо, лишая меня возможности подсмотреть причину самостоятельно. А я и не рвался, мне хватало интригующих тайн и без копания в раздорах наставника и Верховного…

Сейчас я отдал бы большинство из них в обмен на решение этой одной, казавшейся тогда не особенно важной и наверняка скучной, загадки.

Конечно, я мог рискнуть и влезть в сердце владений Каэрина безмолвным, закутавшись в тени. Когда-то я выкидывал и не такое. Но что дальше? Ведь по-настоящему важно не то, заметит ли он меня; важнее — что именно уже замечено Брэйвином.

Если аномалии он не видел, чудненько, но тогда что я здесь делаю и чего он от меня ждёт? Подделки данных, игры против Каэрина? Он ведь не случайно упомянул о нарушениях. Он ничего не говорит случайно. Но лгать в Кружевах — не только высшая степень бесчестья, но и мастерство за пределами моего; и даже если бы я умел, пытаться не стал бы. Каэрин с его виртуозным талантом чтеца узоров легко раскроет подлог. И всё, что со мной сделают дальше, будет вполне заслуженным.

Крохотные лепестки рен лениво срывались с ветвей на слабом ветру, замирая на моих руках багровыми каплями крови.

Скрыть давний слабенький след — куда проще, чем что-то неслучившееся подтасовать. Ну да, отчёт мой выйдет безупречным, и Верховный вряд ли придёт в восторг, зато и неприятностей у Каэрина не прибавится… Да только всё выглядит слишком просто и хорошо, чтобы кидать камешек в эту ямку.

Я должен исходить из того, что он знает об аномалии. А о том, что в тот день я сам был в Джалайне? Спеша выручать Джаэлла, я не прятался и мог нашуметь… Трясины. Джаэлл, ну конечно. Мой ученик спел мою мелодию, да ещё отразил атаку магистра, а я сомневаюсь, было ли это веселье услышано?

И похоже, что вопрос «скрывать аномалию или нет» вообще не имеет смысла. В любом случае он может спросить, что я делал в гостях у Каэрина, и что там делал мой ученик, и если произошло нечто странное, то почему я сообщаю об этом только сейчас, поболтавшись неделю-другую в Джалайне, а не заранее, когда он меня туда посылал? И вообще, что помешало мне известить его сразу по возвращении от дорогого бывшего учителя?

Боюсь, что ответ: «Всё было в порядке, милорд, кроме того, что вэй’Каэрин пытал моего ученика за то, что тот якобы тряхнул его Поле, чего мой ученик не делал, а зачем Каэрину лгать, я понятия не имею», — Верховному совсем не понравится.

А попытка сделать невинный вид и заявить, что мы с учеником мирно гуляли по местам моего детства, собирая ромашки, и никаких странностей не заметили, легко приведёт к тому, что он пожелает спросить Джаэлла. И разговор пойдёт не словами в Сумраке.

Нет. Никакого Джаэлла в этой истории. Ни в мыслях сейчас, ни в моей памяти, нигде. Как-никак, а бурю учинил Каэрин, и услышать могли только его. Но меня могли видеть — и узнать. Сомнительная прелесть посещения мест, где тебе не повезло вырасти.

У меня нет для него слов, которые не вызовут гнева и новых подозрений. Если он знает. Если. Если…

Я встал без всякой охоты и тихонько пошёл пешком, сперва по траве, потом вновь по дороге; мой скакун следовал за мной, негромко постукивая копытами по мягкому пружинящему грунту, который с недавних пор вошёл в моду в качестве дорожного покрытия. Не удивлюсь, если именно Каэрин ввёл его в обиход: он всегда любил такие забавные сумрачные эксперименты…

«Ты думаешь, это пустяк? Ну что за ерунда, чему я учу тебя! Смотри шире. Нет пустяков в мире, будь то его часть в Сумраке или Мерцании. Всё живое взаимосвязано. Насекомые, цветы, деревья и поля, мелкие зверьки, лоси и биры, змеи и все, кто плавает и летает… и мы, как часть живого, часть пронизывающих Сумрак нитей Мерцания. Смотри на эту бабочку, видишь узор на крыльях? Теперь взгляни в Кружева… нет, не закрывай глаза, ты должен видеть Сумрак и Мерцание одновременно, Ченселин. Как только одно из зрений откажет тебе — или ты сам от него откажешься — ты полностью ослепнешь. Только тот может зваться Чар-вэй, кто видит ясно всегда. Наяву, во сне, в Кружевах и в самой глубине мелодий… и там, где вовсе нет света, и видеть нечего и нечем… Ты сумеешь. Я научу тебя. Даже боль тебя не остановит. Даже самый тяжёлый сумрачный страх. Ты всегда будешь видеть сотни цветов в одном, взаимосвязь узоров… тогда однажды увидишь себя. Ну, что с бабочкой? Ты заметил?»

Детский смешок — на грани слуха, на грани воспоминаний. Ребёнок, который удивлён, уверен, счастлив.

«Я не только вижу этот узор на крылышках, я слышу его, я могу спеть, милорд мой магистр! И вокруг нас… над нами… высоко и пронизывая… я вижу похожий. Смотрите, вот!.. а здесь иначе, но я могу тут подправить… слышите? Вы же слышите, как он поёт, совсем как бабочка, правда? Я сделал это, милорд!»

И мужской смех, довольный и не менее удивлённый. О да, он видит ясно: его учитель почти смущён.

«Тише, ми тайфин, тише. Будь-ка поосторожнее с рисованьем мелодий. Кружева — тонкая вещь, и не безопасно их изменять. О чём я говорил тебе? Нет пустяков в природе. Нет случайности в устройстве цветка, камня, в узорах на крыльях бабочек. Когда ты увидишь не только итог, но и причину, увидишь суть — вот тогда я разрешу тебе петь узоры новых мелодий. А ты и сам… интересный узор, ми тайфин…»

Я приближаюсь к вам, милорд мой магистр, но вам не увидеть меня. Ни ясно, ни смутно, никак — пока я не позволю вам. А я не позволю. Вы могли, но и впрямь сами отказались от зрения… и не мне излечивать вашу слепоту. Но и я вижу ясно лишь темноту и туман, лишь страх — свой, или ваш, или чей-то ещё, тихое и незнакомое мне чьё-то пламя, но очертаниями, размытым в тенях узором оно странно знакомо мне.

Милорд мой магистр, отчего же вы сразу не сказали мне, что ясное зрение — это недобрый дар, похожий скорей на проклятие. Я посмотрел в глубину тьмы, а теперь она всегда перед моими глазами. И что хуже — она тоже видит меня. Надеюсь лишь, что далеко не столь ясно…

Что бы ни знал Брэйвин о событиях того дня, он готов к моей смерти. Вряд ли дело во мне самом — нет, удар по ученику всегда означает стрелу для учителя. Он стремится ранить Каэрина. Этого он наверняка и хотел изначально, втаскивая меня в Звезду. Чего же ещё? Дождаться первой моей позорной неудачи — полагаю, ждать он собирался недолго, — и мою нечестную «звёздную» песню свалить на моего магистра. А от такого уже не отмоешься, будь ты хоть трижды Луч и по-орденски чист и невинен. А Каэрин с его гордостью и не искал бы себе оправданий. Разве сам я не видел, и не раз, внезапно вспыхивающее в нём пламя безрассудства? Ярость и боль унижения вмиг распалили бы пламя до неба, и от него остался бы только пепел, и тот тотчас разлетелся бы на ветру…

Но неудач моих никто не дождался. Шесть лет прошло, а Лучом я остаюсь безупречным. И кому, как не Брэйвину, это знать: Таднир был на грани разрыва до меня, весь первый слой висел в лохмотьях, и не то что облик — голос не передавался ровно, а Нырки и вовсе были под негласным запретом, игра для самых отчаянных нелюбителей жизни в Сумраке… и из этого вот безобразия я за жалкие несколько лет создал край процветающий и спокойный. И даже могу отправиться верхом через полстраны и чувствовать себя вполне бодрым, а не хрипящей и едва передвигающей ноги развалиной.

Серебристо-туманная часть меня, незримо парящая где-то высоко в глубине, взирала на меня-в-сумраке, весьма гордого своими достижениями, с ироничной усмешкой: о да, умница, Чен. Сумел не попасть в лужу сапогом на гладкой широкой дороге, когда дождь уже кончился. Тебя именно этому учили больше восьми лет: выстраивать разорванные ноты в стройную мелодию, восстанавливать обветшавшие Кружева. Причём учил тебя великий мастер. И дело своё знал на совесть. Да и ты, дружок, с твоим-то врождённым талантом просто не мог добиться меньшего — разве что вовсе ничего делать не стал бы, только лежать на травке да свистеть небесам…

Мне и сейчас хотелось свистеть — или молчать — небесам, размышляя о тайнах Поля и былых временах и слушая тихие песни земли, растущей и суетящейся вокруг жизни, делая узоры чище, сильней, обновляя… хотелось куда больше, чем странствовать мысленно в лабиринтах возможных желаний Верховного, где меня поджидал только серый туман и немое безмолвие его ярости — странной, давящей… направленной не на меня, а словно бы всюду, вдаль, заглушающей и смех ярких красок, и голоса песен. Я услышал это впервые тогда, в круге Звезды, когда он для чего-то подхватил в падении и вынес меня. Но не к свету и звукам небес, жизни, красоты… не в Мерцание Изначальное, каким оно было для меня всегда, а в ничто. И там, бесконечно долго, пусть и лишь долю мгновения, я знал и видел его настоящего, я понимал его.

А он понял, что мне открылось. И с тех пор я танцевал по волоску над пропастью, непрестанно, а там поджидали острые камни и зубы капканов. И если бы я упал, то нашёлся бы хоть кто-то ещё, столь ясно разглядевший его? Я не знал. Но не мог полагаться на судьбу и удачу. Зная то, чего сам я не знаю, постигнув нечто непостижимое, но тёмное и пугающее, я уже не мог отступить. И связал себя с ним накрепко — лишь в слабой надежде, что когда тьма рассеется и неясная сущность этого человека проявит себя, я буду готов.

Удержать его. Заслонить других от него. С ним вместе погибнуть.

Как повезёт.

Но вот Каэрина я не собирался ему отдавать, и без всяких скидок на невезение. Милорд мой магистр, подобравший меня в грязи, умирающим и полным мечтаний о полётах в высоте… и расправивший мои крылья. Я не простил его. Я не знал, что мне делать с его предательством, с его слепотой, этим приступом безумия бира, закрывшим его глаза и ум именно тогда, когда он был необходим мне, когда я верил ему — и не сомневался, что он верит мне. Ведь он же был моим учителем.

И сейчас я во владениях моего учителя, пусть бывшего и не питающего ко мне любви и нежности, — для того, чтоб моими руками его уничтожили. Осталось понять — как именно. И помешать. Проще некуда.

Очевидно было одно: если я должен идти туда, то мне следует знать, что в действительности он сделал в тот день. Знать абсолютно всю правду. Зная, я пойму, как вести себя с Верховным. Если двигаться наугад — пусть в ямки лягут все мои камушки, но схватку фигур я проиграю.

А чтобы узнать правду, мне надо ему открыться. И не только моё присутствие здесь сделать явным, но и нечто иное… то, что шесть лет я старательно скрывал от всех в мире, но в самом начале пытался именно ему рассказать.

А он вышвырнул меня, назвав предателем и выразив горячую надежду, что больше он меня в своём доме не увидит, а за его пределами — рекомендует стереть из памяти наше кратковременное знакомство.

Я невольно усмехнулся воспоминанию. Ох, как по-другому он говорил со мною во время второго моего визита, совсем другие интонации и взгляд… Сарказм и холод, но я видел цвет его узора, оттенок мелодии: он отлично закрылся, но только не от меня. Что-то произошло, он чувствовал себя чуть ли не виноватым. И его выходка с Джаэллом тут была ни при чём. Он держался оскорбительно, но гнев был притворством. Он съязвил насчёт наших отношений с Верховным, но в глубине, в высоких гармониках его кружева была тяжёлая, тёмная сталь. Он не был таким прежде. Пламенным, жгучим, яростным, неистовым, опасным — да. И несправедливым временами. И ядовитым, как лесная багрянка. Но не воином, никогда. Он изучал жизнь во всех её формах так увлечённо, что его просто не оставалось на науку о создании смерти.

И перемены мне не очень понравились.

Но ещё меньше мне нравилось осознание, что встречаться с ним мне нельзя. Потому что на месте Верховного я бы ждал именно такого поступка. Люди предсказуемы. Он может попросту за мной следить. И стоит мне приблизиться к Каэрину, заговорить… Мы шесть лет пребывали на грани Вызова, но едва меня отправили проверять его владения, как ссоре конец, и мы беседуем подобно добрым друзьям, — если Верховный бросит этот камешек, то шума будет, как от схода лавины. В честность моего избрания и так-то мало кто верит. А у Каэрина всегда хватало завистников. Не говоря уж о «страшных» методах обучения его Детей Боли… после тех двух погибших мальчишек у него, мягко говоря, не прибавилось почитателей.

Нет, чтобы превратить его честь в горстку пыли, совсем не надо сочинять изощрённые планы; довольно одного сомнительного избрания в Звезду его ученика, а после — единственной сомнительной встречи. Хотя о чём я — такой план вполне сойдёт за изощрённый. Уж если я, пятый день размышляя, так и не нашёл способа его разрушить, а я отнюдь не самый глупый вэй-лорд нашего королевства.

Правда, один ход у меня оставался в запасе: провести Партию Удачи, вариант шэн, где только кидают камешки до сброса всех фигур соперника. Ничего в запасе, всё явно и напоказ — это могло и сработать. Используя метод стремительных нырков на нужные места и мгновенных исчезновений, я мог бы и скрыть свой облик (во всяком случае, на время сбора данных и если всё-таки не поймают), и выполнить задание, и учинить по всему Джалайну такой шум, чтобы никто в здравом уме не поверил, что мы с Каэрином оставались наедине хоть секунду.

И уж тогда Каэрин будет готов к сюрпризам на Совете, и что бы он ни прятал, это ему не повредит. Каэрин учёный, а не игрок; но он вовсе не наивен, и при необходимости сыграет не хуже прочих. Тем более, предупреждённый. А он и так настороже — знать бы, что заставило его кружево звенеть готовой к убийству сталью…

Но Верховный придёт в ярость, это точно. Вместо тайной проверки получить взбаламученный край и десяток жалоб от разгневанных магистров, свары с которыми займут всё время Совета — такого он наверняка не ожидает от своего послушного мальчика, игрушечного Луча… пусть тот и прежде был не очень-то послушен. Но одно дело — с милой улыбкой и словами благодарности игнорировать его советы в выборе учеников, и совсем другое — открыто нарушить чётко сформулированное требование.

Если бы только я не думал, что он убьёт меня без колебаний, едва пользы от меня станет меньше, чем неудобства, — было бы куда проще.

Я с досадой сжал пальцы, бессознательно закручивая ветерок в крохотное торнадо перед собою, и едва успел остановиться раньше, чем местное Поле тряхнёт новая аномалия, на сей раз с отчётливой подписью Ченселина Тариса. Да о чём я рассуждаю? Каэрин не дитя и не питает иллюзий насчёт любви Верховного. А чужих глаз и ушей ему хватает и без визитов его бывшего ученика. Он должен быть готов. Он давно уже упрятал все следы той бури так глубоко, что их не найти, даже если день напролёт там топтаться.

Да, если бы только… я не был тем, кто никогда не играет вслепую. Ставя на эту жизнь — в особенности.

Я остановился; конь подошёл вплотную и ткнулся мохнатой мордой в мой затылок, словно напоминая, что неразумно брести пешком, имея возможность использовать его четыре ноги вместо моих двух, уж если мне зачем-то понадобилось в дороге его общество. Я оценил эту безмолвную логику, но в седло возвращаться не спешил. Воздух Джалайна пронизан был трепетом… особым, терпким и пряным, и едва уловимым… и я знал это чувство, эту незримую нить — я сам был ею когда-то… и дважды потом, но уже на другом конце нити, не тем, кто зовёт, а кого призывают. Но сейчас призывал тот, кто не желал того — и судя по хрупкости нити, даже не знал, что делает.

«Услышав голос пути, оставишь всё и уйдёшь….»

Коснувшись незримых Кружев, услышав струи мелодий, не вернёшься назад…

…и ощутив тревогу, которой нет объяснений, отправишься в странствие, чтобы найти путь к себе.

Моё прерывистое дыхание грохотало в ушах. Приоткрытые губы пересохли; глубоко вдохнув, я провёл по ним языком и ощутил горечь, словно лизнул сок неситы. Обрывки чужих мыслей, слышанных прежде фраз. Казалось, даже растения замерли в ожидании. Я закрыл бы глаза, чтобы не отвлекаться, но это было признаком определённой слабости, уступкой сумрачному в себе, крохотной потерей контроля, и хотя тут подобная бравада могла впечатлить разве что птиц, траву и моего коня, но Вэй по сути — Вэй всегда… тем более, если он Дитя Боли Каэрина. Теперь я видел след. Спящий Дар на грани, за вздох до пробуждения, и тот магистр, что ощутил его столь ясно и требовательно, должен идти к нему. Отложив все прочие дела, немедленно, потому что этот зов, намеренный или нет, это притяжение — самое важное в течении дней любого вэй-лорда. Мелодия сердца, ещё скрытая, не слышная никому, кроме возможного учителя.

Ну, вот и всё. Уже в седле, поворачивая коня в направлении едва уловимого следа, я вдруг понял, что не мог по-настоящему дышать все эти дни, словно меня держали невидимые путы, стягивающие и тело, и кружево, и внезапно их не стало. Это было забавно. Ничто не решено, и пожалуй, поиск ученика — не та причина бросить задание Верховного, которую он примет легко и благосклонно. Но теперь я мог, пусть ненадолго, спокойно отправить и его планы, и его недовольство в список явлений незначительных, хотя и досадных, вроде разрыва пары нитей из тысяч, рисующих нужный узор, или лишней минуты дождя.

След слабо мерцал подобно звезде, на миг показавшейся в просвете меж грозовых облаков, и тут же таял, размывался в многоцветном переплетении узоров, оттенков и песен без слов, причудливом и хаотичном на первый взгляд, как выглядит в Мерцании всё живое и обременённое наличием разума. Но я видел в этом хаосе стройность и красоту гармонии, дразнящую, недоступную. Суть Мерцания… сладкий соблазн, спасение от грубых, властных, тяжёлых законов Сумрака. Каждый из нас мог отказаться от них, поддавшись влекущему очарованию лёгкости и красоты, безграничия и свободы. И сумрачные тревоги более не коснутся тебя, бремя сумрачных дел растает, как опутавшие тебя стальные оковы… как заботы о том, что скажут, помыслят или сделают с твоим хрупким сумрачным телом какие-то люди, по сути своей недолговечные и не более важные, чем мушки-однодневки или капли росы на траве. И я мог бы просто уйти, ускользнуть в Кружева и растаять там… как этот странный след, что тает, едва появляясь, и ведёт меня скорее не туда, где я видел его, а мимо всех тех мест, где я его совершенно точно не видел.

И понравится это Верховному или нет, но я со всей определённостью не видел его возле Каэрина. След медленно и без всякого видимого смысла струился в направлении диких степей, уводя меня из Джалайна.