Глава 26. Взгляд в прошлое. Веера

Мне казалось, это никогда не кончится. Я испробовал все степени защиты, но он сносил их, как зимняя буря — давно не чиненый трухлявый сарай.

Хуже всего было то, что это позорище продолжалось уже без пары дней знак. И я начинал терять веру в себя… и это пугало. Непривычно. Неуютно. Неправильно!

— Будущий магистр… — с ленивой иронией ронял его голос, и очередная защита разлеталась в клочья. Я его почти ненавидел.

В очередной раз я встал, сохраняя, по крайней мере, способность скрывать, что я чувствую… что вообще что-то чувствую.

— В постельку? — с ядовитой нежностью осведомился он. — Молочка? Шину с ромом? Колыбельную?

Трясины Тьмы, как он мне надоел. Дело было даже не в том, что я проигрывал, — проигрыш меня не смущал, он был магистр и Луч, а мне едва сравнялось пятнадцать. Но он выводил меня из равновесия… а я не понимал — чем. Не понимать я терпеть не мог.

Лучи солнца, выскользнувшего из туч, пронизали его рыже-каштановую гриву, разметавшиеся пряди волос сверкнули золотом. «Ненавижу. Позёр. Показушник».

Он делал это всё нарочно. Мелкая унылая дождевая пыль с рассвета, а теперь это солнце, осветившее именно его и именно так… Холодные зелёные глаза ясно смеялись. «Я посмешу тебя однажды, Тьма!..»

— Ты меня разочаровываешь, — скучающе протянул он. — Пойди, отдохни.

Он обращается со мною, как с едва пробуждённым. Дразнит, вызывает злость. Иди ты в трясины… милорд мой магистр. Не дождёшься.

Он словно закрылся — даже растрепавшиеся локоны больше не светились. Безразличный взгляд.

— Я ухожу. Это скучно.

И уже входя в дом, проронил, не оборачиваясь:

— Вейлин из тебя выйдет неплохой.

И я ударил, уже не сдерживая себя. Себя?.. то существо во мне, которое обычно сидело на цепи и в наморднике… которого я боялся… нет, оно вызывало брезгливость, потому что любая дикость отталкивала меня. Оно не было тенью — оно было сгустком голодного пламени. И сейчас хлестнуло по остаткам туч, дому, человеку в дверях. Бешеное, жадное.

Думаю, я мог убить его. Долю мгновения я видел ясно, что мог убить его. И эта доля мгновения позволила ему раскинуть сеть защиты, остро вибрирующую, впитавшую пламя… и льдистыми шипами рванувшуюся на меня. Вокруг меня. Доля мгновения…

Веера. Это словно всплыло… откуда-то из глубины… тень Камня синевато блеснула… Веера ветра в моих руках — сотканный из густой серой мглы и алый с росчерками серебра. Лёгкое, едва заметное движение.

Ядовитые льдистые шипы осыпались безвредными капельками тумана, слегка смочив его волосы, небрежным узлом заколотые на затылке.

Он стоял в проёме двери, придерживаясь за резную створку рукой; изумруд, под цвет глаз, влажно посверкивал на указательном пальце. Сегодня так же изумрудно блестели его ногти — очередная причуда, — и даже в ухе покачивался крохотный круглый изумрудик.

— Ну, Чен-се-лин.

Он так произносил моё имя всего пару раз за время, что я жил в его доме в качестве ученика.

Я ждал — и сам не знал, чего жду.

— Повтори, — деловито велел он, отцепившись от дверного косяка.

Остаток дня и часть ночи мои «веера» мелькали неустанно, отбивая (я и сам не понимал, как) его убийственные, в буквальном смысле слова, атаки. Мне казалось, тренировкой тут уже и не пахнет — он абсолютно серьёзно намерен убить меня.

Впрочем, так было всегда. Тренировки Вэй — всегда риск смертельный… если тренер — Каэрин Трент, «самый талантливый магистр Звезды и самый суровый учитель».

Я не вполне понимал, что происходит. Но когда он атаковал, перед моим взором вспыхивали тени вееров, серого и серебряно-алого, и лёгкое движение рук отбивало любое его «оружие» без труда.

Уже совсем стемнело, когда он вдруг с тихой усмешкой поднял руку с блеснувшим в звёздах изумрудом и упал с кошачьей гибкостью на упругий живой ковёр поляны, ещё влажный после дневного дождя.

Я стоял слегка поодаль, выжидая. Его волосы рассыпались по траве; даже тусклый свет звёзд не мог скрыть огненно-рыжего сияния.

«Показушник…»

«Чем ярче Чар, тем внешнее более совершенно».

Я скрыл вздох. Скрыл, абсолютно точно. А его кошачьи глаза внимательно блестели во тьме.

— Седьмая, хо-ро-шо, — промурлыкал его «совсем не-магистровый» голос.

Я застыл, забыв, как дышать.

«Седьмая». Мне целых полтора знака до шестнадцати лет. Я начал в восемь. «Седьмая». Последней была Пятая — полгода назад.

«Седьмая».

Семь Ступеней Боли. После Седьмой — ты не ученик больше. Ты — вейлин.

Ты можешь сказать ученичеству «прощай». Ты можешь никогда более не произнести слов «милорд мой магистр» — и говорить просто «вэй’Каэрин».

«Седьмая».

Которой в среднем достигают к тридцати годам — если повезёт.

Нет-нет-нет.

Веера трепетали в моих пальцах, как живые — как странные неосязаемые бабочки, причудливые бабочки с запахом влажного ветра. Алая с серебристым и серая, как рассветный зимний туман.

— Да сядь ты, — с оттенком досады велел он. Я послушно шагнул к нему и опустился в траву.

— Ветер, — сказал он задумчиво. — Ветер, Чен ми тайфин? Ты удивляешь. Я ожидал крыльев пламени.

Я молчал. Слов не было. И его внезапное «ми тайфин» — на древнем языке хиан-эле «моя драгоценность» — было тут вовсе ни при чём. Речам его я давно уже привык не придавать значения. Но вот тон… и более ярко — оттенок мелодии Кружева. Тепло. Золотисто-розовый блик рассвета. Нежность шёлка.

— Есть тонкие грани, — негромко заговорил он. Сверкание изумрудов прикрылось веками, и теперь я видел лишь фиолетовые тени ресниц. — Есть обертоны, оттенки Чар. Мы — ловцы Чар, мы проникаем, сливаемся, мы пробуждаем и плывём вместе… мы — исследователи глубин. Мы ничего не создаём, не сплетаем новых Кружев — но Кружева сотворяют нас… поют нашими голосами. А мы кружимся в их песнях, оживляя их в Сумраке, овеществляя их.

— Танец, — тихонько откликнулся я. — Танцующие в Кружевах.

Я мог бы молчать. Но слова будто бы сказались без моего ведома. Тени вееров влажно мерцали.

— Танцующие по-разному, — продолжил он. — Камень позвал тебя… а ведь ты его пленник, Ченселин. Освободись. Лишь став свободным, ты поймаешь свой ветер… в сеть? Зеркало?

— Веера, — чуть слышно уронил я.

— Тем более. Мало кто знает о подобном теперь. Но только отбросив их, освободившись, ты станешь магистром. — Он помолчал. — Не ты должен быть ведом Камнем — он должен управляться тобою. Магистры не только учат — и не столько учат. Они хранят Поле Тефриана.

Я разжал пальцы… точнее, попытался разжать. Но веера не упали. Они, казалось, стали частью моих похолодевших ладоней.

— Освободись, ми тайфин. Или Камень заберёт тебя. — Пауза показалась мне очень, очень долгой. — Скоро. Он… замерзает. Всегда. И мы нужны ему не меньше, чем он нужен нам.

Я притворялся бесстрастным. В горле было сухо, как когда-то давно в убивающем жаре степи Кумбрейна.

— Видишь ли, он питается нами, — спокойно сказал учитель. — Он ведь живой отчасти. А любое живое существо нуждается в пище. Подозреваю, что изначально… впрочем, неважно. Сейчас его пища — мы.

— Милорд мой магистр, это причиняет вред?

— Тебе — в настоящий момент — да. Мне — нет, поскольку я контролирую происходящее.

Он сорвал травинку и лениво покусывал её. Эта его привычка никогда не вызывала у меня восторга — пустое уничтожение жизни. Но вдруг я подумал, что всё происходит не впустую: быть может, он забирает эти клочки живого дыхания потому, что та странная иная жизнь постоянно забирает сколько-то отпущенных ему вздохов у него.

Как у всех Лучей. У каждого из магистров.

Я сосредоточился на своих веерах до предела и повторил попытку выпустить их из пальцев. Безрезультатно. Мне казалось, чем больше я концентрирую силы, тем сильнее они прирастают к моим рукам… к моему Кружеву… и тем больше вбирают его.

А меня во мне становится всё меньше и меньше.

И тогда я ушёл в Кружева… это был рискованный ход: я делал такое всего три раза за семь лет обучения, когда боль была уже не просто невыносимой — когда она становилась действительно смертельной, и Мерцания можно было буквально коснуться рукой. Впервые это произошло в самом начале, в первый год… и в Кружева я выскользнул инстинктивно, абсолютно не понимая, что делаю… вернее сказать — меня вынесло туда, и я до сих пор не знал, как смог выбраться обратно.

Позже я повторял это дважды, уже намеренно. И всё равно — понятия не имел, сумею ли вернуться.

Сейчас я должен был понять.

У меня просто не осталось выбора.

Я выскользнул в Кружева весь, всей сутью. Моё тело оставалось в прежнем положении — сидящим в траве, — но вряд ли я смог бы спасти его сейчас, если бы Каэрин пожелал его уничтожить. Я совершал то, чему он никогда не обучал меня, — пытался стать мелодией собственного Кружева.

Будь той песней, которую поёшь ты сам…

Стань самим собой.

Разноцветье.

Неистовая красота миллионов звуков.

Красота…

Веера.

Я сам раскрылся двумя веерами — серый туманный призрак и багровая ярость с росчерками холодного серебра.

«Смотри в себя… смотри».

Пойми.

… и отпусти.

Камень пронизывал всё — мои Кружева, ткань Поля, всё видимое мне Мерцание. Он был и песней, и нитью, скрепляющей всё воедино… и симфонией дикой красоты. Он был беспомощным и всесильным.

Отчасти он был уже мною.

И мне это нравилось.

Пока океан красоты не поглотил меня, я поймал собственную мелодию — она была ярчайшим сапфиром и вскриком рвущейся струны, пожаром и ветром, ураганом зимы среди жаркого лета, — и ею я стал окончательно.

Веера с мягким шелестом закрылись. Я ощущал их бархатистую лёгкость кончиками обожжённых пальцев.

Камень навсегда остался во мне — пылающей меткой ледяного огня, нотой всех моих песен.

Я открыл глаза и встретил пристальный изумрудный взор Каэрина.

— Седьмая, — негромко проронил он и вздохнул. — Путь магистра…

— Седьмая раньше Шестой? — уже не прячась совершенно, спросил я.

— Почему бы нет. Это формальность, ми тайфин, — он слегка усмехнулся. — Ты же понимаешь.

«Понимаю. Не знаю, рад ли, хотел ли я этого, но да, понимаю».

Я лёг в траву тоже, закинул руки за голову и молча принялся смотреть на звёзды.