Глава 35. Аэтис, столица Тефриана

Чем ближе к столице, тем свежее делался воздух, дороги — шире, а путников, пеших и верхом, — всё больше. А они свернули в берёзовую рощу и шли по узким тропам среди высокой травы и белых от кувшинок озёр. Тут было много ягод и грибов, и Вил показал Энтису лисью нору, и барсука (издали: зверь был большой, зубастый и недружелюбный), и семейство красных оленей у ручья, и водяную крысу с кучей крохотных потешных детишек… Энтис знал о повадках зверей всё — но только из книг. А с Вилом видел их — живых, настоящих! Вил мог подбираться к ним, не спугивая, приманивать звуками, даже брать в руки. Энтис восхищённо смотрел, как они доверчиво идут к его другу, позволяют гладить, а некоторые, кажется, и расставаться не хотят — вон, двое оленят весь день так и скакали вокруг, тычась в плечи, уши и затылок Вила влажными носами на узких шёлковых мордочках. Энтис внимательно следил за другом, пытаясь отгадать секрет, и сам протягивал руку к зверюшкам; но его они дичились, и если не отбегали прочь, то лишь оттого, что Вил ласково и без особых усилий удерживал их.

Теперь Вил в деревни не заходил: близился День Кораблей, и людям было не до него, все увлечённо готовились к празднику. Да ещё — Энтис. В столице-то, среди праздничной шумной толкотни, Рыцарь и менестрель запросто могут очутиться бок о бок. Но по пути в столицу… нет уж, лучше не рисковать!

А Энтис так радовался и играм с лесными зверьками, и разговорам, и даже просто улыбке, что Вилу хотелось всё время улыбаться и рассказывать всякие смешные истории… и не думать, совсем позабыть, кто идёт с ним рядом. В пыльной потрёпанной одёжке, загорелый и похудевший, Энтис был вылитый менестрель — не будь белого плаща, сроду никто бы не признал в нём Рыцаря! Забавно… но и тревожно. Тяжёлая летняя жара сменяется мягким теплом осени, ясные рассветы — густыми утренними туманами, и от Аэтис по тракту всего-то два знака до Замка… Но как высокомерные лорды Ордена примут Энтиса таким — с флейтой на поясе, с обликом менестреля? Что сделают суровые Рыцари с тем, кто променял посвящение на полгода шатания по дорогам — со спутником, о котором и в шутку-то говорить стыдно?

Энтис зовёт его другом… Энтис не умеет врать. Белый круг, и столбы, и цепи с кожаными петлями на концах. Человек с ледяными безжалостными глазами — Лорд Трона, самый главный Рыцарь. И Энтис — ребёнок. Наивный, доверчивый, откровенный ребёнок!

Три часа им осталось до стен Аэтис. Примерно столько же — до захода солнца. Завтра наступит День Кораблей, а сегодня они могли бы ночевать уже в столице королевства...

— В хорошей гостинице. — Вил грыз травинку, выплёвывая горькие кусочки зелени. — Ванна, всякие там ароматы, массаж, не хуже, чем в Замке. И спать будешь, как человек, а не дикий зверь.

— Мне в лесу нравится, — Энтис зевнул. — Ты говорил: дорога должна доставлять радость. А для меня радость тут остаться, а не топать куда-то. Тем более, смысла я не вижу.

— А разве не лучше спать в чистой кровати, чем на пыльной траве? И вкусная еда, и вино...

— И утомительная суета, — кивнул Энтис и растянулся на спине в упомянутой пыльной траве с видом человека, твёрдо намеренного лежать, если не поднимут силой. Вил огорчённо покачал головой:

— Ты не отдохнёшь толком, встанем-то затемно, чтоб до толпы в город проскочить. И придёшь весь в пыли и голодный. А вымыться до Плаванья не успеешь, все приличные гостиницы будут переполнены.

— Так зайдём в неприличную, — радостно предложил Энтис. — А почему ты говоришь только обо мне? — он приподнялся на локте. — Я не отдохну, я буду в пыли и голодный. А ты?

— Мне неважно. Я ж не веселиться, а петь там буду.

— Тебе, значит, спать и есть не надо? — Энтис гневно повысил голос: — Если тебе удобнее идти сейчас, почему ты не скажешь прямо? Зачем выдумывать для меня причины? Я тебе кто — глупый ребёнок?!

Вил сосредоточенно выискивал себе новую травинку.

— Я не выдумываю. Я привык, а ты нет. — Он помолчал. — Чего ж удобного, сегодня петь всю ночь, а весь праздник проходить сонным… Рыцарь, а если ты ваших из Замка встретишь?

— Хорошо бы встретить. Они мне новости расскажут, Мейджису и ребятам привет передам.

— Ага, хорошо. Ну просто здорово. Жалко, ты себя не видишь. Худой, лохматый, в точности бродяга. И плащ не белый уже, а серый в разводах. Они ж рассердятся на тебя, ты вправду не понимаешь?! Или опять притворяешься, как тогда, с сапогами?

Энтис вспыхнул и выдал ему самую «рыцарскую» оскорблённую мину: молнии из-под ресниц и надменно вздёрнутый подбородок.

— Я притворяюсь?! После всего, что я тебе...

— Ясно, — поспешно вставил Вил, когда друг задохнулся от негодования. — Тысяча извинений. Между прочим, кто-то мне говорил: спрашивай обо всём. А спросишь — и он фырчит, как масло на сковородке!

Энтис насупился и вдруг действительно фыркнул — будто едва сдерживал смех.

— А ты найдёшь, о чём спросить! Знаешь, ты лучше и в шутку не говори, что я притворяюсь или вру. Я же могу опять… ну, ударить нечаянно. Потом-то извинюсь, но тебе разве легче?

Вил тихонько засмеялся.

— Если извинишься? Конечно, легче! Да ладно, я не буду. Без обид, Рыцарь?

Энтис кивнул и снова лёг, уютно прислонясь затылком к его колену.

— Не плащ и меч делают меня Рыцарем. Пока заповеди живы в моём сердце, я и в лохмотьях буду сыном Ордена, с мечом или с флейтой. — Он вздохнул. — Так отец говорил. И братьям с сёстрами неважно, плащ в пыли или нет. Они меня увидят, а не одежду. И мне обрадуются. И зачем им сердиться, если я ничего плохого не сделал? — он запнулся, глядя на друга обеспокоенно: — Приди мы в город сегодня, денег бы вышло больше, да? Но мне казалось, ты сам не хочешь, иначе я бы не спорил! Я не ошибся?

Вил улыбнулся. Когда тебя понимают — без объяснений, без всяких усилий с твоей стороны! — боги, какое странное, чудесное чувство!

— Здесь лучше. Города мне завтра досыта хватит. И денег наберётся. Сам праздник… у меня давно не было праздников… Я бы сюда сроду не подумал идти, если бы того мастера в другом месте мог поймать, — признался он. — А пришёл бы один, была бы работа и деньги — ну и всё. Нет, я люблю петь, но… я видел бы только струны, — он хмурился, пытаясь выразить неясные ощущения словами. — И лица из песен. И лица вокруг. Не то, что видят люди, не День Кораблей, а мой удачный день, но ведь это совсем другое. А теперь… — он отчего-то смутился и беспомощно замолчал.

— Да, это совсем другое, — сказал Энтис серьёзно. — Я могу сделать так, чтобы мы видели одинаково?

Ты можешь всё. Знаешь, как много ты для меня уже сделал, и делаешь непрестанно, каждый миг, сейчас? А я могу только ждать… проклятые трясины Тьмы! Ждать, когда ты уйдёшь от меня навсегда!

— Ну… тогда не молчи. — И неловко пояснил: — О желаниях. Хорошо тебе, или устал, или есть хочешь, или ещё что… говори сразу. Говори обо всём. Веди меня, куда тебя потянет.

— Разве мои желания — самое главное?

— А иначе я не сумею видеть по-твоему. Я отвык желать, Энт. У тебя это лучше получится.

— Но если я рядом, — нерешительно спросил Энтис, — ты сможешь играть? Или люди в городах умнее?

Ну, объяснишь ему? О людях, и почему ушли с тракта… всю липкую грязь, которая потянулась бы за нами из-за его плаща и моей минелы… Проклятье, я не могу! Любая ложь лучше такой правды!

— Просто их в столице много, Энт. А в праздник тем более. Отовсюду люди съедутся, самые разные.

Второй раз это имя сорвалось у него с языка — и снова он не заметил...

— И сьеры, и крестьяне, и мастера, Рыцари и Вэй. В толпе и не разберёшь, с кем рядом окажешься.

— С Рыцарем или бродягой в пыльном плаще? — с едва заметным лукавством уточнил Энтис. — Очень удобно, по-моему. А ты ещё из-за моего вида огорчался. Мне кажется, на твоём месте я бы радовался.

— На моём месте ты бы спал, а не трепался, — отрезал Вил. — День будет длинный, а ночью отдохнуть не надейся: если место в гостинице и найдём, шум тебе не даст заснуть. Как ты мне сейчас не даёшь.

— Я уже молчу, — заверил Энтис, по самый подбородок натягивая плащ. — А откуда ночью шум?

— Так ночью-то самое веселье, — Вил усмехнулся. — Вот что: днём у нас будет праздник. Пусть другие менестрели стараются. А вечером люди устанут и по трактирам разбредутся — вот тогда я буду им петь.

— После всех остальных? — Энтис заинтересованно поднял брови. — Не боишься?

Вил весело блеснул глазами и прилёг рядом с другом на краешек плаща.

— Я боюсь? Энт, ведь я хорошо пою. И у меня есть песни, которых ни у кого не будет. Ты говоришь, у меня настоящий талант, и мама то же говорила. Для кого стоит петь — те услышат.

Энтис отвернулся и притих, а ему не спалось. Тёплый ветер кинул ему в лицо шелковистую светлую прядь; он замер, боясь её стряхнуть. Волосы Энтиса пахли речной водой и дымом от костра.

— Ты такой смелый, — не оборачиваясь, тихо сказал Рыцарь. — Просто удивительно. И тут… и в Замке. И в степи. Если бы я знал, что такое летняя степь, я бы не решился.

Вил неслышно вздохнул и сдул с лица мягкий золотистый локон.

— Я бы тоже.

Молчит. Ну вот! Когда не до болтовни, вопросы из него так и лезут; а когда и надо бы спросить...

— Это был первый раз. — Вил закрыл глаза. — Я никогда не ходил той дорогой.

— Ты вообще не знал, что нас ждёт?

— Мы с мамой как-то провели денёк в дикой степи. В Каневаре, где я родился.

— Тогда ты и выучился шалаши из травы плести?

— Ага. Там всюду трава выше головы. Только тропы широкие. И колодцев много.

Энтис молчал. Вил тихонько насвистывал песенку с грустным концом.

— А направление ты как определял?

— По солнцам. Ну и так… по ощущениям. Да это-то дело нехитрое. Я всегда умел дорогу находить.

Ответа не последовало. Вил закусил губу и стиснул руки. Сжать всё в себе в тугой комок, в камень...

— Самая идиотская глупость в моей жизни. Сроду не думал, что могу в здравом уме такое выкинуть.

А я и не был в здравом уме, когда потащил тебя в ту проклятую степь. Я и правда спятил. Я хотел… боги, да я сам не знаю, чего я хотел! Не умереть и не убить тебя, уж это точно… Тогда я обещал — себе и маме: если ты умрёшь, я вернусь в Эврил и расскажу твоему Мейджису, что я сделал с тобой. Разве мог бы я в здравом уме обещать такое?.. а открыться тебе сейчас — ну разве не безумие?!

— Что ты об этом думаешь, Рыцарь?

— Я даже спрашивать о дороге боялся, — ясным негромким голосом отозвался Энтис. — Мне казалось, я свихнусь от страха, если мы заблудились. Мне до сих пор иногда на траву смотреть неуютно.

— А про меня что думаешь?

— Что в отваге мне с тобой не сравниться. — Энтис повернулся к нему лицом. — Я просто шёл за тобой. Пил твою воду. Верил, что ты меня вытащишь. Легко сражаться, если есть в кого верить… А ты был один. Не за кого уцепиться, не на кого рассчитывать, кроме самого себя. И всё-таки мы живы. Ты очень сильный, но это я ещё в Тени понял. И ты очень, очень смелый.

Он тихонько вздохнул и закрыл глаза. Вил слушал его ровное дыхание и улыбался, глядя на звёзды.

___

К каменной резной арке, где стражи записывали имена гостей, пришли на рассвете, но ждать всё же пришлось — не только им хотелось войти. А город уже проснулся: распахнул двери и окна, заполнился оживлёнными людьми, множеством самых разнообразных ароматов и весёлым праздничным шумом. А к Плаванью, с усмешкой заверил Вил удивлённого друга, в арку и вовсе не протолкнёшься: далеко не каждый сообразит приехать заранее! Зато менестрели, небось, ещё вчера все собрались… Высказав это мрачное предположение, Вил без особой надежды сунулся в первую попавшуюся гостиницу и не успел позавидовать счастливчику, который такое славное местечко уже занял, как к нему подскочила очень юная и очень растрёпанная хозяйка и с ходу деловито заявила: да, музыка ей нужна. Под вечер? Идёт. Нет, других тут не будет, она уговор знает, сам гляди не позабудь! О такой удаче он и мечтать не смел и вышел из гостиницы весёлый, как птичка. Яркие платья, свежевыкрашенные дома, сияющие окна и на всех лицах — радостные улыбки… Вил мурлыкал любовную песенку и чувствовал, что жизнь прекрасна.

Зато Энтису до безоблачной радости было далеко. Энтис был ошеломлён и растерян; жался к другу, едва сдерживая желание взять его за руку, и впервые в жизни ощущал себя маленьким мальчиком из дикой глуши. В деревнях люди были слишком навязчивы — а здесь его не замечали вовсе, и он печально думал: сейчас даже от тех раздражающих забот он не отказался бы! Но никто, кроме Вила, не проявлял склонности заботиться о нём. Хуже того: люди идут прямо на него, словно не видят, а когда он отходит — не благодарят, а некоторые ещё и толкают, причём довольно грубо. Нет, обидеть вроде бы не хотят, просто не обращают внимания. Но почему?! Он же есть!

Он нервничал всё сильнее, пока не понял: не только ему адресовано необъяснимое безразличие, а вообще все тут толкаются, распихивают друг друга локтями, наступают на ноги. И никто, похоже, не обижается, не видит в таком поведении странности. Это наблюдение не сделало продвижение в толпе более приятным, но отчего-то немного его успокоило. По крайней мере, его не выделяют из прочих…

Он понемножку начал осматриваться — всё вокруг так и притягивало взгляд! — и у перекрёстка вдруг обнаружил: Вила рядом нет. Всюду незнакомые лица (ни на одном — ни малейшего интереса к Энтису Крис-Талену), кони и экипажи; дома выкрашены так ярко, что рябит в глазах; перед ним не одна улица, а целых четыре. Как ему отыскать тут Вила?! Да он весь день может бродить в этом пёстром лабиринте среди шума и толкотни и даже не поймёт, где уже был, а где очутился впервые! Энтис, мокрый от пота, уставший и несчастный, в ужасе чувствуя, что уголки глаз щиплют подступающие слёзы, прислонился к стене и попробовал собраться с мыслями. Но лучше не стало: положение казалось с каждым мигом всё более безнадёжным, а глаза щипало всё сильнее. Он сделал шаг от стены, пытаясь высмотреть Вила в текущем мимо людском потоке; но тут дюжий парень, вознамерившийся посадить свою девушку на плечо, ткнул его локтем так сильно, что он отлетел к стене, как пушинка, ударился об неё спиной и едва не потерял сознание — скорее от беспомощности, чем от боли. Парень и его подружка болтали и весело смеялись; Энтиса они даже не заметили. Юноша закрыл глаза и изо всех сил стиснул зубы, не понимая, чего боится больше: выхлестнуть на виновника столкновения ярость, разрывающую грудь изнутри, или горько расплакаться от отчаяния.

— Ох, а я уж думал, до Плаванья тебя не найду! Меня один тип в сторону оттёр, а там карета… Энт? — Вил пристально всмотрелся ему в лицо: — Тебя тут никто не обидел?

— Я не подхожу для городов, — пробормотал Энтис с виноватой усмешкой. — Лучше ты меня держи, а то опять потеряюсь.

— Если потеряешься, надо сразу остановиться и ждать. А ты вон как далеко забрался.

— Интересно, — оправдываясь, юный Рыцарь повёл вокруг свободной рукой: — Такое всё необычное!

Вил рассмеялся и сжал его ладонь покрепче. Да, мальчишке из Тени, впервые попавшему в Аэтис, и должно всё казаться необычным! У домов, в отличие от сельских жилищ, не меньше трёх этажей, а есть и пять, и даже десять. Стенные панели, что защищают комнаты от шума, а летом охлаждают их, сделаны не из гладкого камня, к чему Энтис привык, а из узорчатого кирпича — поневоле оценишь непростое вэйское искусство! А пластинки черепицы на четырёхскатных крышах-пирамидках, предназначенные впитывать и запасать тепло двух солнц, — не тёмно-серые, как в Замке и деревнях, а золотистые, розовые, салатно-зелёные, лазурные — всех возможных ярких цветов, и переливаются на солнце, меняя оттенки. Окна сложены из причудливо вырезанных фрагментов разноцветного зеркального стекла, иногда образуя настоящие картины-витражи — разумеется, так они выглядят только снаружи; изнутри окна совершенно прозрачны. А стальные решётки — лишняя по сути, но вновь вошедшая в моду защита от воров — сплетены в виде изящных кружев. Деревянные двери и оконные переплёты — резные, и сколько домов ни миновали, ни разу Энтис не заметил двух одинаковых узоров. И все сложные — сразу видна работа настоящих мастеров! Он с детства любил возиться с деревом и ножом и внимательно разглядывал резьбу (за этим занятием и потерял Вила). А теперь он мог любоваться, сколько душе угодно: Вил не выпускал его руки ни на миг.

Улицы в центре города были обсажены затейливо подстриженными деревьями и кустарниками, а меж домов уютно устроились небольшие садики, полные цветов. Дома выглядели куда наряднее, чем на окраине: краски на стенах чистые, нежные (Вил сказал: ночью они светятся, словно припорошённые серебряной пыльцой), а двери, ставни и прочие деревянные части отделки выполнены из мраморного дуба, винного ореха, медвянки — красивых, дорогих пород древесины. Мостовые с удивительной искусностью выложены из светлых каменных плит в виде ромбов, пригнанных друг к другу столь плотно, что требовалось пристально приглядеться, чтобы увидеть, где одна плита сменяется другой. Когда рано утром друзья вошли в город, плиты сверкали чистотой; теперь же, в середине дня, стали жертвами сотен ног, колёс и копыт: и проезжие, и пешеходные улицы покрывал слой плотной красноватой пыли, оставшейся после впитывания слишком большого количества грязи и конского навоза.

Всезнающий Вил заверил друга: грязными они пробудут недолго. За час до заката, когда лавки закроются, а люди разбредутся по домам и трактирам, улицы подметут и начисто отмоют — вечерами горожане прогуливаются, любуясь звёздами и нарядными красавицами на балконах; им вряд ли доставило бы удовольствие пачкать в пыли изящную обувь. После захода солнца лавки, торгующие драгоценностями, шляпами, перчатками, веерами и прочими нарядными безделушками, открываются вновь и работают до глубокой ночи — вернее, до раннего утра. Не отстают от них и трактиры, и дома, где играют в карты и кости, и залы для танцев… Энтис удивлённо заметил, что люди здесь, похоже, большую часть жизни тратят на развлечения, а Вил с усмешкой пояснил: в противном случае они бы умерли от скуки, поскольку им решительно нечем было бы заняться. Энтис, слегка ошалевший от шума, толпы и избытка новых впечатлений, принял слова друга всерьёз и едва не спросил, когда же они успевают строить все эти красивые дома, вырезать для них деревянные украшения и мыть улицы, — но тут живая река из людей, которая несла их, не давая сбавить шаг, вылилась на пристань.

А там было не до разговоров. Там вовсю шумела ярмарка, крутились карусели, разносчики звонко предлагали свои товары, от лотков пирожников текли соблазнительные запахи, дети испытывали новые свистки и трещотки — и на фоне этой весёлой разноцветной кутерьмы у причала покачивался чудесный корабль с парусами-крыльями на высоких стройных мачтах. Его окружали, как предводителя, корабли поменьше, и множество лодок, и даже плоты. На каждом корабле развевается знамя Тефриана, и герб края, откуда родом мастера-корабельщики, и флажок с именем владельца; флаги расшиты золотыми и серебряными нитями, бьются на ветру, блещут в лучах солнца… Сперва Энтис, в жизни не видавший ярмарки, пытался поспеть всюду одновременно, попробовать все до единого лакомства, послушать все песни — но заметил в просвете между шатрами белый парус и забыл о соблазнах ярмарки начисто. Остались лишь корабли. Они с Вилом протолкались (с немалым трудом и ценой не одного синяка) к самым причалам и замерли, в восторге созерцая готовую к отплытию флотилию. Энтис так и впитывал корабли глазами, вбирал в память каждую деталь, зачарованно слушал, как музыку, плеск волн о борта, поскрипывание снастей, биение тугих парусов на ветру, шелест флажков. Вил сунул ему какую-то еду; он жевал и не замечал вкуса. После энергичного пробивания пути сквозь толпу одежда превратилась в лохмотья, но ему было всё равно. Зато паруса трепетали, белые и прекрасные, совсем рядом с ним!

Ярмарочный шум утих: по широкой улице, устланной алым бархатом, на пристань под музыку шла процессия из мужчин и женщин в роскошных одеяниях. Энтис с трудом отвлёкся от кораблей и без особого интереса глядел на Вершину своей страны, а шёпот Вила называл имена. Дородный мужчина с золотым обручем на светлых вьющихся волосах — не высокий, но выглядевший таковым из-за манеры держаться, — Его Величество Орвейл из рода Тант, много веков владеющего троном Тефриана. Энтис не без удивления отметил, что в лице короля нет ни тени высокомерия — он приветливо улыбался своим подданным и, похоже, был искренне рад празднику: приятный, добродушный человек, который дни напролёт проводит в заботах и с удовольствием пользуется возможностью отдохнуть и поразвлечься. Небольшого роста изящная дама об руку с ним, с очень белой кожей и огромными синими глазами — Её Величество королева Дамейн (вторая жена, шепнул Вил: первая, Аритис, умерла много лет назад). Юноша лет семнадцати, серьёзный и немного сумрачный, — Ордин, старший сын короля, наследник трона. Говорят, рассказывал Вил на ухо другу, принц с детства проявляет признаки Дара и мечтает об изучении Чар — но вэй’Брэйвин, Верховный, не разрешает. Вроде бы Дар у принца слишком хрупкий, и обучение небезопасно и может привести к гибели наследника. Но это всё сплетни; правду знает один вэй’Брэйвин, самый яркий из пяти Лучей Звезды… а вот, кстати, и он сам.

Вэй’Брэйвин, Верховный магистр Тефриана, был, бесспорно, личностью впечатляющей — такого в любой толпе заметишь сразу и уже не забудешь. Худощавый, стройный и широкоплечий, с роскошной гривой белоснежно-седых волос, он выглядел шестидесятилетним — однако, по слухам, разменял уже вторую сотню, а его руки (одна из них лежала на плече наследника), белые и ухоженные, вполне могли бы принадлежать и юноше. Изредка он посверкивал синими глазами на толпу, и что-то в этих глазах наводило на мысль: он видит всё вокруг, не упускает ни единой мелочи. Весь его облик исполнен был такого величия, словно не Орвейл, а он здесь король, могущественный властитель, чьё слово — закон и для Тефриана, и для всего Сумрачного мира. Он улыбнулся в ответ на какое-то замечание королевы, и десятки людей улыбнулись тоже, вдруг ощутив себя чем-то польщёнными и несказанно счастливыми. Его костюм (он был в чёрном с ног до головы, а с плеч тяжёлыми бархатными складками падал чёрный в золотых узорах плащ Луча Звезды) являл собою редкостное сочетание строгой простоты, присущей адептам Звезды, и придворной элегантности. Каждое его движение было полно грациозного изящества — и вместе с тем гордого достоинства сильнейшего Вэй Тефриана. Он был возвышенным, загадочным, грозным; всем женщинам до единой он казался (хоть и был весьма немолод) волнующе красивым. Он производил впечатление человека мудрого, многоопытного, отважного — воплощения справедливости и чести. Он скользнул взглядом по пристани, заполненной людьми, и вновь обратился к королеве… а там, в толпе, светловолосый мальчик с мечом на поясе вздрогнул и опустил глаза так поспешно, что на миг раньше, и этот явный испуг непременно был бы замечен. Но нет, великий магистр на него и не глянул.

А он замер, с трудом сдерживая желание рвануться прочь, не разбирая дороги. Его охватило острое, горькое чувство: праздник безнадёжно испорчен. Тень упала на него — чёрная, липкая, как зловонные трясины Лойрена… Рука Вила была обжигающе горячей. Или это его рука сделалась холодна, как лёд?

— Уйдём, — прошептал Энтис, едва разжимая губы.

Глаза его друга были беспокойны и полны вопросов.

— Нет, — выдохнул Энтис. — Не надо. О, Дева Давиат…

— Уйдём, если хочешь. — Вил сильно сжал его ледяные пальцы. — Пошли?

— Нет, нет. — Он беспомощно потряс головой: — Нет.

— Пожалуйста, скажи. Ну, пожалуйста.

— Тень. На мне её часть. Такая тяжёлая тень! — он шептал на ухо другу чуть слышно: — Несчастье… для короля, для всех… и это — он. Тот человек. Ты не видишь? Неужели никто не видит?!

Вил прикусил губу и сощурился. Встревоженный, очень встревоженный Вил.

— Смотри, — он подтолкнул товарища плечом: — ну, смотри же. Сейчас он поплывёт!

И он поплыл. Под звуки музыки, под крики и аплодисменты он раздул белоснежные паруса и важно устремился в путь. Королевская семья, вэй’Брэйвин и придворные собрались на носу; Его Величество улыбался и махал рукой, другой ласково обнимая плечи жены, Верховный магистр высился над ними, как отец над детьми, увлечёнными новой игрушкой. И было всё, о чём рассказывал Вил: водная гладь вздымалась причудливыми горными пиками, и узоры из капель переливались десятками оттенков, и в волнах возникали волшебные видения, а в воздухе вспыхивали букеты удивительных огненных цветов и осыпались на изумлённых людей, не обжигая… Королевский корабль плыл вверх по реке, руководимый ветром Чар, а его окружали лодки, плоты, изящные каравеллы, крохотные яхты — все, кто владел судном или мог уплатить за место на нём, пользовались случаем совершить волшебное путешествие вместе с королём и его приближёнными. Ну, а те, кто остался на пристани, развлекались вовсю, словно задались целью доказать уплывающим счастливчикам, что провести праздник на твёрдой земле ничуть не менее приятно, чем отдаться на волю Яджанны и таинственной силы Чар.

— Ты поплывёшь? — Вил казался смущённым. — Вон, лодки ещё остались. А завтра тут и встретимся.

— Завтра? — встрепенулся Энтис, наконец-то начиная оттаивать. — А ты?

— Я ж в гостинице договорился. Теперь хозяйка других менестрелей не впустит, нельзя её подводить. А ты иди, — он подтолкнул друга к причалам: — На всю жизнь чудес наглядишься. Иди скорее, уплывут!

Энтис слабо улыбнулся, ещё не полностью освобождённый от власти холодной тени.

— Без тебя мне от чудес никакой радости. Лучше я тебя послушаю, голос твой тоже чудо… А может, — он нерешительно покосился на пирожника с благоухающим лотком, — мы поедим немножко?

Вил выдал ему ослепительную белозубую улыбку и побежал за пирожником. Воротился он с кучей соблазнительной на вид и вкусно пахнущей снеди и бутылкой яблочного сидра; они сели на каменные ступеньки причала, опустив ноги в воду, и принялись за еду. Вил выглядел весёлым и на редкость умиротворённым, у Энтиса же на душе было нерадостно. Рассказать не получилось: Вил ясно (хоть и очень деликатно) дал понять, что тема, выбранная для беседы, представляется ему неудачной. Но молчать…

— Тень — это вэй’Брэйвин? — Вил придвинулся к нему вплотную. — От него ты увидел несчастье?

Энтис удивлённо уставился на друга.

— Тогда, — нахмурясь, пояснил Вил, — он же близко был. Мог услышать. Чем он тебя напугал?

— Не знаю, — вздрагивая от воспоминания о тёмно-синих глазах, прошептал Энтис. — Но я ощутил…

— Тень? Беду? И Верховный в том замешан?

Юноша потерянно кивал. Вил медленно допил остатки сидра и покатал в ладонях пустую бутылку.

— Сегодня, Энт? Скоро?

— Нет. Просто… будет. Когда-нибудь.

— Может быть?

— Будет. Без «может». Некоторые лорды Круга могут предвидеть будущее… Мой отец иногда мог.

— Не врут, значит, слухи о предчувствиях Ордена, — резюмировал Вил. — Не понравился он тебе, да?

Энтис решительно тряхнул волосами:

— Ты видел, как он держался? Надменно, куда там королю! Вот он-то и есть наш настоящий король. Властный, самодовольный… Какая сила в его руках, ты подумай, Вил! Верховный магистр! Нет ему равных. Безграничная власть… не будь Ордена! И никто, никто не знает, на что он пожелает эту силу и власть направить. У него тяжёлый, бездушный взгляд. Ему наплевать на всех, кроме себя, Вил! Ну как он мог мне понравиться?! И та тень… не судьба. Она его часть, точно. Его создание. Что же мне делать?

Вил обнял колени руками и уткнулся в них лицом. Энтис с тревогой ожидал.

— Ничего тебе не делать, по-моему. Ты всё-таки не твой отец. И не лорд Круга. А Брэйвин человек непростой, с такими осторожность нужна. Я бы на твоём месте попытался не думать об этом пока. Вот вернёшься домой, пройдёшь своё посвящение — там и решай. А сейчас… ну, все могут ошибаться, так?

Энтис со вздохом склонил голову в знак согласия.

— Ты прав, наверно… А ты ничего не почувствовал, когда на него глядел? Ничего злого, опасного?

— Нет, — сказал Вил, вставая. — Ничего такого.

___

День прошёл весело (невзирая на холодную тень) и завершился чудесным пением Вила в гостинице — уже этого вполне хватило бы для настоящего праздника, даже без кораблей. Вил играл, пел красивые баллады, рассказывал старинные предания и смешные истории и пел снова — шуточные куплеты, песни далёких военных лет, песни о богах, великих королях, мудрых Вэй, прекрасных сьеринах… За каждой следовал одобрительный шум и просьбы продолжать; и Вил продолжал. Энтис, к своему смущению, не сумел дождаться конца: глаза слипались всё сильнее, и он сам не заметил, как уронил голову на стол и уснул. Проснувшись же от стука кружек и взрывов смеха, понял: слушать дальше он просто не в силах, как ни жаль, и ушёл в крохотную комнатушку на чердаке, где помещалась лишь узкая кровать, сидя на которой, он мог преспокойно коснуться рукой любой из стен каморки. Матрас на кровати был тонкий и холмистый, как долины Эджа, подушки не было вовсе, а одеяло, похоже, извлекли из собачьей конуры, оставив без подстилки её законного обладателя. Но Вил уверял, что найти даже такую постель сегодня не всякому удалось, и ему здорово повезло, не то ночевал бы на конюшне или на улице. Ну, везеньем упомянутое ложе считать он не мог, как ни старался, и вернись они пораньше — нашёл бы что сказать хозяйке, хотя бы насчёт одеяла. Но сейчас он слишком устал, а после пения Вила (не считая отличного ужина и вина, достойного Замка) просто невозможно было на кого-то сердиться; и он махнул рукой на удобства, убрал с кровати собачью собственность, заменив её плащом, и тотчас заснул. А рано утром, когда звёзды едва начинали бледнеть в ожидании рассвета, Вил разбудил его и повёл показывать город.

Точнее, город был потом. Сперва — виноватый голос, зовущий его по имени, и сунутая в руку горбушка чёрного хлеба, после вчерашних дивных пирогов с воздушной начинкой и хрустящей корочкой как-то совсем не привлекательная.

— Ешь. И там эль на столе, почти целая кружка, а если мало, так тебе хозяйка ещё нальёт.

— А ты? — не понимая со сна, спросил Энтис. — Слушай, я сплю… и ты спи, хоть часик… темно же! Я совсем скоро встану и попрошу ужин, тьфу, завтрак… только отстань, а?

— Да спи себе. Жуй и спи, ну или оставь, потом съешь. Только без меня не уходи. Я к полудню вернусь. Наверное.

Дрёма слетела мигом, словно от горсти ледяной воды в лицо. Он живо вскинул голову и привстал, отбрасывая плащ:

— Ты куда?

Виноватая интонация ему не почудилась. Вил вообще выглядел странно.

— По делу… не хотел тебя дёргать… но она прямо из печи, я подумал, тебе понравится… зря я тебя поднял. Ложись.

Энтис машинально сунул горбушку в рот: она и впрямь была горячей и внезапно вкусной, с зёрнышками тмина и серебристыми крупинками соли, не хуже тех пирогов. Он спохватился, уже прикончив больше половины:

— А ты сам? Возьми, — он протянул остаток Вилу, но тот резко тряхнул волосами, отталкивая его руку:

— Я уже. Доедай и досматривай сны. Я скоренько.

Но это Энтис уже видел — в степи. И упрямство, и нечестный делёж, и решимость там, где причин для неё вовсе не было.

— Ешь, — твёрдо сказал он, впихивая хлеб в руку Вила, и встал, нашаривая босыми ногами сандалии. — Я с тобой.

Вил мрачно посмотрел, как товарищ ныряет довольно грязными пальцами в несуразное сплетение ремешков, перевёл взгляд на плащ, лишь очень условно белый. И ожесточённо вцепился зубами в хлеб.

— Тебе бы в ванну. На часок-другой. Пока служители одёжку чистят. Вот и давай туда… зачем тебе со мной таскаться.

— Мы это обсуждали, — Энтис зевнул, надеясь спрятать нежданно острую печаль. — Ванна подождёт до вечера. Или я буду мешаться? Ты просто скажи.

— Нет. — Вил помедлил, взял кружку, глотнул. — Пошли. Просто это скучно… не как вчера. А плащ точно надо постирать!

Когда они быстро шагали по мостовой, ёжась от предрассветной прохлады и текущих за шиворот редких капель дождя, Вил хмуро сказал:

— Я вчера сглупил. Думал, успею за струнами вечером, как заработаю достаточно. Ну, когда ты спать уйдёшь… вроде было не поздно… а тут народ всё просит и просит, да ещё эль… Энт, в тебе Рыцаря узнают в таком плаще грязнющем?

— Ну да, — озадаченно ответил Энтис, — если надо, я скажу, кто я. А зачем?

— Затем, что я идиот. Праздник, вечер, трактир битком, а я пью и радуюсь… а кто-то ловкий у меня тем временем деньги тянет из карманов. Главное, я ж не впервые… знал ведь… бестолочь.

Энтис сильно прикусил щёку. Вкус давешнего хлеба сменился горчащей пылью.

— Не осталось вообще?

— Ну, я пел-то потом всю ночь. На струны хватит. Если только мастер не уехал. Я говорил, помнишь, он всего день здесь… до той гостиницы ещё час ходу. Вроде бы. Давно я тут не был… Не хотел тебя тащить, вдруг попусту.

Витражные окна домов словно вылиняли за ночь; разноцветная черепица крыш золотисто поблёскивала, впитывая дождь.

— Значит, возьмём у другого мастера, — решительно заявил Энтис. — Тут поблизости Замок Оррен, в Ордене очень хорошие музыкальные мастера. Я попрошу, мне дадут, ещё и деньги сбережёшь.

Вил искоса бросил на него непонятный взгляд.

— Вот просто так? Орденскую тонкую работу всякому мальчишке, кто попросит?

— Мальчишке из Ордена. Я же их брат, да ещё на Пути, они не откажут. Надеюсь, — честно уточнил он. — Но я объясню, что мне очень надо, не для забавы, что это важно. Ты дашь мне Лили? А сам у Черты подождёшь. Я постараюсь быстро.

Его друг ускорил шаг, будто стремился убежать… от страха не найти мастера или от идеи вновь зависеть от милости Рыцарей?

— Ты будешь смеяться, Энт, — Вил вздохнул. — Я струну-то порвал. Ночью. Мне бы сразу бежать искать старика, как монет недосчитался… ещё и полночи не было… ну Судьба же, да? Ясный знак. А я разозлился, и вообще… обидно… мне бы и так денег хватило, я ж не всё в карманах держу, не совсем тупой. У меня специальный пояс. Ну а я думаю: нет, я же лучший, я щас мигом всё верну, ещё и побольше, чем спёрли! Ну и вот. Вернул, называется… с Судьбой играть опасно.

Таким Энтис ещё не видел его никогда. Даже после степи. Что-то новое, из глубины… смирение? Откровенность?

— А почему не пошёл сразу, как порвал? Поздно было?

— Так я и пошёл. Вот идём же. На кухню только заскочил, там как раз хлеб испекли, подумал, ты встанешь голодный… — Вил коротко усмехнулся. — Я забыл, кто ты. Вообще из головы вон, что тебе и без меня всё дадут, едва попросишь.

Энтис представил: он просыпается в полдень, готовый к радостям нового дня в удивительном городе, дня вместе с другом, который всё покажет и будет рядом, не отходя, — и обнаруживает, что друга нет не то что рядом, но и вовсе в гостинице, а на расспросы ему отвечают, что менестрель давным-давно ушёл, ещё ночью, когда порвал струну минелы.

От этой картины его передёрнуло. Нет, ему было бы не до еды. Абсолютно.

— Я бы не стал просить без тебя.

— Ну вот и мне показалось… хоть тут не сглупил. Спасибо тебе.

— За что? — удивился Энтис.

— За струны.

— Я же только предложил, — юноша совсем растерялся, тщетно пытаясь уразуметь, где тут повод для благодарности.

— Такое предложение дорогого стоит. Ой… гляди! — и Вил сорвался с места, бегом кинувшись к маленькой крытой повозке, возле которой стояла пара здоровых дядей, неторопливо грузящих туда причудливой формы футляры, а за процессом бдительно приглядывал невысокий старичок с рыжеватым седым хохолком волос, похожий на свиристеля.

Вил подбежал к старичку, торопливо выдёргивая из-за пазухи кожаный кошель и одновременно стягивая Лили с плеча. Энтис тихонько подошёл и встал в сторонке, не желая влезать и приглядываясь к лицу мастера: не рассердит ли того размер кошеля? В цене струн Энтис не разбирался вовсе, однако знал, что предлагает Вил отнюдь не гроши, и уж если не хватит этого, то он, Энтис, использует для убеждения белый плащ без тени сомнения: дедушка точно не обеднеет!

Мастер отрицательно покачал головой, отодвигая кошель ладонью. Энтис с неприятным холодком внутри приблизился и положил руку на плечо Вила; тот словно и не заметил. Взгляд его был устремлён на лицо старика… непонимающий, отчаянный. Сейчас впервые он выглядел ровно на свои тринадцать.

— Сыну Трэя я всегда отдам задаром, — голос пожилого мастера звучал тепло и удивлённо: так заботливый наставник мог бы говорить ученику, что конечно, и эту премудрость объяснит тоже, а как иначе, и о чём же тут спрашивать. — И матушке твоей отдавал. Я уж слыхал, такие новости летают по дорогам… сожалею. Славная была девочка, а пела-то как волшебно, чисто соловей… и он играл ей под стать. И понимал в инструментах. Эта — сокровище, любой с понятием за неё заплатил бы столько, что хватит на пару лет позабыть о дорогах.

— Обойдусь, — тихо сказал Вил. — Мне на дорогах нормально.

— Весь в отца, ну да. А я ведь ждал тебя. И нынче, и в те разы. Вот держи с запасом, — старичок вложил в руку Вила аккуратный свёрток в промасленной бумаге: — Нарочно для твоей красавицы берёг. И вот что: там внутри вложен мой адрес. Если будет нужда в чём угодно, приходи не стесняясь, как в свой дом. Для Трэя он своим и был, а значит, и для тебя тоже. Матери твоей я то же самое говорил, да у неё свои резоны… ну да я не о том, всяк живёт своим сердцем и разумом. Мама твоя знала что делала. А ты помни мои слова. Ну и если захочешь не помощи, а просто поговорить об отце. Иной раз это важно. Как-никак рос он при мне, совсем крохой был, как повстречались, больше меня тебе о нём никто не расскажет.

Он глянул на Энтиса, и юноша изумлённо заметил в глазах старика явную настороженность. В скрытности всех видов Энтис разбирался: от простого нежелания выставлять свою глубокую суть напоказ до обороны, недоверия, чувства опасности. И сейчас не сомневался: отчего-то старый мастер считает опасным его. Для себя? Вила? Обоих?

— Я не могу взять без платы, — пробормотал Вил, уставясь на свёрток. — Они ведь очень… это же…

— И слушать не стану, — категорически заявил мастер, и Энтис уразумел, отчего плечистые слуги взирают на крохотного дедка с таким почтением: властности в его тоне хватило бы на короля. — Не можешь взять, выброси, дело хозяйское. А денег твоих не возьму, ещё не хватало, Трэй мне был вместо сына, а ты, считай, внук, а родных не обирают. Хочешь, лезь в повозку да поедем ко мне. Или идём в гостиницу, накормлю завтраком… — он вновь скользнул по Энтису цепким взглядом, — обоих.

— Спасибо, — Вил поднял голову, прямо взглядывая мастеру в глаза. Энтис был уверен, далось ему это непросто. — Вы очень, очень добры. Я у вас в долгу и никогда не забуду. И об отце. Я… потом приду. Спасибо. Гладких дорог!

И развернувшись, устремился прочь от повозки и новоявленного деда только что не бегом — Энтис мог бы поклясться, куда именно, друг вообще не представляет, куда угодно, наугад. Он следовал за Вилом молча: что бы там ни случилось, соваться в это не стоило… не рискуя нарваться на совет закрыть рот и в итоге поссориться.

Спустя четверть часа, за которые Энтис уже успел и передумать насчёт молчания, и усомниться и передумать обратно, и так несколько раз, Вил присел на фигурный бордюр фонтана и извлёк из футляра Лили.

— Смотри как менять надо.

И Энтис с облегчением смотрел, потом под присмотром друга настраивал, потом даже наиграл орденскую детскую песенку — кое-как, но Вил не смеялся и не морщился, уже хорошо. А потом они наконец-то отправились глядеть город.

Прогулка оказалась куда приятней, чем накануне: сегодня по улицам не слонялась толпа, норовящая толкнуть, наступить, прижать к чему-то острому или сбить с ног. Вил с ухмылкой объяснил: народ отсыпается после вчерашнего. И Энтис мог спокойно разглядывать статуи, каменные вазы, причудливо подстриженные деревья, арки, фонтаны, клумбы с замысловатыми узорами из необычайно красивых и ароматных цветов и другие диковины столицы, не опасаясь за своё здоровье и не цепляясь за друга изо всех сил, как вчера. Побывали и на площади, где стояла башня с самыми большими часами в Тефриане, каждый час издающими мелодичный перезвон, будто десятки крохотных хрустальных колокольчиков; и в парке, где аллеи выложены были отшлифованными и выкрашенными водой речными камушками, а трава на удивление ровно подстрижена — прямо не трава, а ворсистый зелёный ковёр. И ещё на одной площади — тут высился королевский дворец, радуя глаз искусным сочетанием изящных башенок, окон с цветными стёклами в резных переплётах, лепных украшений, балконов и колонн всех форм и размеров. Дворец переливался нежными перламутровыми красками, сверкал мозаикой из драгоценных камней на пирамидальных сводах. А напротив — строгая, не столь нарядная, но не менее величественная Обитель Звезды; обычно её занимал Верховный магистр, почти весь год проводящий в столице. Видели и храм Шести Богов, сложенный из лилового гранита Великих Гор, как и Замки (массивный и мрачный, он разительно отличался от прочих строений Аэтис и, похоже, не пользовался популярностью у горожан); и маленький, похожий на игрушку храм Давиат, целиком срубленный из золотистых брёвен янтарной сосны; и Дом Стражи… к вечеру у Энтиса в глазах рябило от всех этих зданий, храмов и дворцов.

На двери одного из домов, невысокого, но раскрашенного особенно затейливо и ярко, красовалась резная надпись: «Музыкальный зал Ирнеиса». Дом напоминал картину: казалось, каждый мазок кистью, каждый завиток резьбы и фрагмент витража были тщательно продуманы заранее и вместе создавали нечто цельное и прекрасное. Энтис невольно остановился, но Вил сжал его руку и рывком сдёрнул с места, словно асфальт под ногами стал трясиной и грозил втянуть и утопить медлительных прохожих.

Уже потом, миновав пару кварталов, Энтис осторожно спросил:

— Что значит — музыкальный зал?

Вил смотрел прямо перед собой — то ли ища знакомые места, то ли просто любуясь шпилями дворцовых башен.

— Там живёт музыкант. Или певец. Чаще несколько. И выступают для тех, кто приглашён.

— Кем приглашён?

Вил раздражённо фыркнул.

— Хозяевами, конечно. Туда кто попало не попадёт, гостей заранее выбирают. Небедных, само собой.

— А ты мог бы тоже… — оживился Энтис, но Вил зло сверкнул глазами и оборвал:

— Не мог бы. Ты у меня дом видел? По трактирам на него не заработать.

И стремительно потащил его дальше — с таким опасным выражением лица, что развивать тему Энтис побоялся. Да в общем, слов у него и не было: даже не зная стоимости домов, он понимал, что друг прав, заработков хватало на еду и ночлег, но и только. Однако ведь неизвестный Ирнеис сумел накопить… и может, если бы они зашли и расспросили… Но раз Вил и говорить об этом не хочет, и даже стоять рядом — идти внутрь точно не согласится. Энтис легко мог бы и один, но… Впрочем, дом давно уже позади, и без друга Энтис его не отыщет; да и как ему куда-то уйти одному? И вообще, Вил в музыкальных делах разбирается лучше… и юный Рыцарь с сожалением выбросил идею из головы. Тем более, тут они зашли в сад, полный искусно подстриженных кустов, удивительно красивых деревьев, усыпанных пахучими цветами всех оттенков розового, белого и сиреневого, и разноцветных поющих фонтанов, Вил стал подбирать их мелодии на минеле — тихонько, чтоб смотрители сада не выгнали; а потом уже не таясь, потому что никто не сердился и не прогонял, а людям нравилось: они задерживались возле, хвалили и угощали их сидром, пирожками и грушами в хрустящей сладкой глазури… Так что дом музыки как-то совсем позабылся.

В гостиницу вернулись затемно; та ломилась от постояльцев, и Вил, не успев толком перекусить, взялся за минелу. А Энтис, дивясь его выносливости и доводя уважение к другу до заоблачных высот, сжевал, не разбирая вкуса, подсунутый заботливой хозяйкой ужин, убрёл в свои чердачные «покои» и едва добрался до кровати, свалился на неё и сразу заснул, в одежде и не разуваясь. И весь следующий день радовался такому разумному поступку, потому что вставать пришлось опять до рассвета.

Неторопливо прошли они через весь город, загадочный и пустынный ранним утром, и с восходом солнца покинули Аэтис. Куда спешил Вил, было не очень понятно, но Энтис не спрашивал. Вил был вечным странником, как все менестрели, а он — его вёл Путь Круга… Они пересекли равнину Бастер и свернули на Дешелетский тракт. Ещё один лес впереди, а потом ещё один город — Дешелет, старейший город Тефриана, но до него много-много дней на пыльных дорогах… так много дней вместе с Вилом! Энтис забыл о времени, ни о чём не тревожился и ничего не ждал, открывал глаза с радостью в сердце и с нею же засыпал — и думал, что каждый день счастлив, как ни разу за последние шесть лет в Замке.