Глава 25. Рефт

Она тащила сестричку по улицам и молчала. Богатый опыт ночных прогулок не подвёл: встречались им только кошки, бесшумные тени с зелёными колдовскими глазами. Да и те поспешно растворялись в ночи, натыкаясь на такой же зелёный, холодный взгляд Лаисы: она была слишком опасной.

Лаисе Тай никогда не причиняли настоящей боли. Боль, когда задыхаешься, и в глазах всё плывёт, размывается, как в тумане. Боль и ярость. Кипит, пенится жидким огнём в крови, в нервах, всюду. Боль… и глупое детское желание проснуться… и отомстить. Нет, ядовитым змеям не мстят, их уничтожают… особенно когда они обладают разумом. Защитить… хотя бы ту, что осталась… мог ли кто-то на её месте спасти всех? Не спрашивай. Думай о главном. Безопасность. А потом найти… и оставить змею без зубов. Любым способом. Сразиться. Убить.

Да, в фан-мире, где у меня есть оружие и сильное ловкое тело, умеющее с ним управляться. А тут я — просто ребёнок. Без оружия, без могущественных союзников, без средств к существованию. Отличнейший расклад. В самый раз для доблестного воина Света...

Куда идти, она знала. Получится ли — другой вопрос… Заткнись. У тебя всегда всё получалось.

Джис выдернула руку и молча села на бордюр клумбы. Лэйси присела рядом на корточки. Обнять и утешить — или рявкнуть, чтоб сестричка разозлилась и ожила?

От объятий и утешений вообще-то и я бы не отказался… Тихо, рыцарь!

— Пошли в Заросли, — сказала она. — К цветочникам.

— Нам надо в полицию. Получить документы, кредитки. И страховку, — Джис насупилась и уставилась в землю.

Оказывается, от бессилия болит голова? Мне нужно ощутить меч в руке. Удобный… тяжёлый… успокаивает… Лаиса с трудом очнулась.

— Сперва нам надо под крышу и отдохнуть. И всё обсудить.

Головная боль превращала слова почти в бессмыслицу.

— Вставай и идём. Тут опасно. Слушайся меня.

Она встала, сжала плечи сестры — застывшие, как камень, — и рывком подняла её на ноги. Та не сопротивлялась. Как кукла-марионетка, они видели таких в одном из любимых мамой смешных старых театров… Лэй опустила веки и задержала дыхание, пережидая едкую резь — в глазах, висках, горле. Ей казалось, её всю проткнули тонкие ледяные иглы с зазубренными краями, парализующие движения, волю, способность думать. Голова стала тяжёлой и огромной, неподходящей для лёгкого прозрачного тела: от игл оно таяло, превращаясь в ветерок… Ну хватит. Она запустила пальцы в волосы, забыв о скрепляющих их заколках, и с вялым удивлением смотрела, как зелёные камешки, удачная имитация изумрудов, с тихим стуком падают вниз, подскакивают и раскатываются по асфальту.

___

Зарослями именовался среди жителей города Сиэтла престижный в давние времена жилой квартал, основную часть которого занимал парк, где располагались аттракционы, знаменитые живые самшитовые скульптуры и детский сад. После Перехода дома, естественно, устарели, жители перебрались в места, соответствующие новым представлениям о комфорте, и предместье пришло в запустение, а парк долго оставался заброшенным и никому не нужным — пока его не облюбовали цветочники. Бывшее детское обиталище получило новых хозяев. Учитывая образ жизни цветочников, перемена была незначительна. Правда, детишки не носили бород, не занимались сексом и не употребляли мудрёных слов, позаимствованных из старинных философских трактатов, — но по сути, тем отличия нынешних обитателей парка от прежних и ограничивались. Цветочники (прозванные так то ли за любовь к природе, то ли за избранный ими растительный образ жизни) отличались детской безответственностью и по общему мнению, совершенно не желали заниматься чем-то полезным. Зато были жизнерадостны, приветливы, беспечны и казалось, всем в мире довольны. Поскольку после Перехода еды и жилья хватало всем и задаром, то цветочники могли бездельничать в своё удовольствие — что они и делали.

Более века Земля тщетно пыталась излечиться от ран, нанесённых страшной галактической войной и не менее страшным её итогом — Разграничением Люта, навсегда отрезавшим заселённые планеты от звёзд и друг от друга. А затем — удивительные десять лет, когда появилась биоткань, из которой делали всё, от посуды и одежды до коммов, и элемент Ройхана — в отличие от прочих источников энергии, фантастически дешёвый. И главное — синты. Пища в любом количестве и бесплатно. Синт-автоматы разрешили проблему пропитания раз и навсегда. Собственно, это и был Переход.

Ремонтировать допереходные дома было куда дороже, чем приобрести новые; поэтому их просто оставляли. Их-то обычно и занимали цветочники. Дома не могли похвастаться особым комфортом, а синт-пища, хоть и была тщательно витаминизирована и питательна, но разнообразием и изысканными вкусовыми качествами не отличалась. Однако цветочники, судя по всему, большего и не желали.

Впрочем, одним делом они занимались, и даже с редкостным трудолюбием: раскапывали всяческие сведения о своих предках и составляли генеалогические карты. Почему — остаётся тайной; но заражало это увлечение всех, кого, навсегда или на время, заносило в Заросли Сиэтла или в подобия Зарослей в других городах (поселения такого рода существовали повсюду). Лаиса «заразилась» тоже: занятие, где требуется внимание, настойчивость и никакого воображения, — именно то, что ей сейчас было нужно. Иногда она спала и ела, а остальное время сидела за непривычно примитивным коммом.

Цветочники не мешали. Они вообще жили как хотели, а при общении соблюдали главное правило: не лезть с расспросами. Чужая свобода тут ценилась — по сути, именно ради неё многие и бросали приличный дом, семью и работу и уходили к цветочникам. На Лаису посматривали с интересом, мужчины и некоторые девушки, но она отвечала равнодушным взглядом, иногда легко качала головой — и ближе не подходили. В конце концов, желающих заняться сексом тут и без неё хватало. Она знала это заранее: прошлогодний побег принёс ей много ценного опыта в таких сферах жизни, которые юным девицам из хороших семей вряд ли были известны, — и не боялась. Впрочем, сейчас она не боялась ничего. Разве только наглухо замкнувшейся в себе сестрёнки.

Она затаилась и ждала. Если бы настоящее оружие у неё осталось, она бы не снимала с него руки даже ночью — впрочем, ночами она почти не спала. Даже простенькие двумерные игры были лучше снов — например, карты. Тем более, в карты играли на деньги — мелочь при низком допуске местных коммов, серьёзных ставок тут делать не разрешалось, но лучше, чем ничего. Заметив её успехи, цветочники начали потихоньку подтягиваться смотреть на её игры, но не мешали, так что она не протестовала. Завести здесь друзей не путём секса было делом нужным. Иногда она делала ставки за других, и вскоре народ уже постоянно толпился вокруг её комма (ей выделили самый лучший из имеющегося старья, за что она была искренне благодарна — мысленно с иронией смеясь над прошлой Лаисой, признающей лишь самые крутые из новинок).

Она выигрывала почти всегда. Почти — потому что неизменный успех, ей казалось, вызовет ненужные вопросы, и не у здешних обитателей, а у кого-то, куда менее безобидного. Поэтому иногда она проигрывала нарочно. И всё-таки кое-какие деньги появлялись. Она не тратила, да тут было и не на что. Слепую наличность стоило хранить: в отличие от именных родительских карточек, к которым она привыкла, по этим деньгам сестёр Тай никто не мог отследить.

Как-то, после особо удачной партии, ей всё-таки предложили секс. Она сделала настолько дружелюбное лицо, насколько могла, не рискуя случайно выразить согласие, и мягко сказала, что занята. Она знала: у цветочников это решающий аргумент. Но парнишка (чуть постарше её на вид, возраста Кевина) сдаваться не хотел. А ей не хотелось его обижать: свобода свободой, но люди и здесь встречаются всякие. В том числе — с длинными языками и желанием денег покрупнее, чем гроши, выигранные в виртуальные карты. А что их ищут, Лэй не сомневалась: ей буквально слышалось чьё-то пристальное нетерпеливое внимание, чья-то досада и злость… порой тех, кто искал, становилось двое; тогда она бросала комм и уходила к старому обшарпанному фонтану, густо заросшему ряской. Здесь стоял древний синт, с натужным чиханием выдающий горький слабенький кофе, но вкус её меньше всего занимал. Место не пользовалось вниманием — самое то для неё. Прятаться, прислушиваться и гадать лучше в одиночестве.

Здесь тот парень, Фил, её и отыскал. Симпатичный вообще-то, только сутулится и мог бы мыть волосы почаще, прохладно отметила она, прикидывая, не уступить ли: и он успокоится, и ей, возможно, хоть так удастся отвлечься от ищущих глаз, и если повезёт, даже поспать.

— Лэй, рефта хочешь?

От неожиданности она смяла неполный стаканчик. Остывший кофе выплеснулся на её туфли и густую траву.

— Я такое не курю.

— Хороший, — убедительно заявил парень, явно гордый собой. — Не пыль, чистая штука. Повезло достать. Тебе спасибо, на твой выигрыш покупал. Так что всё честно: играла ты, значит, в доле. И его не курят, им дышать надо. Кладёшь хоть в блюдце, хоть на ладонь, и вдыхаешь. Проще некуда. Улёт реальный, и ненадолго… если боишься.

— Я ничего не боюсь.

Она едва не прикусила губу: идиотка. Теперь доказывай… кто мешал брать пример с сестрички и молчать?

— Где твой рефт?

Довольный парнишка извлёк из кармана мятый пакетик в пол-ладони, туго обмотанный скотчем.

— Летучий больно, — он вытащил нож и осторожно вырезал в обёртке крохотную дырочку. — Показать? Гляди.

Фил высыпал на ладонь несколько сизых крупинок, похожих на гречку, и бережно отдал ей пакет:

— Подержи, только дырку зажми посильнее, не то случайно вдохнёшь — и привет на сутки. Если повезёт.

Лаиса сжала пакетик и для надёжности закрепила заколкой — и вновь пожалела: волосы рассыпались, и взгляд Фила стал откровенно жадным.

— Не тяни, вдыхай, — быстро скомандовала она. — Сам сказал — летучий.

Парень моргнул и насупился, но эффект был достигнут: он сосредоточился не на ней, а на зёрнах рефта в руке.

— Это на полчаса. Пять штук, проверено. Ты, конечно, можешь не сидеть тут, пока я в рефте… а лучше вдохни, только пакет перед этим снова закрой и спрячь, а то утащат в долг, а потом жди, когда достанут новый…

И видно, испугавшись, что наркотик впрямь разлетится, шумно вдохнул зёрнышки ртом и поспешно лёг на спину в траву. Лэй внимательно наблюдала. Ей случалось видеть, как ребята на вечеринках курят палочки рефта: тонкие и длинные, они медленно таяли в пальцах курильщиков, и эффект наступал тоже не сразу, зато надолго: получасом не ограничивалось. Она не пробовала никогда: ей не нравилось всё, что лишает контроля. Но сейчас…

Фил заснул практически немедленно. Спокойный и умиротворённый, словно не под наркотиком, известным весьма причудливыми эффектами, а попросту решил воспользоваться жарким летним солнышком и подремать.

Лэй колебалась. Да, опасно; она отлично помнила парочку не очень приятных историй, которые завершились бессвязными криками, неудачными попытками куда-то идти и кому-то зачем-то бить морду, истерикой родичей и больницей. Такого ей точно не хотелось — тем более, ей-то врача не вызовут, и хорошо, светиться в мире живых ей никак нельзя. А потом, Джис… она испугается…

Не смеши. Давно ты видел, чтоб она выражала хоть какие-то чувства? Она только и делает, что молча смотрит в пространство и лишь изредка, если очень потеребить, бросает пару слов — спала, ела, всё в порядке. Если тебе удастся её напугать, выбить из этого кокона молчания — может, это и к лучшему?

И кстати, ты сам ляпнул, что не боишься. Так вперёд?

К счастью, у неё были часы: на древнем комм-браслете, отданном в благодарность за выигранные деньги. От этого комма реального толку не было — она носила его, только чтобы не обижать отказом дарителя. Но сейчас она в мыслях искренне сказала спасибо: часы были именно то, что нужно. Да ещё и с будильником. Просто роскошь!

Она достала пакет, вытряхнула зёрнышко на гладкий бортик фонтана, плотно закрыла отверстие и затиснула свёрток в тесный кармашек платья. Потом устроилась полулёжа в траве (радуясь, что ткань только кажется копией древних тонких материалов, которые мигом пачкались и рвались; её же «платье принцессы» оставалось целым и белоснежным, и пропитаться пятнами травы ему не грозило). Заметила время и решительно вдохнула.

Фил не обманул: крупинка и впрямь усыпляла на пять минут. Сны… яркие, красочные, ломаными линиями и алыми пятнами на фоне серого и ночной тишины… и голос — знакомый почти до боли, но она не узнала его.

И это было обидно, а ещё — опасно. Опасность стучала рваным дёрганым ритмом в её виски, красно-пурпурно-чёрным, мир плыл вокруг и ломался, змеился сетью огненно-пепельных трещин. Она засмеялась, не зная, что насмешило её; потом поняла: то был смех радости. Рефта осталось ещё много. И он не вырубил её и не отключил сознание. И голос, тот голос из далёких дней или снов, что звал и пугал её, — он придёт снова, и на сей раз она нырнёт поглубже и успеет его разгадать.

Три крупинки. Пятнадцать минут. И послевкусие — но ей же хорошо, не тянет ни учинять скандалы в полиции, ни например, утопиться в фонтане… часть её, чудом сохранившая подобие здравого смысла, сухо заметила, что раз ей вообще пришли в голову эти варианты, то вряд ли ситуация тянет на нормальную; но она отмахнулась — что в её жизни нормально сейчас? Её родители мертвы. Вся жизнь — в руинах. Сестра, возможно, уже ушла в себя так глубоко, что её не вернуть — даже если она стряхнёт пелену безмолвия, начнёт говорить… что в ней проснётся?

Мне иногда казалось, они слишком чужие. Казалось, они не любят меня, особенно мама. Терпят, и то с трудом. От чего ты убегал, приятель? От контроля, запретов, паролей на комме, прочей ерунды? Смешно. Из дому всегда бегут только от тех, кто живёт в этом доме, кроме тебя. Даже Кевин понял сразу, а ты тормозишь или врёшь себе, рыцарь… только под рефтом не особенно-то соврёшь. Наедине с собою. С отражением, вторым я, аватаром — или тем, кто ты по-настоящему? Где ты настоящий… ты — реальная? Мальчик-воин, золотая девочка… уже не золотая, и к лучшему, мягкие металлы бесполезны в бою, да и быстро тускнеют — от крови и пепла, теряют форму в огне…

Холод и одиночество. Смешно, смешно… золотые принцессы не одиноки. А капитан Соло? Ты знал, какой и почему выбираешь никнейм: по той же причине, что герой старой сказки. Привет, дружок, ну вот теперь ты и верно один — уже не фигурально. И одна… впрочем, нет. Джисса. Ещё живая, ещё не спятившая окончательно. И хватит ныть, ты даже в рефтовых грёзах мне противен. Воины не расклеиваются и не хнычут. Капитан Соло и во время казни мог усмехаться.

Три новых зёрнышка она вдохнула с ладони, едва засунув в карман кое-как свёрнутый пакет; таймер на сей раз не ставила. Последним проблеском прежней осторожности была мысль, что лучше часок переждать, а то и денёк; но близость рефта, алых изломов и знакомого голоса заглушила всё. Там она могла не быть капитаном, воином, даже старшей: там правили иллюзии, воля угасала… позволяя ей наконец-то заплакать. Наверное. Может быть.

И там есть кто-то, не чужой ей, пусть она и не помнит. Пусть просто сон. Если это они — мужчина и женщина, что ушли от неё навсегда, — говорят с нею во сне… стоит ли спешить просыпаться?

Потом она не могла восстановить в памяти некоторые события: например, как именно от фонтана перебралась в комнату с коммом, причём свою или нет, она не заметила. Были ли там люди, или она оставалась одна. Она даже не помнила, куда делся Фил — видимо, он всё-таки нашёл её и забрал остаток рефта, поскольку пакетика в кармане не было; но когда это случилось, кто из них проснулся первым, произошло ли между ними то, чего хотел он… она бы не удивилась. Ей было всё равно. Секс никогда не казался ей чем-то важным; тем более — сейчас. А вот голос… но она снова не знала, сумела ли узнать его. И это приводило её в такое давящее, непереносимое отчаяние, что с жизнью оно никак не совмещалось. С этой жизнью — где девочка в издевательски белоснежном платье принцессы бесцельно слонялась по Зарослям, прячась от самой себя в беседы с аватаром и тратя почти все силы на то, чтобы не осознать в полной мере: её отец и мать мертвы. Всё, что было неправильно, уже не исправить. Она не успела им ничего сказать. Странная пустота её благополучной жизни, в которой было всё, чего только могли пожелать её ровесники, но не было доверия, не было тепла, — теперь эта пустота затопила весь мир и останется навсегда.

Почему они не спросили её ни разу, с какой стати ей понадобилось убегать?!

Она ждала этого тогда. Готовилась — к скандалу, гневу, наказанию. Конечно, ей при самом неприятном раскладе не думалось, что её могут ударить: родители были категорически против насилия как формы воздействия на живые существа, особенно слабые, вроде детей. Но вот как следует отхлестать словами — это мама ещё как могла. Отнять кредитку и комм, ограничить передвижения, вырвать из сети — всё это были опасности вполне реальные. И она это знала заранее, а всё-таки убежала. Без особо серьёзного повода, она даже не помнила, что стало причиной ссоры… очередной «потерянный» комм, взломанный пароль? День, проведённый в фан-моде вместо уроков? Да какая разница. Мама была острой и ядовитой, папа хмуро молчал, они всегда так делали. Она устала, вот и всё.

Но потом — почему они с нею попросту не поговорили? Уж они-то знали судебную практику до тонкостей — им не надо было объяснять, что каждый имеет право голоса, право представить свою версию, защитить себя. В суде адвокат Тай отстаивал это право с такой страстью, что дочка (смотревшая записи всех заседаний втайне, хотя что тут скрывать, сама не понимала) подумывала о том, чтобы выбрать ту же профессию: риторика отца восхищала её.

Никто не знал об этом. В лишённой истинных волнений и подвигов жизни она всё-таки нашла одного героя, воина, ведущего бой с несправедливостью, — так ей казалось. Но дома он словно сбрасывал доспехи — и убирал подальше с глаз, превращаясь в добродушного, уступчивого в мелочах, а по сути весьма закрытого человека — за мягкой улыбкой которого она не видела ни щёлочки, куда можно было прорваться. Он давал ей всё, чего она ни желала — даже то, что запрещала мать. Лэй экспериментировала, искала предел его терпению — безнадёжно. Но одного он ей не давал никогда — а она не просила. Дружбы. Доверия, лёгкости, интереса. Вопросов и ответов. Даже резкости — ведь она нарывалась, почти требовала, чтобы он спросил, зачем ей очередная кредитка, новая игра, чем стали нехороши старые, и куда на самом деле деваются её коммы… знает ли она цену деньгам и чего хочет от жизни сама — от настоящей жизни, ведь именно так взрослые звали мир вне иллюзорной реальности фан-модов.

Но и после побега (а спустя полмесяца — возвращения) разговора не произошло. И наказания тоже. С ней обращались бережно, будто всё это время она провела в больнице: говорили ласково, подробностей приключения из неё не вытягивали, никаких едких речей и категоричных запретов. Денег давали не меньше прежнего, играть не мешали. И она никому не могла сказать, как растеряна… сколь остро чувствует поражение. И одиночество — как никогда.

Джис была малышкой, с нею Лэй и не думала откровенничать. И потом, Джис отлично существовала в своём собственном коконе тихого уютного одиночества — изредка выныривая оттуда то к матери, то к сестре, и снова закрываясь от всех в мире книг. Лэй немного завидовала: и её спокойному молчанию, и лёгкости, с которой Джис могла разрушать его. Умненькая гениальная сестричка, идеальная во всём… даже внешне — ещё в коляске она умела широко распахивать огромные морские глаза и так мило улыбаться, что мигом улыбались и остальные.

А ещё её хотелось оберегать. Малышка казалась такой хрупкой и далёкой от мира с его когтями и подводными камнями, особенно опасными потому, что снаружи всё было — штиль и бархат, солнце и ясный горизонт… и Лэй старалась, чтоб для Джиссы всё это было взаправду. У неё получалось. И было бы глупо и жестоко взять и самой разорвать эту симпатичную картинку в клочья, поведав сестрёнке, как бывает холодно и темно под вечно сияющим солнцем…

Но сейчас всё это потеряло значение и смысл. Была ли она виновата, что молча ждала от двух взрослых людей, занятых и куда умнее её, интереса к мыслям, печалям и снам ничем не примечательной бездельной девчонки? И не им следовало выплясывать вокруг неё с вопросами — а ей добиваться их внимания, как особой заслуги? И уж точно — не сбегая из дому, швыряясь не заработанными ею деньгами и прогуливая уроки…

А игры — что проку от игр? Все нормальные люди уверены, что всё, происходящее в игровых пространствах, — не настоящее. Да разве она сама в этом сомневалась? Почему же её так беспокоило, смущало… что?

Теперь — неважно. Пурпурно-алые линии вспыхивали перед глазами, как блики залитого кровью стробоскопа. В местных коммах приличных игр не было — только убогие двумерные версии, не дающие даже намёка на погружение. И уж конечно, никаких шлемов, которые позволяют нырнуть в свой мир и жить там вдали от чужих глаз. В общем, играть было можно, чем цветочники часто и занимались, но любой мог подойти и увидеть всё, что творится в игре и чем занят твой аватар. Если нелепую фигурку на мониторе можно было так называть.

Лэй мод не открывала: в таких условиях это занятие не имело ровно никакого смысла. В отличие от карт, где вместо привычных расходов (и немаленьких) после почти каждой партии у неё, наоборот, появлялись деньги. Радость — сейчас само это слово казалось нелепым; но оставался азарт, а польза таких игр была очевидна. И наверное, лишь рефт мог привести её сюда — к комму, вряд ли лучшему, где у всех на виду она вошла (точнее, вползла еле-еле) в сеть, нашла название своего фан-мода и ввела пароль. Который тоже, естественно, мог подсмотреть каждый. А ей даже не хотелось проверять, кто толчётся с ней рядом — или комната пуста… как улица, где много лет стоял их дом, а потом попросту беззвучно испарился, как брошенный на горячий пластил кусочек сухого льда.

Ей было хорошо — не как от попробованного однажды вина, наградившего её тяжёлой головой, стуком в висках и мерзким вкусом во рту, горле и кажется, даже в мыслях. А от рефта просто сделалось сонно — и легко, будто всё, с нею произошедшее, нереально и совершенно неважно. Совсем как фан-мод… и даже куда нереальнее фан-мода, так что вполне логично нырнуть туда и осмотреться — вдруг настоящее-то как раз именно там? А рефт, Заросли и те двое, кого она любила, исчезнувшие вместе с домом… всё это ей лишь приснилось?

Лёгкость кружила, несла, как морские волны. Её аватар не мог, как всегда, стать ею, вздохнуть, ощутить запах и вкус чужого воздуха, заговорить; он оставался рисунком на экране, а его речи — набором букв. Но отчего-то ей это не мешало: она словно оказалась и здесь, и там — причём «там» её было больше. Очень странное, непривычное, но всё-таки это было погружение. Она почти улавливала и тихое гудение вездесущих пчёл, и сладковатый аромат их любимых деревьев, усыпанных крохотными оранжевыми кострами соцветий, и где-то невдалеке — размеренный стук косилки… мирный, знакомый пейзаж. Страна красоты и мира… если бы ещё не интриги магов, которые то и дело приводят к сражениям, отравляют красоту и отнимают жизни. И лишь такие, как он… способны противостоять и защищать, восстанавливать разрушенное…

Вернуть мой разрушенный дом, вернуть жизни…

Пальцы с облегчением стиснули обтянутую изрядно вытертой кожей рукоять меча. Однако драться совсем не хотелось. Ни в спаррингах со своими, ни всерьёз. Хотелось лечь под дерево (медвянка, тотчас подсказала память) и подремать, слушая пчёл и глядя на разрисованное узорами из листьев и цветов ясное небо. Куда сине́е, чем здесь. Ну конечно, оно же нарисовано. А может, это здешнее побледнело из-за искажённого цвета старых экранов?

«Где ты?»

Голос прозвучал совсем рядом, словно скользнувшие по монитору строки отпечатались прямиком в его мысли.

«Я тебя потерял».

Слова звенели упрёком. И тревогой.

«Думал, они убили тебя».

«Что за глупости. Кому под силу убить меня?»

«Тому, кто знает о тебе больше прочих».

Теперь он не только слышал, но и видел собеседника: фигурку в неизменном чёрном плаще, лицо привычно скрыто капюшоном. Друг… совсем недавно принимаемый за врага. А уверен ли я, что тогда ошибался?

На капюшон просыпалось огненно-рыжее облачко цветов, создав над головой далёкого друга подобие короны.

«Я едва нашёл тебя… ты совсем пропал, будто и впрямь умер. Где ты прятался?»

Диалог был странный — слишком выбивался из сюжета… слишком походил на правду. И волнение в голосе его давнего спутника в мире фан-мода было столь непритворным, что он едва сдержал порыв — выйти за рамки игры полностью, рассказать всё… Он вспомнил кривую усмешку героя другой игры:

«Застрял в зарослях».

Это вырвалось само, внезапно. Впрочем, для обычной пикировки худо-бедно сойдёт. Но ответ звучал серьёзно:

«Выбирайся. В зарослях водятся змеи, помнишь? А земля часто оказывается трясиной».

«Я не знаю, куда мне идти», — признался он. Почти не думая, сколько в словах тоски и горечи… и страха.

«Я могу тебя забрать. Назови место».

Он почти ляпнул: окраина Сиэтла, юго-восток, — но привычка не мешать игру и реальность всё-таки победила.

«Не знаю. Не страшно, я в порядке. Только… устал. Мне надо подумать… и отдохнуть».

«Тебе нужны все твои силы. То, что заперто в тебе. Магия. Ты же понимаешь меня».

«Этому не научишься сам», — он снова непроизвольно сбился на события реальности, столь схожие со сценарием игры.

«Найди тех, кто научит. Подобные места есть повсюду. Башни. Найди ближайшую и иди туда — и после того, как те знания придут к тебе, по силе никто с тобою не сравнится. И не загонит… в заросли. Или другие капканы».

Голос друга струился тихо и ясно, пылко и убеждённо — ухитряясь оставаться невозмутимо спокойным. Истине не нужен шум, вспомнил он, чтобы её услышали, не надо кричать. Но у истины нет причин и для шёпота...

«Зачем я им? У меня нет денег, зато есть враг… и силы — лишь чуть больше, чем ничего».

Что же я несу? Дело в рефте, отозвался призрачный голос из глубины. Но это правда… я просто сказал правду.

«Куда больше, чем ничего. Поверь. Очень, очень много. Ты знаешь сам. Тебе не откажут. Не смогут отказать».

Он промолчал — опасаясь всё-таки расслабиться, выйти из игры и разболтать лишнее… а ему хотелось, о да, невыносимо хотелось сейчас открыться. Переложить хоть часть своих проблем на чужие плечи. Позвать.

«Представь: твой лучший друг — на самом деле маг».

Спасибо, сестрёнка. Я помню. Друзья — лишь иллюзия, доверие опасно. Я живой рыцарь Света… и хочу, чтобы живой оставалась ты.

Но кто бы он ни был — он прав. Она вышла из игры, едва осознавая, что делает, и уронила голову на руки, сложенные на древней кнопочной клавиатуре. В висках бились алые молнии, грохотал гром. Он прав. Мне надо идти туда, где меня научат… быть магом, быть сенсом — какая разница. Лишь сила имеет значение. И я найду её.