Глава 17

Глава XVII Тоска

О печальный мир, скажи мне,

В чем твоя сокрыта тайна?

Что ты гонишь человека

И гнетешь необычайно?

Ты ведешь его откуда

И смешаешь где с землею?

Только Бог один заступник

Всем, отвергнутым тобою.

Шота Руставели

Боюсь не смерти я. О нет!

Боюсь исчезнуть совершенно

М. Ю. Лермонтов

Глубокая осень. Стоит слякотная пасмурная пора, когда короткие дни туманны и хмуры, и кажется, что и сама погода «проста прыціскае да зямлі».

За окном монотонно шумит холодный дождь, хлещет в окна и под порывами ветра бьет по стеклам.

Унылая тяжелая пора года. Не выглянет солнышко, и ни один радостный лучик не проникает в душу убитой горем молодой женщины.

Целыми днями она лежит в постели не поднимаясь. Жизнь для нее остановилась: ничто не интересует ее и не радует, как будто со всего разбега, натолкнувшись на невидимую стену, потеряла она все жизненные цели и ориентиры.

— Зачем жить? К чему куда-то вечно спешить, бежать, мчаться, если остановка может быть столь внезапной? Как жить дальше? Во что и кому верить? Как смириться с потерей? Для чего я живу? И что такое смерть?

Смерть когда-то ей казалась такой далекой и невозможной. И вот она, оказывается, может быть совсем рядом: «думкі — за гарамі, а смерць — за плячамі.»

Рождение дочери и ее смерть — эти два потрясающих естество любой женщины-матери события, случившиеся одновременно, выбили у Марии всякую почву из-под ног. Она растерялась.

Смерть в жизни человека — вещь необходимая. Все мы смертны. Это путь всей Земли.

— Таков удел: Все сущее умрет, и через землю в вечность отойдет, — вспоминает она философские размышления Шекспира. — Но почему умирает рожденный для жизни маленький человечек, а не отживший свое старик?

Сколько людей прошло по этой земле и ушло в неизвестность?

Миллиарды миллиардов.

Ступает на землю человек… Живет, радуется, страдает, мечтает, плачет, накапливает богатства, разоряется, доходит до вершин славы и успеха, старится, умирает. И все?

И нет от него ничего больше, разве что потомство остается?

Ну, отдельные единицы из миллиардов еще оставляют после себя след в истории, хороший или плохой. А остальные все… Куда уходят они ?

— Только одна смерть справедлива — от нее еще никому не удалось откупиться, и даже самому богатому, — часто можно услышать.

Беспристрастный судья. Она уравнивает крутого и кроткого, нищего и богатого, доброго и злого.

А что дальше?

— Я не хочу умирать, я боюсь, что меня здесь уже больше не будет. Разве такое возможно, что я исчезну полностью, и меня не станет, не станет совсем? — подобные мысли постоянно мучают нашу героиню. Она, обычно такая ласковая и кроткая, становится капризной и раздражительной, и все ее претензии адресованы к бедному молодому супругу, который, подобно белке в колесе, крутится по дому. Все заботы свалились на него: он и убирает, и печки топит, и на работу бежит, и ее капризам потакает.

— Ты мне какую книгу предложил? Ты соображаешь, что ты мне принес? Детектив, как маньяк-садист убивает маленьких девочек? (Речь идет о произведении Дюрренматта «Суддя та його кат» («Судья и его палач»).

— Хорошо, что хоть на украинском, — труднее было вчитаться. — Ты бы еще что притащил! Я попробовала, половину прочла, и знаешь, как мне эта книга сейчас на нервы действует? Нет, лучше сам ее читай. Мне только еще этих кошмаров не хватало!

Жоржик молча уносит книгу. Он не перечит сейчас своей женушке ни в чем; пережив похороны девочки, он боится потерять свою Марийку, мать своего сына.

— Отключи домашний звонок, звук точно такой, как в роддоме, слышать его не могу! Сними покрывало сиреневого цвета, лучше застели светло-голубое. Я не могу видеть яркие тона, я хочу, чтобы вокруг меня была спокойная обстановка. И подай мне, пожалуйста, стихи Цветаевой.

— Хорошо, котенок, все сделаю, ты только не тревожься, дорогая, — покорный муж выполняет все ее прихоти. — Я сейчас уберу здесь: сегодня женщины в школе говорили, что после уроков придут к тебе «у адведкі». Ты лежи, набирайся сил, а я побегу в школу, у меня еще три урока, — поцеловав жену и забрав с собой сына, он спешит в школу.

Мария остается одна. Нет, не одна, а наедине со своими мыслями, которые все время лезут в голову, прогоняй их, не прогоняй, и мучают ее.

Никогда, никогда она уже не будет такой счастливой, какой была раньше. Не будет так смеяться и радоваться жизни. Исчезли все ее надежды в этом мире, осталось только горе, бесконечное и непреходящее, да тоска, что терзает и гложет ее. Тоска черная, разъедающая душу, не дающая даже пролиться облегчающим слезам. Как будто закаменело все внутри и давит, и лежит на сердце бесконечно тяжелым грузом.

В опустевшем доме стоит гулкая тишина. Телевизор и радио, эти спутники современной жизни, выключены: в деревне до сорока дней со дня смерти родных эти вещи под запретом.

И опять мысли, невеселые мысли. И в тему прекрасные стихи Марины Цветаевой:

Настанет день, — печальный, говорят!

Отцарствуют, отплачут, отгорят,

Остужены чужими пятаками,

Мои глаза, подвижные, как пламя…

Все меняется к лучшему, только на лучшее в этой жизни она уже не надеется…

Ее депрессивные настроения, наконец, прерываются, и с холодным дыханием улицы в дом входят «адведніцы», ее коллеги-учителя. Проведать «парадзіху»(роженицу) приходят только женщины, мужчинам сюда вход строго воспрещен. Таков обычай.

Приносят небольшие подарки, заботливо, с сочувствием спрашивают о здоровье, пытаются утешить:

— Каждой матери жаль своего ребенка, — начинает разговор Софья Александровна.

— Бо дзіця ў цябе пад сэрцам, у тваіх печанях ляжала, таму і шкада, — по-житейски замечает Ольга Степановна.

— Не переживайте вы так, дорогая вы наша, у вас есть для кого жить, у вас еще сынок маленький, его растить надо, ему мамка еще так нужна, — сочувствует Зоя Ивановна. — Горя каждому человеку в жизни немало отмеряно, просто: «не ўсе разам скачуць, не ўсе разам плачуць».

— А у кого все идеально? Расскажи человеку свое горе, так он тебе два своих расскажет, — замечает Роза Федотовна.

Ее поддерживает Мария Александровна:— Мы почти все через это прошли. И у нас детки умирали. И я мальчика потеряла, и у Надежды Ивановны девочка из двойни тоже при родах умерла, а у Марии Семеновны трое первых деток — мальчики все были — умерли. Бабка Илюшиха говорит, что такие детки у Бога в ангелах служат.

— Няма тае мамкі, каб не было ямкі, — замечает Ольга Степановна. — Але як, кажуць, лепей хаваць у пялёнках, чым у галёнках.

— А как было пережить смерть взрослого сына Анне Николаевне, когда он разбился на машине? Вот где горе, так горе. Для матери это уже незабываемое несчастье до конца ее дней.

— Теперь на дорогах — настоящая война, гибель народа, «сцірышча людзей». Не приведи, Господи, что творится. Столько людей погибает! Даже телевизор смотреть становится страшно, столько происшествий на дорогах показывают.

Далее разговор переключается на знакомую всем тему, тему, особенно любимую учителями, на самый больной вопрос для всех педагогов — вот уж где действительно притча во языцех — школа.

— На педсоветах только и разговоров, что нельзя двойки ставить и необходимо научить всех. А как того Туркевича научишь, если на уроки постоянно без тетрадей ходит и за четверть ни одного домашнего задания не выполнил?! — возмущается учительница языка и литературы Нина Михайловна. — Сегодня вызвала к доске написать простое предложение «Машина перегородила всю дорогу». Так он написал: «Мошна пердила всю дорогу». Одноклассники, прочитав, стали смеяться, да так громко, что и директор в класс заглянула узнать, что у нас тут такое происходит.

А в сочинении какой перл выдал? — «С поля боя возвращались раненые и убитые».

— Да у него пробелов в знаниях немало. Сегодня в учительской Павел Федорович говорил, что один на один разделить не может: у него в ответе — ноль.

— А ў мяне ў сачыненні напісаў: «На заднім плане карціны стаяць пажылыя дамы», — вставляет «свае тры грошыкі»учительница белорусского языка и литературы Роза Федотовна.

— Чему мы не сможем научить, тому жизнь научит, — вмешивается Зоя Ивановна. — А не научит, так надо же кому-то и поле пахать, и коров доить. Главное, чтобы хорошим человеком вырос.

— Каким хорошим человеком он вырастет? Он уже и теперь вредничает на каждом шагу: то исподтишка старается кого из одноклассников укусить, то учителям уроки сорвать пытается, мотая им нервы. Тут уж поневоле вспомнишь: мал клоп, да вонюч.

Да и какой пример у него перед глазами? Отец пьет — так это еще полбеды, но по-черному и мать квасит. Недавно рассказывали, что пришла на работу «никакущая», и вместо того, чтобы коров доить, стала с зоотехником ругаться. А тут новый председатель на «Ниве» примчался. И давай на нее кричать, что есть силы. На этот ор уже и остальные доярки, побросав свои доильные аппараты, заинтересованно подтянулись послушать. Зрительный зал, так сказать, собрался.

А она ему при всех:

— Прэдседацелька, не крычыце на мяне, а давайце мы з вамі лепш у салому сходзім.

И муженек рядом стоял.

— И что? Председателька наш не из того десятка, чтобы отвергнуть такое предложение.

— Даже и этот растерялся. Не нашелся, что и ответить прилюдно. Хлопнул дверцей машины и уехал.

— Вот и воспитывай детей из таких семей. Что они дома хорошего могут увидеть? Пьяные драки да скандалы. Погибает народ от водки, и хуже всего, что стали пить и женщины.

— Получается, что в школе мы говорим одно, а дома дети видят совсем другую картину. Теперь на каждом уроке по несколько воспитательных задач планируем, и уже становится избитой фраза, что учитель воспитывает даже тем, как он ходит по классу.

— Помните ли вы, как у Михаила Яковлевича был открытый урок, и когда он закончился, а гости и ученики стали расходиться, то учитель спохватился, заглянув в план-конспект: — все ли там запланированное в волнении выполнил?

— Подождите! Подождите! Я вам про воспитательную задачу забыл еще сказать!

— А как недавно наша молодая практикантка-математичка, — вы, Мария Андреевна, не знаете, — ее нам прислали на два месяца, — пробовала вести урок на белорусском языке, не зная его совершенно. Мучилась она, мучилась, и в конце урока спросила:

— Што, дзеткі, ці цы′кава (замест цікава) вам было на ўроку?

Лучше бы уже она сказала «интересно», чем это «цыкава».

— Мария Андреевна, — обращается перед уходом Зоя Ивановна, — я сегодня с утра заходила к тетке Алеське (Зоя Ивановна — племянница бабки Алеськи), она вам соболезнование свое передавала.

И еще рассказала о том, что женщины, потерявшие своих деток, особо угодны Богу. Раньше во время церковной службы для таких матерей читалась отдельная молитва, посвященная женщинам-страдалицам. Ведь и сама Матерь Божия прошла через это неимоверное испытание: на Ее глазах был распят и подвергнут ужасной мучительной смерти Ее Божественный Сын.

На некоторое время Марии становится легче, но вот ушли гостьи и опять: думы моі, думы, що робити з вами?

Жить нет никаких сил, однако и умирать страшно. Как она, такая молодая (ей всего лишь двадцать восемь), и вдруг умрет? Превратится ни во что, исчезнет бесследно, ее не станет совсем.

Она умрет окончательно?!

— Разве может человек, в котором столько энергии, жизни, огня, страсти, любви, чувств и желаний, разве может он раствориться, исчезнуть без следа, и ничего-ничегошеньки от него не останется?

Зямелька, якая лашчыла і песціла цябе, чалавек, на сваіх плячах, прыйдзе час і прыме цябе назаўсёды ў свае недры. Но ведь старые люди говорят, что тело человека умирает (Из праха создан и прахом станешь, — гласит Библия), а душа его живет вечно (Дух вечен, — заметил еще когда-то Сенека, древнеримский философ, живший 2000 лет тому назад), и она со смертью физической переходит в другой мир. «Памёр — перакінуўся на той свет», — утверждают белорусы.

«Як панеслі Бандароўну на той свет вялікі, то яшчэ сумней зайгралі панскія музыкі, — значит, и Купала слышал выражение насчет «таго свету».

Мария вспоминает, как явственно она видела призрак своего дедушки: тот сидел на своей любимой лавочке, что стояла возле печи. Значит, все же он не исчез совершенно.

И мама с того света во сне сумела передать весточку-письмо под видом молитвы.

А законы физики что утверждают? Еще Декарт сказал, а Ломоносов повторил, что если где какого-либо вещества убудет, то точно столько в другом месте его прибудет.

У Льва Толстого она ищет и находит в романе «Война и мир»: умирающий князь Андрей Болконский видит дверь, за которой, он знает, притаилась смерть. Вот эта дверь, разве это не портал в тот, потусторонний мир, в который переходит душа человека после смерти? И вот еще что говорит писатель, размышляя о завершении жизни человека:

— Да, смерть — пробуждение!

И это пробуждение, конечно же, для жизни духовной.

И у Шекспира призрак отца Гамлета сообщает сыну о том, что с ним произошло.

В конце концов, все народы мира, разве что за исключением каких-нибудь каннибалистических племен людей-приматов, всегда, сколько стоит Земля, верили в существование загробной жизни.

Правда, атеисты-материалисты постоянно выбивают почву из-под ног человека, нивелируя его стремления к духовному усовершенствованию и лишая его прекрасной сбыточной мечты, к которой обычно стремится душа, к мечте о жизни вечной.

Но кто ведает, что там, в том Царстве, о котором мы ничего не знаем, встретит каждого из нас?

А вдруг это мир, в котором наши чувства будут еще более обострены, еще более способны к восприятию окружающего, и каждому придется нести ответ за свои неверные шаги и неправедные дела? Готовы ли мы к этому и что тогда? Читая рассказ известного белорусского писателя Янки Брыля «Momento mori» (помни о смерти), вряд ли кто из нас. педагогов, задумавался над тем, как звучит это выражение полностью: — — Помни о смерти, и вовек не согрешишь.

И не потому ли, что ответишь?!

Старые люди говорят, что здесь жизнь — это лишь миг между двумя великими тайнами. Лев Толстой назвал и рождение человека, и смерть его — великой непостижимой тайной. А вдруг основная наша жизнь — это жизнь за гранью жизни человека на земле, то есть жизнь после смерти.

И вполне вероятно, что наша жизнь на Земле — это испытание человека на прочность, только прелюдия, подготовка к той, вечной жизни. Гроб у белорусов называется «дамавіна», «дамоўка» — вечный наш дом.

— Вот эпитафия на памятнике, вспоминает Мария кладбище, гласит:

— Не спеши, прохожий,

Навести мой прах.

Я уже дома,

А ты еще в гостях.

Взяв в руки «Божественную комедию»Алигьери Данте, поэта далекой Эпохи Возрождения, признанного одним из гениальнейших стихотворцев Земли, Мария вновь пускается в философские размышления.

«Земную жизнь, прожив до половины, я очутился в сумрачном лесу…»

Благодаря святым молитвам своей возлюбленной Беатриче, он, живой человек, получает возможность попасть за грань живой жизни, чтобы потом поведать человечеству об увиденном. Можно было бы придумать, как это у нас принято, что это все выдумки, но дело оказалось во множестве убедительных пророчеств, повергнувших в шок его современников тем, что они сбылись.

— Гонимы будете, — предупреждал своих учеников Иисус Христос. И поэт, как свидетель Христов, провел жизнь свою в изгнании, и умер в Равенне, на паперти, прося подаяние, как это часто бывает с пророками: ведь зло не дремлет. И не важно, в чьем обличье оно заседает и какой занимает трон.

О Данте вспомнила Мария после того, как однажды во сне сама перенеслась в туманный серый мир, где встретила свою покойницу-мать.

— Доченька моя, Маруська, я уже очистилась, и теперь пойду выше…— услышала Мария тогда от своей Варварки.

После этой встречи с матерью и после ее слов, пролившихся животворным бальзамом на ее бедную, измученную душу, молодой женщине стало немного легче.

Через неделю во сне под утро услышала слова:

— В Солнечной Системе жизнь есть только на планете Земля. На остальных планетах живут души умерших людей.

Значит, она все-таки существует, эта загадочная загробная жизнь, — решает для себя Мария.

Прошли сорок дней, как умерла доченька, и сегодня Георгий и Мария отмечают печальную дату — сороковины. Бабка Алеська говорит, что душа малышки отправится после этого срока в уготовленное ей Богом место. Жоржик пригласил Адельфину Адамовну, они накрыли стол и, как сумели, помянули деточку.

За окном уже вовсю орудует зима, но супруг позаботился: печки так и пышут жаром. Обе женщины, старая и молодая, стоя, греются возле них.

Пересказываются сельские новости, беседа идет о здоровье, о погоде, но разговор почему-то сегодня не клеится. У Марии нет желания «пераліваць з пустога ў парожняе» (болтать попусту), ей хочется поскорее остаться одной, а молчаливая Адамовна, привыкшая к тому, что молодая подруга вечно тарахтит, как трещотка, с трудом подбирает тему для общения. Она сегодня также явно не в ударе.

И после затянувшейся паузы, совершенно неясно, с какой целью, она вдруг «вспомнила»:

— Из вашей девочки так было много крови…

Марии стало не по себе. Нет, не от значения сказанной фразы (она уже знала, что патологоанатом нещадно искромсал тельце крохи), а от того, как это было произнесено…

Наверное, ни один гурман с таким восхищением не рассуждал о лакомом угощении, как эта стоящая рядом с ней женщина говорила. Она столь странно и загадочно высказала свою мысль, и, словно не сдержавшись, причмокнула, плотоядно и жадно смакуя, и, как собака, рефлекторно сглатывая слюну.

От этого жуткого смакования у Марии мороз пробрал по коже и невольно от страха сжалось сердце.

— И глаза сладко прищурила, — содрогнулась она, — словно речь шла о чем-то гастрономически приемлемом. Что за дела такие? И что бы это могло значить?

Женщина ошарашена. Можно смело говорить об эффекте воздействия из-за угла пыльным мешком. И только по прошествии некоторого времени ей удается побороть свои противоречивые чувства.

Она и раньше замечала, что после каждого очередного визита приятельницы Адельфины ей становилось не по себе: внутри появлялась какая-то опустошенность, сменяемая затем полным душевным раздраем. И вылезала из всех углов, хоть волком вой, тоска по маленькой загубленной жизни.