Глава 18

Глава XVIII Коварная лицемерка

Одно око, да видит далеко.

Поговорка

Зло без добра не сделает ни шага,

Хотя бы потому,

Что вечно выдавать за благо

Себя приходится ему.

Омар Хайям

Прошли сорок дней декретного отпуска, и Мария Андреевна вынуждена была выйти на работу.

У Жоржика появилась надежда: может, школьные заботы отвлекут жену от горьких, тягостных дум. Коллективчик в школе еще тот, заскучать ей не дадут. Некоторые экземпляры и мертвого расшевелят.

Директор школы Валентина Сергеевна — женщина серьезно больная, ей хочется тишины и покоя в родном коллективе, но не тут-то было. Вокруг постоянно кипят нешуточные страсти, поэтому ей приходится применять политику страуса: делать вид, что она всего этого не замечает.

В школе же, как выразился один древний то ли грек, то ли римлянин: «нет мира под оливами» — смута, разброд и идейные шатания. Как заметила Ольга Степановна: «хто — у боб, а хто — у гарох»; Мария Андреевна сравнила ситуацию, когда каждый тянет одеяло на себя, а Жоржик вспомнил незабвенную басню дедушки Крылова об «эффективности» совместных действий лебедя, рака и щуки.

Надежды молодого мужа однако не оправдались. С горечью он замечает, что всегда такая веселая и жизнерадостная, его Марийка ходит, как сама не своя.

Самый лучший лекарь — время, но и оно не в силах исцелить молодую женщину. Чисто автоматически, как зомби, ходит она на работу, смотрит за сыном, хлопочет по дому, но это далеко все не то, как было раньше. Давным-давно не видно улыбки на ее милом личике, а все больше тихие слезы и гримаса страдания.

Часть коллектива к ней — молчаливой стеной, и именно теперь, когда пришло время тягостных испытаний, она воспринимает это особенно болезненно.

В мире животных иногда более сильные особи, чувствуя слабость других, нападают на них.

Как те куры, что набрасываются на одну больную птицу, чтобы вместе ее заклевать, так и часть коллектива, увидев Марию Андреевну больной и удрученной несчастьем, стала упорно изводить ее своим нападками, презрением и игнорированием ее распоряжений.

Наша героиня стала чувствовать эту непонятную ей агрессию со стороны отдельных коллег, особенно пугает ее ненавидящий взгляд единственного глаза старшей пионервожатой.

Первой в учительскую после урока вошла «химица»Мария Семеновна, полная пожилая женщина гренадерского роста, на властном лице — небольшой крючковатый нос, волосы собраны под простым немодным гребешком.

Следом за ней — молодая, с симпатичным лицом, на щечках — ямочки, кругленькая, невысокого роста учительница географии Анастасия Николаевна.

Не прошло и минуты, как сюда же «прышмаравала»и старшая пионервожатая Любовь Михайловна, полтора года тому назад приехавшая трудиться в родную деревню, где то сват, то брат. Объявилась родня и в коллективе, нашлись покровители, активно поддерживающие ее, скорее всего в противовес Марии Андреевне.

Всё, верхушка оппозиционной коалиции в сборе. Прислушаемся и узнаем тему их разговора.

Завидя родственницу, первой «заводит песню»Мария Семеновна:

— И до каких пор ты, Любаша, все будешь ходить этим пионером (ни для кого не секрет, что той в обед сто лет и она для своей должности сильно устарела)? Лучше бы тебя назначили на ее должность: у тебя ж такой громкий голос!

— Тебе, Любаша, опять придется распинаться, как эта начнет осуществлять контроль над деятельностью пионерской организации, — подливает масла в огонь другая родственница.

— Не очень-то я ее боюсь. Чуть что, так дам сдачи, что и ноги задерет, морально, конечно. Как тогда…

Три женщины довольно улыбнулись.

А дело было так.

На торжественную линейку, традиционно проводимую в школе в день первое сентября, приезжают представители отдела образования, приглашаются председатель колхоза, его заместитель и родители школьников.

Вечером того же дня к Марии Андреевне в гости зашла жена председателя колхоза. Поговорили о новостях села, поделились кулинарными рецептами и плавно перешли к разговорам о школе.

— Сегодня Виктор пришел домой из школы под впечатлением: ну и красавицу вам пионервожатую прислали, страшнее атомной войны! — перед уходом заметила жена председателя колхоза.

Эх, не смолчала и наша героиня, не удержала свой язычок за зубами, забыла истину: язык твой — враг твой. И поддакнула:

— Да, неприятная женщина… (Любаша почему-то не понравилась Марии Андреевне с первого взгляда, да так и осталась ее заклятым врагом на всю жизнь).

Через два месяца старшая пионервожатая, злобно сверкая своим глазом и захлебываясь от негодования, кричала ошарашенной Марии Андреевне:

— Да, я — неприятная женщина, но с тобою, приятной, на одном гектаре и с… не сяду.

И каково это было слышать нашей впечатлительной интеллигентке?!

Зато после этого случая Люба заметно поднялась в глазах своих клевретов-единомышленников: молодец, не побоялась резануть правду-матку в глаза этой «звезде».

— Ты, конечно, сегодня в столовой зря ее трогала. Мы-то все поняли, в чей огород ты камушек запустила, когда сказала, что София (называется имя популярнейшей эстрадной певицы) никакая не красавица, и если бросить ее в воду, то без краски оттуда вылезет жаба. Но видишь, что она, бессовестная, тебе ответила:

— Хорошо, что Софии есть хоть что накрасить (мол, как и мне). Тем самым она намекнула на твою инвалидность, — разъяснила подруге ситуацию Анастасия Николаевна.

— Уже как надоели эти двое, не рассказать. Сами не живут и другим не дают. Не знаю, как до пенсии дотянуть. Больше ни на один день в школе не останусь, — аж стонет Мария Семеновна.

— Ты заместитель директора по воспитательной работе, так чего тебе на уроки «швэндацца»? — вопрошает Анастасия Николаевна.

— Нет, справедливости ради, какое-то количество их она все-таки должна посетить, — констатирует Люба.

— А планы воспитательной работы? Уже стала ошибки красной ручкой исправлять. Заставь дурня Богу молиться, так он и лоб себе расшибет, — негодует Анастасия Николаевна.

— Насчет красной ручки ее точно Чекист научил. Он теперь идейный наставник и вдохновитель этих двоих. Чуть что — к нему на прием бегут для очередных инструкций, а он ими и вертит, как хочет. Хвосты им накрутит, они уже из кожи вон и лезут, с людьми заедаются.

— Не так они, оказывается, и умны, если нашли, кому доверять. Его-то, этого прохиндея, мы хорошо знаем: такой фрукт, что купит, продаст и копейки посчитает.

— Это она мне будет замечания делать? — опять разволновалась Мария Семеновна. — Ты доживи до моих лет, а тогда я посмотрю, что из тебя будет.

И вечно они со своими прибамбасами. Уже кукольный театр организовали. Нужен он здесь? Школа для того существует, чтобы в ней учиться, а не театры открывать.

— А выпуски школьной радиогазеты, а настенные газеты? Сколько все это отнимает у детей времени?

— Аж землю роют, так стараются. Видно, в директора метят, карьеристы несчастные, — зеленея от зависти и брызгая слюной, как не лопнет от злости возмущенная Любаша.

— Сегодня директор хорошо на место поставила Жоржика. Выскочил на совещании, як той Піліп з канапель. Все свою Маруську защищал, когда Петр Платонович с Павлом Федоровичем пытались вывести на чистую воду, — радуется Мария Семеновна.

— Хорошо, что хоть Валентина Сергеевна на нашей стороне. Это их больше всего бесит, особенно Жоржика задевает.

— Я вчера не выдержала, — рассказывает Анастасия Николаевна, — когда мы один на один остались с ней в учительской. Решила этой фифочке все высказать, и только стала говорить, а она же вечно на своей волне, даже и выслушать меня не пожелала:

— Не дурите мне голову…

А я ей в ответ: — Мне и дурить вам ее не надо…

Меня так и подмывало еще добавить:— Она у вас и так дурная, — да, слава Богу, сдержалась.

Так эта «деловая» не смолчала, нет:

— Каб і вы маёй долі не мінулі! (Чтобы и вас постигла та же участь!)

Не знала и не предполагала тогда Анастасия Николаевна, что пожелание Марии Андреевны сбудется через полтора года, причем еще с большими осложнениями: ее семимесячный ребенок умрет внутриутробно, и его будут доставать из материнского лона по частям.

И именно к Марии Андреевне, к своему бывшему врагу, сумевшей выкарабкаться из жизненного тупика, будет ходить она со своей свежей раной и страданиями, стараясь найти утешение и моральную поддержку, ибо никто так не сможет понять и утешить другого несчастного, как тот, кто и сам пережил нечто подобное.

Мария Андреевна потом не раз винила себя в том, что погорячилась тогда. Она ведь уже знала, что ей плохого желать людям нельзя: сбудется!

Негативный опыт на этот счет у нее уже имелся. Стоило ей однажды в разговоре с Жоржиком произнести по глупости об одной женщине по соседству, она даже тогда и не желала, а просто сдуру ляпнула, пошутила, видите ли:

— Вдруг Татьяна Сергеевна опять в колодец прыгнет...

Эта Татьяна Сергеевна полгода тому назад уже пробовала свести счеты с жизнью, но в колодце оказалось мало воды, и утопиться ей не удалось.

Совпадение было ужасным: они с Жоржиком сопоставили. Трагедия случилась минута в минуту, едва Мария это произнесла.

— В недобрый час сказанула, — не раз укоряла себя потом неразумная молодица.

То же случилось, когда Жоржик решил проехать в автобусе по студенческому билету, сэкономить денежку.

— Смотри, попадешься контролеру в руки, — предупредила его Мария. — Опозоришься только, когда выведут на чистую воду, что ты учишься на заочном отделении и никаких льгот на проезд в транспорте тебе не полагается.

— Не волнуйся, не разберутся, там все печатью скрыто, — успокоил супруг, а через час позвонил:

— Ну что, накаркала?!

После того как еще несколько раз случились странные совпадения с ее угадываниями, будучи по характеру человеком независтливым и беззлобным, она дала себе слово: впредь держать язык за зубами и не дай Бог кому-то пожелать плохое или позавидовать на что-то, или предсказать что-либо.

Проклинать кого-нибудь у нее никогда не было моды, когда-то мать Варварка предупредила: грех.

Дети — это лакмусовая бумажка общества, их не так-то легко провести: чистая детская душа чувствует фальшь, детей обмануть трудно. Они невзлюбили Любашу, как никого другого. Клички, одна обиднее другой, посыпались, как из рога изобилия: «ліха аднавокае», камбала (рыбка еще та — исподтишка нападает!), Айсман (после фильма «Семнадцать мгновений весны» — офицер-эсэсовец), но больше всего почему-то прижилась кличка «Пират». Эти все клички уже как-то сами говорили за себя, предупреждая взрослых быть с этой женщиной поосторожнее. Однако почему-то почти все учителя школы, да и большинство людей в деревне считают Любовь Михайловну очень хорошим человеком, только вот несчастным: и сама инвалид, и дети «воробьям улыбаются».

— Под каким гипнотическим воздействием они все находятся? — поражается Мария Андреевна. — Почему они не замечают ее истинного убогого лица, лица подхалимки, аферистки и прохиндейки, очевидного лица маскирующейся хищницы?

Видно, старшая пионервожатая умеет с ними умело притворяться, выдавая себя за хорошего человека. Наблюдая за ней со стороны, Мария Андреевна видит, что у Любаши часто бывает даже перебор: если где-то плачет на похоронах, то так убедительно льет горючие слезы (причем, они у нее всегда наготове), что и убитые горем родственники не догоняют. Подлизаться умеет тонко и незаметно, комар носа не подточит. У людей ни крупицы сомнений не возникает. А если нужно кого обсадить и поставить на место, — не сомневайтесь, это уж точно по ее части.

Директор школы Валентина Сергеевна на Любовь Михайловну чуть не молится.

Она прислушивается к каждому ее совету, каждому ее слову. Видно, считает, что старшую пионервожатую можно и к больному месту прикладывать.

Иногда Марии Андреевне невольно в голову приходит сравнение Любаши с известным персонажем Гоголя — ведьмой Солохой: — Вишь, проклятая баба! А поглядеть на нее: как святая, как будто и скоромного никогда не брала в рот…

Люди, выходит, совершенно слепы, что не могут ее раскусить.

Однако, чему удивляться?

И Мария начинает вспоминать события, когда они только-только приехали на новое место сюда, в эту деревню.

Сельские жители встретили их почему-то с недоверием. И на фоне несколько угрюмых, замкнутых и настороженно поглядывающих сельчан дедушка невысокого роста, издалека раскланивающийся и почтительно снимающий загодя картуз, казался самым приветливым и доброжелательным.

— Один этот дедушка хороший, — не раз говорил Жоржик своей Марийке. Та согласно кивала: дедушка ей также был очень даже симпатичен. Он казался ей открытым и безобидным.

Понравилась и его бабушка, старенькая худощавая женщина, сумевшая буквально с одной только беседы подобрать ключик к сердцу нашей героини, запав ей в душу. Она рассказала, что ее дочка также учительствует, причем далековато от здешних мест, а они с мужем уже старые, немощные, и им хотелось бы, чтобы дети и внуки были поближе. Придвинулась на лавочке, где сидели под вязами, и угодливо заглянув в глаза, ласково погладила по руке, словно провела по открытым нервам. И это прикосновение было каким-то странным. Никогда еще Мария не чувствовала такого необыкновенно трогательного и загадочного прикосновения.

— Их люди прокляли, посмотрите, какие их дети, да и сама Любаша — чистая баба Ешка, и грима не надо, — говорит по секрету о старшей пионервожатой и ее родителях завуч Федор Иванович.

И рассказывает историю о том, как в годы становления власти Советов отец Любаши, Михалок («хороший дедушка»), составил «черный список»на своих односельчан, якобы те — «враги народа».

Ночью «черный воронок»незаметно увез из села тридцать девять человек (среди них был и отец Федора Ивановича), и без суда и следствия несчастных расстреляли в недалеком лесу, закопав в общей могиле. Похоронили их так, словно те люди и могилы себе не заслужили. Закопали, как собак каких, в том страшном 38-ом году. А это были лучшие хозяева деревни, труженики, хорошие «сямейнікі». Никто на них не мог и слова плохого сказать.

— Птичка моя, — всполошилась, вспоминая, бабка Алеська, когда Мария спросила у нее о добром и приветливом дедушке, — Михалок первым отрекся от Бога и выбросил из дома святые иконы. А потом как активист ходил по домам и другим приказывал сделать то же самое. Пришел и ко мне:

— Алеся, я тебя предупреждаю: сними ты их, — и тычет палкой в иконы.

— Я встала между ним и святыми образами (бабка, широко раскинув руки, словно птица крылья над своими птенцами, демонстрирует непреклонность и непоколебимость своих убеждений) и говорю:

— Не сниму! Не командуй! Ты не в своем доме.

Так он и ушел ни с чем.

А вскоре Бог и грянул: малая Любка без глаза осталась. Говорили, что он сам нечаянно его выбил, — — рассказывает Марии Андреевне ее хорошая приятельница, всеми любимая и уважаемая в деревне бабка Алеська.

— Вот тебе и замечательно приветливый старичок, вот тебе и исключительно хороший дедушка, — долго потом изумлялись наши молодые учителя, слушая рассказы старожилов об отце Любови Михайловны.

— И за что это ее так начальство любит, что она вечно в фаворе? Все грамоты и премии ей, награды и почет — ей. Чем это она так заслужила? — возмущается Ольга Степановна, кивая на Любашу.

— Знает, где лизнуть, а где гавкнуть, — отвечает ей Георгий Викторович.

— Если она такой замечательный педагог, так почему своих сыновей читать и писать толком не научила? — вновь негодует коллега.

— Ей просто некогда своими заниматься. Пока все деревенские сплетни соберет да начальству подробно их доложит, да каждого осудит с головы до ног, — так на своих детей времени у нее и не хватает.

— Она из тех людей, что в чужом глазу и пылинку заметят, при этом у себя не замечая и бревна, — подытоживает разговор Мария Андреевна.