Глава 31

Глава XXXI Второе замужество

Бывают странные сближенья…

А. С. Пушкин

…Вот и встретились два одиночества…

Одно из них, правда, было сильно «под шофе», второе — наша уважаемая Мария Андреевна, к тому времени не имеющая даже самого зеленого понятия, что значит пьющий мужчина в доме.

Живя в своих эмпиреях, она и не подозревала, что в этой жизни есть зло неимоверное, настоящий бич времени, и это страшное зло — пьянство. Пьянство, не знающее ни норм, ни меры. Пьянство до скотского состояния, до изумления, до полной потери контроля над собой. Пьянство, приводящее к полнейшей деградации, к потере здоровья, и зачастую — к преждевременной смерти.

Антон Ильич — симпатичный, видный из себя мужчина, уже пятнадцать лет как числился в холостяках: первая жена его недолго с ним «монькалася»: достаточно Тонику было устроить несколько толковых дебошей с верховой ездой на спине у супруженицы, как ее точно ветром сдуло. Подалась дамочка в город в поисках лучшей доли, а мужчина принялся заливать свое горе спиртным, и причем столь усердно, что не стало с ним никакого сладу.

Когда-то в детстве Антону Ильичу дали прозвище, которое и прилипло к нему на всю жизнь. И вот ему уже под сорок, а он все Зонтик, так его все величают в деревне. А дело было так…

Собрались как-то мальчишки и затеяли игру в десантников. Прыгать решили с крыши сарая, а вместо парашютов использовать посцілкі (покрывала), связав концы их крест-накрест. Тоник вместо покрывала принес из дома необыкновенный аксессуар дамского гардероба, вещь для тех лет для деревни поистине экзотическую, и под завистливые взгляды ровесников планировал с соломенной крыши вниз, раскрыв над собой воображаемый купол парашюта.

Вот с этим человеком и свела однажды судьба-злодейка нашу учительницу — идеалистку. Эх, забыла Мария Андреевна, о чем гласит молва: в семейной жизни если с утра не повезет, то мала вероятность того, что повезет и к вечеру.

Однако одинокой женщине в деревне выживать непросто: не дамское это дело колоть дрова да заготавливать сено на зиму для коровы. Даже Некрасов еще когда-то посочувствовал несчастной вдовьей доле женщины-крестьянки:

— Береза в лесу без вершины — хозяйка без мужа в дому.

Антон Ильич имел квартиру в городе, но, как только пристал в примы, переписал ее на единственную дочь от первой жены, потому как не любил жизнь городскую, жизнь в деревне нравилась ему гораздо больше.

Бывший супруг Марии Георгий Викторович за двадцать лет совместной жизни до свинского состояния лишь пару раз ошибся, не рассчитав свои силы в какой-нибудь компании. И Мария Андреевна в этом плане, как выяснилось, совершенно отстала от жизни, витая в облаках и не зная ничего о том, чем живет простой народ.

Зонтик, надо отдать ему должное, быстро вернул нашу романтическую героиню на грешную и многострадальную от запойных пьяниц землю. Очень скоро наша гордая и благовоспитанная учительница вынуждена была выслушивать матерщинную брань и наблюдать, как друг дорогой, ползая на четвереньках по полу (бороться с земным притяжением совершенно нет сил!), в невменяемом состоянии, слезно умоляет:

— Ну, добейте меня! Я прошу вас: — Добейте!

Мария Андреевна никак не может понять и въехать в тему, грубо говоря, до нее просто не доходит, зачем за свои же кровные, добытые трудом и потом сбережения, добровольно принимать такие мучения и страдания?!

Вот теперь, наконец, она поняла всю глубину трагедии жизни женщин-страдалиц, связавших свою судьбу с подобными экземплярами, и до нее дошло потихоньку, что попала она из огня да прямо в пламя.

— В народе ведь не зря говорят: сколько водки выпито, столько слез вылито. Пьянство — болезнь, и болезнь страшная, в большинстве случаев неизлечимая, — просвещает плачущую Марию Андреевну Зоя Ивановна. — Лишь те, кто обладает мощным волевым ресурсом, могут выбраться из этой трясины. Большинство же любителей выпить считают себя вполне нормальными и адекватными людьми и продолжают при этом тиранить и морально уничтожать своих близких. Вот они, к сожаленью, и могут остаться до самой смерти в этом болоте.

Помните, у Льва Толстого есть зарисовка о добропорядочной крестьянской семье, где молодые трудолюбивые люди жили душа в душу, что очень не нравилось обитающему поблизости черту. Уж как он ни старался сбить их с толку, и так подъезжал, и этак, ничего у него не получалось. А ведь известное дело: если где у людей хорошо, то нечистому — одни страдания. Не может видеть он, этот пачкун, счастливого человека. Ему больше по нутру, когда у того горе и слезы рекой.

Вот и здесь хитрый нечистый придумал, как разрушить счастье семьи: стал потихоньку подпаивать обоих. И немного понадобилось времени врагу рода человеческого, как вскоре, к его огромному удовольствию, в грязной луже лежали муж и жена, хрюкая, как свиньи.

Теперь же особенно масштабы пьянства грандиозны. Посмотрите, сколько людей в нашей деревне погибло от самогонки да от импортного спирта, что стали подпольно привозить из-за границы, сколько семей распалось из-за пристрастия людей к спиртному. У белорусского писателя Шлега в романе «Сталінскія байструкі» в том месте, где описывается встреча главного героя с Высшей Цивилизацией, пророчествуется о том, что в наше время спиваться будут целые поколения.

И возьмите семью Макарчиковых. После того как мать умерла от излишних возлияний, за нею в скором времени последовали и ее совсем еще молодые сыновья: один сгорел от того, что курил, будучи пьяным (и это теперь, кстати, не редкий случай); второй, по-видимому, не смог перенести свалившегося на него горя и наложил на себя руки. Целая семья пропала, как будто ее и не было в деревне, а люди рассказывали, что женщина, уже родив и второго мальчика, спиртного даже и в рот не брала.

Мария Андреевна знала эту женщину, голубоглазую, тоненькую, приветливую, и ее сыновей, приходивших в школу всегда в аккуратнейшем виде и учившихся неплохо. Ее когда-то до слез взволновало сочинение одного из мальчиков на тему «Моя мама».

Людка к тому времени уже вовсю сидела на стакане, и ходили слухи, что крепко пил и ее муженек. Поговаривали в деревне и о том, что чтобы самому опохмелиться порой, за бутылку этот негодник мог предложить любому уже и интимные услуги своей супруги. Работящая была Людмила, аккуратная, и люди ее уважали, но, начав пить, женщина как-то моментально скатилась вниз, причем до такой степени, что даже имя свое потеряла: бойкий на выдумки народ окрестил ее Этикеткой, разумеется бутылочной. Словно она уже и не человек вовсе, а точно предмет какой-нибудь неживой…

— Моя мама самая хорошая, — написал пятиклассник-сын в своем сочинении. — Она добрая, ласковая, заботливая. И я, несмотря ни на что, ее очень-очень люблю.

— Бедный ребенок! Как тебе не посочувствовать, мой малыш! Ведь не далее как вчера я видела, что вечером твоя мамочка ползала по улице в ужасном виде и на вопрос:— Что ты здесь делаешь, Людмила? — и двух слов связать не смогла, в ответ нечленораздельно промычав что-то невразумительное. И какое это горе, дорогой мальчик, видеть тебе каждый день, как твоя любимая мамочка, бесчувственная и беспомощная, лежит, словно какое полено, а в доме грязь и вонь! И это уже вовсе и не дом твой родной, теплый и уютный, каким он был раньше и где ты был так беззаботно счастлив, а настоящий проходной двор, где постоянно пьют, курят и бранятся нецензурной бранью какие-то пьяные отморозки и маргинальные личности.

Но давайте мы с вами, дорогие друзья, вернемся к одному из наших героев, а именно, к Антону Ильичу, и расскажем о нем поподробнее, потому что несомненно был и у него исключительный талант, было, было за что одобрить его и восхититься им. Тоник был непревзойденным в селе грибником. Над ним деревенские люди подшучивали, что он способен и на картофельном поле находить и собирать боровики и что в лесу после него любителям «тихой охоты», «грыбовікам» искать уже нечего.

Еще ранней весной, когда на Благовещение день был пасмурный, а после обеда и вовсе заморосил дождик, старые люди с уверенностью предсказали: лето и осень будут мокрыми, а, следовательно, можно надеяться на обилие грибов в лесу.

К тому же в прошлом году засушливое и жаркое лето было мало грибным (в народе замечено, что грибные урожаи обычно повторяются через год), зато в этом году уродило — целые поляны. Есть где разогнаться любителю грибных сборов.

Приветливо их встречает молчаливый ласковый леc. Он стоит в своей величественной, невозмутимой прелести и живет своей непонятной, загадочной для человека жизнью. Легко и радостно дышится в лесу, и можно долго созерцать его неповторимые красоты. Однако любоваться и наслаждаться удивительной гармонией лесных пейзажей некогда: захватывает азарт «тихой охоты».

Им сегодня повезло. Лес щедро вознаградил за усердие и труды, но по дороге домой «борики»(так ласково они называют боровики) уже и вовсе стали «перебегать»им дорогу.

— Лес заманивает, — счастливо улыбаясь, заметил Антон Ильич.

Да, лес имеет такое обыкновение. Он своими щедрыми дарами и заманивает нас, и приглашает к себе, чтобы мы, отбросив всяческие суетные дела, приехали к нему, как к старому доброму приятелю. Здесь можем мы вдоволь налюбоваться его необыкновенной величавой красотой, «дзе гамоняць з небам дрэвы», надышаться целительными запахами смолистых сосен, побродить по мягким коврам седых мхов и вполне насладиться тихой радостью неожиданных находок.

По пути домой супруги заехали к родителям мужа: хотелось похвастаться результатами удачной поездки и отсыпать им часть богатого урожая, пускай порадуются. Хоть лес и под боком, не каждый день есть возможность туда выбраться.

Нелегко было выдержать приличный марафон по неровностям и кочкам, по лесным буреломам и завалам в погоне за грибной удачей. Зато к вечеру в большущей корзине лежали небольшие по размеру, по-осеннему чистые (ночи уже холодноватые), с крепкой ножкой и словно облитой растопленным шоколадом коричневой шляпкой более четырехсот боровичков, чистых, как слеза, да плюс к тому два битком набитых тяжеленных рюкзака подосиновиков, подберезовиков, лисичек, маслят и волнушек.

Свекровка сразу принялась хлопотать: сынок голодный, «не пашкодзіць падсілкавацца з дарогі». На стол поставила большую миску салата из нарезанных ярко-красных сочных помидоров, обильно политых густой домашней сметаной, налила две тарелки борща с сушеными грибами и солидным куском мяса и, когда подносила хлеб, не удержалась, чихнула. Богатырский чих, случившийся невзначай за спиной у Тоника, сразил его своей неожиданностью до такой степени, что тот уронил ложку в борщ и чуть не подавился куском мяса.

— И когда вы научитесь чихать аккуратно?! — возмутился сын. — Чихнуть и то нормально не умеете!

— Ешце, — улыбнулась Анна Потаповна. — Ды пагуляйце трохі. Мабыць, добра ногі паадбівалі, носячыся па лесе.

Сушеные боровики из тарелки мужа Мария перекладывает себе: он их не ест принципиально, после одного случая, когда, выловив из борща и съев половину большого гриба, обнаружил в оставшейся половине часть засушенного черного жука-навозника.

Грибы в деревнях обычно сушат в русской печи, в легком духу, на больших противнях, застланных чистой соломкой. Для сушки хорошо идут грибы среднего и крупного размера, и даже старые грибы-«шэпшалі». Молоденькие грибочки хозяйки обычно отваривают в маринаде, чтобы зимой поставить на стол к дымящейся картошечке.

Когда в доме стали искать виноватого в том, кто принес из леса злосчастного навозника, то его, конечно же, обнаружили очень скоро. Тут же все упреки обрушились на голову несчастного примака, его во всем обвинили: ходил после пьянки, «засляпіўшыся», и не видел «слямзак»(слизняк), какие грибы в кош собирает. Мабыць, вадзіла яшчэ яго гарэлачка па лесе, як той дзед Талаш некалі немцаў па дрыгве вадзіў.

— Так вы же, мама, с Нинкой перед тем, как грибы в печь поставить сушиться, их еще перебирали. Что же вы этого навозника не заметили? Получается, как в том анекдоте о невестке, фартук которой в доме воздух испортил, так и я всегда у вас во всем виноват, — обижается Санек, услыхав остатки разговора о засушенном жуке.

Сегодня он совершенно не в духе. Сидит с опущенной вниз головой, чтобы не таким заметным было его распухшее и покрасневшее лицо с заплывшими и превратившимися в узенькие щелочки глазами и чуть ли не до бороды отвисшей нижней губой: вчера на работе его изрядно покусали осы.

В обеденный перерыв, когда примачок пристроился было в теньке на соломе слегка «прыкархнуць» (придремать), кто-то из работников фермы обнаружил и разворошил гнездо ос, а те, не крепко разбираясь кто прав, а кто виноват, почти целым роем налетели на ни в чем не повинного, расслабившегося Санька.

Теща, узнав в чем дело, резюмировала коротко: — Мабыць, губы добра не выцер, як украдзеныя з шафы ўсе канфеты ўтрубіў, вось восы і ўчулі.

Примирительным тоном Анна Потаповна начинает с гордостью разглагольствовать:

— Тимофей часто разъезжает по заграницам, а недавно прилетел из Китая и говорил, что там видел и ему рассказывали, как китайцы, особенно южные, едят такие продукты, что нам даже трудно себе представить. Например, куриные когти или глаза рыб, употребляют в пищу саранчу, змей, скорпионов и лягушек, а из жуков даже изысканные соусы готовят.

— А ты переживаешь, что жука съел, — обиняком замечает свекор. — Вместо изюма проглотил, и порядок. Тимофей рассказывал, что китайцы — нация трудолюбивая, но сильно многочисленная. Вот и молотят все подряд, по принципу: што сустрэў, тое і з’еў.

— То я, можа, не свіння якая, каб што сустрэў, тое і з’еў, — взъерепенился опять Тоник.

— Вось бы іх, гэтых кітайцаў, да нас на бульбянішча летам у час нашэсця каларадскага жука, — мечтательно закатывает глазки Анна Потаповна. — Няхай бы лускалі «калараду»замест гарбузікаў (тыквенных семечек) ды свае соусы з іх варылі.

Выпив кофе, сын с невесткой расположились посидеть на диване, послушать, что нового происходит в деревне.

— Сёння раніцай Камусін са мной сварыўся, крычаў, чаму Мухтара на прывязі не трымаем, нібыта іх курэй і качак ганяе, — докладывает свекор.

— Абы яго за губу не ўкусіў, — ехидно намекает на толстые некрасивые губы соседа Анна Потаповна.

— Учора Петрыкавых хлопцаў злавілі. Два мяшкі мукі ўкралі на цялятніку, ды каб сабе, а то везлі Шишкевічу на гарэлку мяняць, — сообщает о происшедшем Санек, чтобы хоть как-то привлечь к себе внимание. — І што за ўхваты такія — нідзе ні з чым не размінуцца! Праўду людзі кажуць: не вучы рыбку плаваць, а злодзея красці.

— Ізноў па тарыфу пусцяць, зарплаты ні капейкі не атрымаюць, ды яшчэ і добры штраф ім усырычаць, — резюмирует Нинка.

— Пры Сталіну не кралі б, — гневно произносит Анна Потаповна.

— Да, тогда могли и за пять колосков расстрелять. Миллионы невинных людей замучил и погубил этот твой Сталин, — думает невестка Мария.

— Все люди в деревне знают, как ворует само колхозное начальство, в

каких объемах, и причем никого не боясь и ни от кого не прячась, открыто, — пробует вставить свое невестка.

— Што дазволена ваяводу, тое не дазволена смуроду, — грозно взглянув

на посмевшую открыть рот выскочку, тут же обсекла ее свекровь.

Мария в этом доме постоянно ощущает какой-то непонятный ей дискомфорт, не нравится ей испытующий исподлобья взгляд Анны Потаповны и навязчивые, по-менторски поучительные речи свекровки.

— Лариска Руховец опять беременная, — сообщает следующую новость Нинка, вызывая всеобщее удивление. У молодой семьи уже есть трое деток.

— Обычно евреи помногу не рожают, — лаконично отзывается свекор.

— А трэба яны, гэтыя дзеці? — со злостью произносит Анна Потаповна. — І тых няма чым карміць.

— Они люди непьющие, аккуратные. И он неплохую зарплату инженера в колхозе получает, и Лариса сама не лентяйка какая. Кусочек хлеба и маленькому на столе найдется, — вступается за молодых людей Мария.

И рассказывает историю про веселого тряпичника Наума, который любил пошутить, когда к нему обращались, называя его евреем:

— Ты не кажы яўрэй, бо памру скарэй. А ты кажы: жыд, дык я буду доўга жыць.

— А лепш за ўсё кажы: «пархуцька», — светит золотыми фиксами Анна Потаповна.

— — Вот оно, нелегкое бремя сионизма! — — сочувствует Мария. А еще она думает о том, что мир не делится на расы и нации, в каждом из нас какой только крови ни намешано! Она, например, знает от родителей, что в роду у них были и белорусы, и поляки, и украинцы, а родная бабушка по матери Фекла происходила из рода Зельмановых. Возможно, и в ее жилах течет некая толика крови еврейской нации, избранного Богом народа, давшего миру огромное количество гениальных ученых, экономистов, музыкантов. Быть может, и впрямь не зря водил Моисей сорок лет народ свой по маленькой Синайской пустыне, питая иудеев исключительно растительной пищей, манной небесной, в результате чего изменился генофонд всей нации, и она получила драгоценный материал, гены, наделившие ее необыкновенными силами к выживанию, исключительными способностями и множественными талантами. И кто знает, каких наций предки были еще? Однажды, например, во сне она разговаривала даже на цыганском языке! И о каких генах свидетельствуют тонкие скулы ее лица? Не течет ли в ее жилах и кровь потомков Чингиза Хана? Кстати, ученые считают, что их на земле не так уж и мало.

На этот счет у нее своя, особая точка зрения. Совсем по иному признаку, считает она, делится мир. Раздел человечества идет в другом плане, в другом разрезе: весь мир делится на людей от Бога и на мизантропов, людей «особой породы», полагающих, что им в руки дан карающий меч правосудия и поэтому они вправе распоряжаться судьбами других людей. И это уже не Божьи дети, они уже от другого, эти товарищи. И свои у них пророки, своя идеология с положениями, тезисами и умозаключениями, выдаваемыми также за норму нравственности, но уже совершенно иную, к примеру: — Стоящего над пропастью подтолкни…

Мысли об абсолютном порабощении всех людей — вот к чему тайно стремятся изуверы. Причем в ход могут идти самые невероятные способы закабаления человека.

— Сёння прыходзіла Трыпуціха, жалілася, што галава ў яе вельмі баліць. Казала, што так у ёй і страляе, так і страляе, — с усмешечкой сообщает хозяйка собравшейся компании.

— Не ведала, што ёй сказаць? Вазьмі аўтамат ды адстрэльвайся! — поучает супругу свекор. — Не бойся: скрыпучае дрэва доўга стаіць.

— Якая яна хворая? Як пачне ў агародзе з раніцы бульбу капаць, то толькі к вечару з яго сыйдзе, — поддакивает Нинка. — Я, маладая, і то столькі не вытрымаю.

— Можа, нанюхалася ад Пятровіча алкаголю, вось галава і разбалелася, — вступает опять в разговор зять.

— Гэта сапраўды так, вы п’яце, а ў нас галовы баляць! — моментально загорелась праведным гневом Нинка, грозно взглянув на посмевшего вмешаться в беседу супруга. — А ты чаго выскачыў, як той збянтэжаны Саўка? Табе тут слова ніхто не даваў! Дык не, усё роўна, нібы тая ва ўсе дзіркі затычка! Забыў, што пара ўжо карову ісці сустракаць?

— Пайду, а то яшчэ зацягнецца куды-небудзь, — послушно вскакивая, заторопился Санька.

Глядя вслед уходящему зятю, Анна Потаповна тут же начинает жаловаться:

— А гэты што пазаўчора вырабіў? П’яны, зашыўся на беразе рэчкі ў камышы і хораша там спаў. Галоўнае, што абутак з ног зняў і каля сябе акуратна паставіў. — Речь идет о мокроступах, на три размера больших необходимого, «як раз аб назе», и поэтому свободно болтающихся на ногах сзади, заставляя примака ходить осторожной и плавной, семенящей, словно у гейши, походкой. — А каб зімой, то і замёрз бы, няйнакш.

— Відаць, каб ногі не намуляць, — насмешливо отозвался тесть: в доме для всех оставалось немалой загадкой, как удавалось примаку при такой свободной обуви еще и умудряться натирать мозоли; по мнению окружающих, эти исполинские чоботы можно было вполне зимой использовать вместо лыж и, взяв в руки палки, смело кататься с горки.

— Не, паказалася мала, бо, як кажуць, у бочку без днішча вады не нальеш, — горестно покачивая головой, продолжила хозяйка. — Учора яшчэ мудрэй намурзаўся, ды так, што ўжо і ісці сам не змог. Дык хлопцы мусілі пакласці яго на драбіны (лестницу), каб даставіць дадому, але па дарозе лесвіца паламалася, ды якраз над вялізазнай лужынай. То дамоў прыбыў выкачаны ўвесь у гразь. Вядома ж, свіння бруд заўсёды знойдзе. Нінка, убачыўшы такога Майдадыра, не вытрымала і як схапіла пугу…

Сёння пытаў, праўда, ці яго не білі. Бо, кажа, усё цела так баліць, так баліць…

— І што толькі з людзьмі гарэлка творыць? — возмущается Илья Кузьмич. — Зусім з ёю ўжо асатанеў народ. Часцяком у доме дзеці галодныя сядзяць, сям'я ніяк на капейку ўзбіцца не можа, а яны ўсё чыста прапіваюць. А бывае так, што яшчэ і з дому што выносяць. І мала таго, што ў магазіне гэтай атруты хапае, дык яшчэ і самагоншчыкі стараюцца.

— Шишкевич открыто торгует своим изделием, и прейскурант цен уже в коридоре висит, причем после семи часов вечера продажа идет по повышенной цене. Милиция закрывает глаза на это безобразие, власти делают вид, что ничего не замечают, — возмущается Мария. — Молодежь с дискотеки спешит прямой наводкой в «аптеку» за «шишак продакшн»; и утром все зависимые от алкоголя люди дружно валят на опохмелку, повторяя слова известной телерекламы о его почти однофамильце:

— Доктор Шушкевич поможет!

— Дапаможа, а як жа! Ужо паўвёскі вылечыў — ляжаць у беразачку на могілках. Столькі чалавек атруцілі яны гэтым сваім самаграем! Нядаўна і маці яго, казалі, свой тавар нахвальвала, рэкламіравала перад людзьмі:

— От жа ў нас гарэлка харошая, ой, харошая! — с полоборота завелась снова Нинка.

— Дык няхай сама і п’е яе, калі яна такая харошая, — гневно отозвался свекор.

— Яна сама то не п’е, але ж у яе пяцёра дзяцей — і ўсе алкаголікі! — замечает Анна Потаповна.

— И ей не хватало торговать спиртным! До нее, видно, не доходит, что это ей кара Божья за торговлю отравой.

— Им главное денежки, прибыль хорошая, золотой ручеек постоянно журчит, — усмехается, думая о чем-то своем, Антон. Видимо, ему всеми этими разговорами разбередили душу.

У айчыма чэрці пад вачыма… Есть мнение психологов, что в своем большинстве отчимы испытывают чувство неприязни к детям от предыдущих браков, особенно к мальчикам, ревнуя по-настоящему. Человеку тогда кажется, что перед ним находится не ребенок, а совершенно взрослый мужчина. И побороть сильнейшие чувства нелюбви к маленькому и ни в чем не повинному дитяти удается, увы, далеко не каждому.

Мария Андреевна и сама время от времени замечает, что Антон Ильич чаще всего проявляет равнодушие к ее любимым деточкам или же выдвигает к ним непомерные требования с несправедливыми придирками. Ей в такие минуты тогда начинает казаться, что во всем мире нет таких мужчин, что были бы способны полюбить чужого ребенка так, как своего, а если они и есть в реальной жизни, то их, видно, отыскать совсем непросто.

Остается разве что понадеяться на литературные примеры. И, читая поэму Франтишка Богушевича «Кепска будзе», воспрянуть душой и порадоваться за главного героя, слегка позавидовав его человеческому счастью: Аліндарка (имя героя поэмы) с большим уважением отзывается о своем отчиме, говоря, что не всякий и родной отец настолько сможет проявить заботу о своем сыне, как это сделал его отчим.

Но у Тоника, переживает Мария, нет теплых отцовских чувств, жалости и сочувствия к ее дорогим сыночкам… А если к тому же он пьян до умопомрачения, что тогда от него можно ожидать?!

Сегодня Зонтик разбушевался не на шутку и что есть силы грозится на ребят, сыновей Марии Андреевны: — Всех вас ненавижу, всех поубиваю! Всех, всех! — для большей убедительности, с силой и эмоциональным нажимом повторяет он свои угрозы по несколько раз (чаўпе адно і тое ж, як той дзяцел у лесе дзюбаю ў сук малоціць).

Два дня отмалчивавшийся гражданский супруг опять раскодировался, то есть запил, причем по-черному.

— Муженек, дорогой, что с тобою происходит в последнее время? Ты, обычно такой спокойный и молчаливый, когда трезый, слова не скажешь лишнего, тактичный и внимательный, трудолюбивый и аккуратный, хватив лишнего, вдруг превращаешься в дикого и необузданного зверя, готового растерзать любого и каждого, кто посмеет сказать тебе хоть слово против. Почему ты не способен посмотреть на себя со стороны? Почему не можешь понять, что человек с мозгами набекрень от пьянства — отвратительная, жуткая, дикая картина.

— Молчите, детки, не перечьте ему; вы же знаете, какой он агрессивный, когда перепьет, — просит мать детей, и те покорно выполняют ее волю, стараясь не связываться с пьяным отчимом, когда того черти крутят, и он никак не может угомониться.

— Пьяница проспится, а дурак — никогда, — Марии теперь часто приходится заниматься самоуспокоением и кстати вспоминать одну притчу, которую ей поведала когда-то Нина Юрьевна.

Однажды человек святой жизни, много молящийся, соблюдающий посты и странствующий по святым местам, перед сном обратился к Всевышнему:

— Господи, стараюсь угодить Тебе во всем.

И ночью во сне приснился ему Бог:

— Да, раб мой верный, ты служишь мне с большим усердием. Но сходи в соседнюю деревню и посмотри на такую-то женщину: она мне еще более угодна, причем только тем, что живет с мужем, у которого тяжелый, скверный характер. А она его терпит.

Сегодня дорогой дружочек приполз на четвереньках. Руки по локоть в грязи: полз на коленках, ноги также чистотой не отличаются. Стоит поздняя осень, и грязи на улице предостаточно.

До этого по всей округе разносились песни и частушки: голос у Зонтика, как рупор громкоговорителя:

— Я ішоў ля могілак,

Глянуў у староначку:

Два пакойнічкі ў грабу

Гналі самагоначку.

Калі будзеш паміраць,

Не забудзься грошы ўзяць:

На тым свеце баба е,

Самагонку прадае…

— Шишкевичиха еще живая, интересно, кто там этим промыслом занимается? — находит в себе силы иронизировать несчастная женщина, заслышав издалека знакомый голосище. А вот и сам солист появился на горизонте: вы только посмотрите на этого «харашуна-прыгажуна»!

— Первый раз вижу, чтобы добираясь ползком, кто-то еще и песенки распевал на потеху честному народу.

— Что я могу с собой поделать, если душа поет, — с гневным вызовом начинает возражать Зонтик.

— Эти пьянки добром не кончатся, — думает Мария. — Когда-нибудь мое терпение смотреть на все это безобразие кончится: вчера пьяный дебоширил, мальчишек на чем свет стоит обзывал, воевал с ними, сегодня на потеху людям по улицам с частушками ползал пьяный.

Но у женщины своя военная тактика поведения с нетрезвым Зонтиком: она под пьяную руку ему, хотя это почти за гранью реального для человека непьющего, старается ни в чем не перечить. Воспитательные беседы зато начинаются с раннего утра, приводятся негативные примеры, до какого скотства могут приводить такие гулянки. Отрицательный пример ведь тоже пример, пример того, как не нужно себя вести.

— Звонила жена твоего друга Цікавага (кликуха Мишки Биркосика, видно, получил ее в детстве за свой любопытный нос), жаловалась, что тот в пьяном виде вчера в шкаф помочился. Ему показалось, что это он дверь на улицу открыл. Вот до чего можно додуматься, если некоторые из вас уже полностью поотпивали свои мозжечки!

С удивлением выслушивает Мария ответ:

— Ну и что здесь такого? Вон Васька Жолаб под новогодней елкой оправился у себя дома. Ему в тот момент показалось, будто в лесу сидит. И ничего!

— Вот уж действительно, Париж ничем не удивишь! Но какой кошмар! Какой ужас! Алконавты несчастные! Как только не стыдно перед женой и детьми.

Мария учит дочек этого самого Василия. Две замечательные девочки. И спрашивается, что хорошего от такого отца могут видеть эти две умницы-разумницы. И мордой в кучу, как того кота, не натыкаешь: самый здоровый в доме. До чего только доходят люди в своем неистовом желании напиться до синих чертей, до полного безумия, когда голова уже совершенно не соображает и гуляет отдельно от тела, сама по себе.

— Все правильно, мозг отдыхает, — проясняет ситуацию Зонтик.

— И ты не боишься этого состояния? Твой мозг отдыхает, а ты еще вовсю разгуливаешь по деревне, будучи в совершенной отключке?! — пугает Тоника жена. Но тому все нипочем.

Больше всего женщину задевает отношение к ней родителей мужа. Те ее невзлюбили и стараются это продемонстрировать на каждом шагу, по принципу: «пярына — не падушка, нявестка — не дачушка».

— Зря они так, ой, зря. За то, что я тебя с твоими пьяными выходками терплю, должны мне при жизни памятник поставить, — не на шутку уже начинает заводиться женщина. — Видно, забыли, как ты им там, пьяный, мозг выносил.

Проспавшийся и слегка протрезвевший Зонтик только густо краснеет и угрюмо молчит.

— И перестань приводить в дом друзей-пьяниц! Вчера с Лёником Галушкой (прозвище друга, который в далеком детстве подавился картофельной галушкой; история забылась, а прозвище, как это часто бывает в селе, где проживает много однофамильцев, осталось) чуть носы один одному не поотрывали. И что только вам в пьяные ваши «макитры» взбрело, что, вцепившись одновременно, изо всей силы стали таким образом таскать друг друга по дому? Удивительно даже, как еще эти ваши «нюховки» выдержали. Потом без смеха на вас и смотреть было невозможно, такие у вас после поединка славные «дюбеля»красовались, на себя не похожие. Можно смело сказать: по настоящему синему баклажану у каждого висело.

А когда пошел провожать друга, ты хотя бы помнишь, что ты делал? Неописуемое зрелище! Соседка Григорьевна, видно, от души повеселилась, слушая, как ты, сидя на лавке перед домом, увлеченно беседовал с индюком:

— Гологун, друг любезный, поговори со мной.

И «друг любезный», по-видимому, сильно польщенный вниманием хозяина, тут же приветливо отозвался: — Гул-гул-гул!

— Ты у меня — единственный друг!

— Гул-гул-гул!

— Один ты меня понимаешь, потому что одинок точно, как я.

— Индюшка на яйцах сидит, вот он и одинок, — поясняет мужу ситуацию Мария. — Но ты-то уж никак на одиночество пожаловаться не можешь — рядом с тобой постоянно твоя блондинка, которая заслонила от тебя весь белый свет: твоя водочка.

— И так часа два продолжался этот пьяный, «содержательный»диалог. И сколько мозгов у той птицы, но и она оказалась умнее тебя! Даже индюку и то стало неинтересным слушать твою пустую пьяную болтовню, а быть может, он побоялся сдохнуть от скуки, ибо и он предпочел одиночество твоему обществу и со всем своим индюшачьим достоинством от тебя гордо удалился. Но ты и тогда не угомонился, а ни с того ни с сего прихватился воспитывать Трезора. Тот, бедный, не знал, куда от тебя уже бежать…

Когда же верный и преданный пес в страхе умчался от тебя восвояси, ты и тогда не пошел домой, а на потеху соседям, сидя на улице на лавке, часа полтора разговаривал сам с собою, видно, по принципу: с хорошим человеком и поговорить приятно. Войдя же в дом и разглядев в зеркало, что случилось с твоей красотой, которую фиолетовый нос отнюдь не украсил, начал нецензурно выражаться о своем друге, обещая при встрече с ним вправить ему мозги в черепушку, и, основательно настучав в бубен, поставить на место клепки.

Долго мне пришлось тебя успокаивать и уговаривать, и утешился ты лишь тогда, когда я тебе рассказала, что у Галушки нос еще посинее твоего будет, потому что и рука у тебя более цепкая, да у друга твоего и шнобель намного крупнее, так что там было тебе за что прихватиться.

И знаешь, что больше всего меня пугает? Это твое ужасное состояние, когда, как ты выражаешься, у тебя «мозг отдыхает». И уже получается, как в том анекдоте: — Как ты провел праздники?

— Не знаю, еще не рассказали…

Мария Андреевна с ужасом начинает замечать, что с каждым днем спиртные пары все более и более влияют на человека, неустанно делая свое черное дело и порой накаляя до предела семейную обстановку.

Приснился и сон, от которого Мария Андреевна в ту пору легкомысленно отмахнулась: не до разгадывания снов ей тогда было.

Будто в руке она держит яйцо, которое невзначай вдруг роняет. И, к ее огромному изумлению, скорлупа яйца треснула и из него вылупился змееныш, который быстро стал увеличиваться в размерах и очень скоро превратился в большого, головы на две выше ее самой зеленого змея, ставшего между ней и невесть откуда взявшимся Тоником.

Вот тогда-то все и завертелось, тогда-то окончательно житья не стало: у супруга началась белая горячка. Ему вдруг стало казаться, что за речным мостиком на лугу высадились инопланетяне и подают ему, Зонтику, сигналы.

— Я должен идти, — как одержимый, с пеной у рта, фанатично бубнит невменяемый гражданский супруг. — Мне поступил сигнал от Орфидея. Кстати, ты, случайно, не знаешь, кто это такой?

— У тебя, конечно, своя компания, у меня — своя. Но куда идти? На дворе ночь, на улице двадцать пять градусов мороза, — изо всех сил старается остановить его Мария, прекрасно понимая, что если с ним, даже пьяным, что случится, то оправдаться перед его семьей и многочисленной родней, что проживает в деревне, будет очень сложно.

— Опять сигналы поступают! — кричит, что есть силы, пьяный Антон. — И если поступит сигнал тебя задушить, я и минуты раздумывать не буду!

И что только с людьми стало твориться! Жена Лешки Огурца (он когда-то в детстве позарился на соседские огурцы, за что и получил прозвище) переживала, что и тот по пьяни вообразил себя контактером: недавно устрашающего вида инопланетянам, которые будто пришли к нему в гости, (правда, он один только их видел) кушать готовил. Варил на газовой плите перловую кашу с тушенкой. А потом хвастался супруге, бредил, конечно, что вступил в некое тайное общество бессмертных, якобы насчитывающих в своих рядах чуть ли не тридцать человек в деревне. И они уже даже высасывали кровь из котов, практиковали вампиризм. И это на полном серьезе говорит не мальчик, это рассуждает совершенно взрослый человек! Волосы становятся дыбом от таких признаний!

На следующее утро Мария Андреевна пробует сагитировать проспавшегося мужа на кодирование.

— Ты что! — сразу становится тот на дыбы. — Я не пьяница и не какой-нибудь мудак, чтобы кодироваться. И не надейся. Не подумаю!

— Тогда уходи! — тоном, не терпящим возражений, решительно выставляет она за дверь дебошира и пьянтоса. — За десять лет я так измучилась, глядя на твое добровольное сумасшедствие, что у меня не хватает нервов на все это смотреть. И тебе водка оказалась в конце концов дороже, чем я. Прости, но ты сделал свой выбор: — До свидания! Адье! Прощевайте!

— Маруська, птушка мая, нездарма ж людзі кажуць: не карай, Божа, нічым, як другам ліхім, — одобряет ее поступок бабка Алеська. — Даўно пара гэта было зрабіць. Як з абы-якою затаўкаю страву есці, то лепш ўжо нішчымніцай харчавацца.

— Была без радости любовь, разлука будет без печали, — шутит Зоя Ивановна. — Хоть отойдете от невыносимой жизни, в которую, по доброте душевной, сами же и вляпались.