Глава 6

Глава VІ Детство

О Беларусь, мая шыпшына(дикая роза),

Зялёны ліст, чырвоны цвет!

У ветры дзікім не загінеш,

Чарнобылем не зарасцеш.

У. Дубоўка

Край мой родной! Я хотел бы знать,

Что здесь столетьями снилось,

Сколько сердец отстучало в веках,

Чтобы мое забилось.

Аполлон Коринфский

Мария Андреевна учит школьников стихосложению — идут факультативные занятия по родной литературе. Эпиграф, записанный на доске, — обращение Максима Богдановича к начинающему поэту:

Ведай, брат малады, што ў грудзях у людзей

Сэрцы цвёрдыя, быццам з камення.

Разаб’ецца аб іх слабы верш заўсягды,

Не збудзіўшы святога сумлення.

Трэба з сталі каваць, гартаваць гібкі верш,

Абрабіць яго трэба з цярпеннем.

Як ударыш ты ім, — ён, як звон, зазвініць,

Брызнуць іскры з халодных каменняў.

Наблюдая за тем, как старательно и сосредоточенно склонился класс над тетрадками, — каждый из них ощущает себя сейчас творческой личностью, писателем или поэтом, — учительница задумалась:

— Над вымыслом слезами обольюсь, — именно о муках творчества сказал Пушкин.

Память услужливо подсказала, как в далеком детстве она и сама пробовала писать стихи. Когда это было?! И неужели это все происходило с ней самой?

Вот она, ученица 5-го класса, читает перед сверстниками свое первое стихотворение:

Мая светлая Айчына,

Родная, як маці,

Выйду ў поле і лугі я,

Ды на сенажаці.

Залюбуюсь росным жытам

У пацерках каштоўных.

Птушак гоман — спеў пачую —

Душа шчасцем поўна.

Класс замер в удивлении: надо же такое!

Учительница литературы, она же и классная, их милая Ядвига Алексеевна, шепчет с восторгом:

— Ах, какая умница! Похоже, как у Купалы.

Зато на перерыве между уроками невзрачный мальчик с белесыми вихрами на голове па прозвищу Пионерчик начнёт «доставать» «поэтессу»:

— Ой, поэтесса! Хочешь сказать, что сама сочинила такие стишки? Где-то списала! Да я никогда не поверю, что ты способна на такое сочинительство! — чуть ли не с кулаками набрасывается он на девочку.

…Это ее увлечение длилось не более трех-четырех лет; повзрослев, она поняла: чтобы стать хорошим поэтом, нужно особое призвание, а бездарно плести рифмы, которые вряд ли кого заинтересуют, дело не стоящее.

К тому же у нее появились новые интересы: музыка и спорт.

… Пожалуй, у каждого из нас есть в душе заветный уголок, согревающий теплом и ободряющий в трудные минуты жизни; туда, как к надежному прибежищу, мы мчимся на крыльях нашей памяти. И порой, перебирая четки воспоминаний, с трепетом и благодарностью думаем о том небольшом клочке земли, где прошло наше детство и где нас оберегали и любили больше, чем где на свете. Потому что там мы были детьми.

Время… Оно стирает след на песке, многие события уходят из памяти человека, остаются лишь самые важные и яркие.

Давайте и мы с вами, дорогие друзья, совершим небольшой экскурс в историю: перелистаем в обратную сторону страницы биографии нашей героини с целью узнать о ней больше.

Родилась и выросла девочка Маруся в небольшой и малоприметной белорусской деревеньке. Там в бездонном синем небе было много ласкового и светлого солнца, там падали прохладные крупные капли дождя, переходящие порой в ливень с громом и молниями. А когда на земле появлялось множество теплых мягких луж, детвора с упоением носилась по ним босиком, разбрызгивая их на сотни мелких капель.

И нежные густые травы с искрами росы, когда огромное, еще заспанное светило только выплывает из-под земли, а ты уже выгоняешь коров на пастбище; и птичий гомон, и нежные переливчатые трели словно за ниточку подвешенного к небу трепещущего жаворонка в поле, и жужжание золотистых тружениц-пчел, этих мух Божьих, и воркованье большой семьи голубей, для которых прямо в сарае, в самом верху под крышей, дедушка подвесил «кошыкі»(корзинки), и задорное щебетанье милых веселых ласточек, всегда возвращавшихся из теплых земель на родину и лепивших свои гнезда под «страхою хлява»; зимой — огромные снежные сугробы чистого белого снега, — весь этот простой и, казалось, первозданный мир, до которого тогда еще мало дошли блага цивилизации, окружал девочку, наделяя ее невидимой силой.

Сколько радости и счастья доставляли деревенским детям их веселые забавы на огромном зеленом лугу, с его разнотравьем и пахучим разноцветьем, когда вокруг тысячи некидких на первый взгляд цветов, и нужно к ним внимательнее присмотреться, чтобы оценить их бесконечное совершенство.

Постоянно плелись, «завіваліся краскі ў вяночкі», и вот уже пестренький кружочек, большей частью состоящий из синих и розовых васильков да беленьких ромашек, словно королевской короной, увенчивает чью-то светло-русую головку.

Томно порхают и кружатся рядом с детьми игривые бабочки, стрекочут крыльцами синие непоседы-стрекозы, и только мохнатый шмель-ворчун, перелетая с цветка на цветок и старательно собирая пыльцу и нектар, все время что-то назидательно бубнит: бу-бу-бу.

А вот и Божья коровка уже сидит на кончике чьего-то маленького пальчика, внимательно слушая вопрос:

— Калода, калода, што сёння будзе: ці дождж, ці пагода?

И любопытные взоры всех детей тут же с большим интересом устремляются к природному синоптику: взлетит ли крошечное созданье вверх — к погоде или опустится вниз — к дождю?

Крепит детвору неведомою силой и ведущее перекличку с небесной лазурью нежно-голубое озерцо цветущего льна, где под порывами ласкового ветерка томно наклоняют свои головки цветки с тончайшими лепестками.

Кажется, что даже и само солнышко, глядя на счастливые загорелые мордашки детей, любуется ими и радуется за них.

Как тот дикий полевой цветок, что растет, радуясь жизни, на могучей груди матери-земли, среди лугов, полей, лесов, под огромным небесным сводом росла-подрастала наша девочка.

И, по-видимому, прав был некий философ, утверждавший, что для гармоничного развития человека идеальной является жизнь на лоне природы-матери.

Отца у Маруськи в то время не было: сидел в сталинских лагерях. По словам матери, «прышылі палітыку за доўгі язык»: на вопрос следователя НКВД «почему в плен попал?» посмел ответить:

— Контужен был, вот и попал. Но я-то воевал, до Берлина дошел. А ты где в это время был, тыловая крыса?

За такую дерзость удивительно, как еще к стенке не поставили?!

Конечно, нашлись люди, подписавшие то, чего не видели и чего не было на самом деле. Не раз девочка потом слышала от односельчан, что отца ее посадили незаслуженно.

И не надо далеко ходить за примерами, их более чем достаточно. История помнит, сколько невинных расстреляла, сгноила в лагерях и рудниках и уничтожила советская власть.

— Эт, малая непоседа, опять убежала в сад, чтобы яблоньку свою посмотреть, — заявляет дедушка, довольный тем, что внучка проявляет заботу о своем деревце.

В тот год, когда она родилась, посадил зять маленький тоненький саженец, тщательно перед этим выбрав сорт дерева. Примета есть такая: если родилась девочка, нужно посадить в саду яблоньку. Чтобы доченька росла здоровой и крепкой, как та яблонька; нежной и красивой, как яблоневый цвет весной; была такой же румяной, как спелое яблочко осенью; а когда вырастет и войдет в нужный женский возраст, чтобы стала такой же сильной и плодовитой, как эта прекрасная яблоня.

На счастье своей доньки посадил Андрей это дерево, а когда малышке исполнился годик, к «халупке на курьих ножках»подъехал «черный воронок», и садовника увезли в те края, «куда Макар не гонял телят пасти».

Голодная нищая деревенская жизнь, когда на столе не всегда лежал хлеб, молоко от воды приобретало синюшный оттенок, а приготовленные матерью «лакшыны»(лапша) в первый день Пасхи — было самым вкусным блюдом на свете.

Но весной — щавель и крапива, летом — малина, хрустящие с грядки огурчики, ранние груши и яблоки, целый сад вишен, которые отец высадил по периметру огорода; осенью — изобилие фруктов (отец — отличный садовник — успел посадить большой сад, где на одном дереве было привито и мирно соседствовало по несколько сортов яблок или груш). С огорода каждый год собирался урожай картошечки и овощей; к тому же — полный двор выращенных за лето курей, гусей, уток (и яйцо, и мясо, и пух для подушек!), хрюкает в загородке кабанчик, довольно помахивая хвостиком-крючком, перебирает собранный Маруськой молочай.

Да и первый майский, собранный с цветущих деревьев, от всякой хвори, золотистый медок с блинами и молоком, это сладкое угощение на закуску, разве не праздник для детворы?

Так деревенька-труженица растила девочку и, как могла, любила и баловала ее.

Мать Маруськи Варвара, женщина с иконописным лицом, простая крестьянка, родившаяся в начале двадцатого века, так и осталась на всю жизнь неграмотной, что было в ту пору для деревни нередким явлением. И хотя ее родной отец, Маруськин дедушка, был сельским учителем, дочь по каким-то своим соображениям учить не стал, решив, что девочке грамотной быть не обязательно.

Варвара в своем селе на общем фоне ничем примечательным не выделялась и не являлась особо заметной персоной, однако по характеру это была женщина с высокими нравственными запросами и не меньшими требованиями к порядку в доме: не дай Бог, Маруська, по малолетству, залезет на постель и разбросает подушки — это священное сооружение! Изготовленные из гусиного пуха, предварительно тщательно взбитые по несколько раз и нагромождённые одна на одну, с кокетливо накинутой, словно белым флёром, ажурной «накрыўкай», гордо взирают они вверх, возвышаясь, словно египетские пирамиды на своей равнине, и, кажется, не замечают убогой обстановки ветхой лачужки, в которой ютится семья, сама Варварка и трое ее детей: у Маруськи есть старшие сестра и брат.

— Детей в школу пора будить, а ты завтрак еще не приготовила, — сердится зашедший в гости дедушка. — Их хатки стоят почти рядом, далеко не надо идти. — Наверное, все утро только с подушками возилась да кровать, как на выставку, застилала.

— Ну что вы говорите, папа, — оправдывается мать. — Дрова сырыми оказались, еле растопила. Вы лучше, папочка, помолитесь, а я, вас слушая, быстренько все сделаю.

Дедушка Иван Михайлович и мать Маруськи — люди глубоко религиозные. Да и девочка, хотя ей всего четыре годика, уже знает наизусть многие православные молитвы, и иногда дедушка учит ее читать на старославянском языке Псалтирь, книгу с псалмами библейского царя Давида:

— Воссияй в сердцах наших, Человеколюбче Господи…— разбирает малышка по слогам.

… На дворе зима. Стоят лютые морозы.

В доме у дедушки — похороны. Бабушка Тэкля, еще не старая женщина, — ей недавно исполнилось только шестьдесят, — заболела воспалением легких и умерла.

Маруська со старшим братом, сидя на печке, наблюдают за печальным обрядом. Родня и соседи поминают усопшую, хваля ее человекомудрие:

— За всю жизнь ни разу ни с кем ни поспорила. И кому только не смолчала, кому не уступила!

— Как быть тепеть с этой малышкой? Кто ее посмотрит? (Разговор ведется о Маруське) Катерина с Иваном не пропадут, они уже не маленькие. У старика ноги больные, а Варвара в Минске в больнице, совсем слабая, как бы не умерла следом. Ей даже не говорят, что мать умерла, — сочувствуют соседки и родня.

— Может, Василь к себе возьмет? (Василь — это родной дядя Маруськи). Нужно будет его попросить, чтобы он приютил у себя эту сиротку.

— И у Василя — не мёд. Люба (жена дяди) недавно третью дочку родила. Все девочки, причем погодчанки.

— Што ні гадок, то і жыдок, — заканчивают свой разговор женщины, потому что усопшую начинают выносить из хаты.

Маруська плачет особенно горько, она понимает: нідзе так добра не будзе, як у роднай мамачкі ці ў добрай бабачкі.

И вот наша девочка живет у дяди, всех их тут шестеро в маленькой избенке — в послевоенное время во всей деревне особых хором не наблюдалось; все жили одинаково бедно.

Сама еще горький ребенок, здесь она уже в роли старшей и, следовательно, должна присматривать за двоюродными сестричками, как настоящая нянька. Особенно ей часто приходиться укачивать маленькую Настю; спеленутая, как кокон, та лежит в люльке, подвешенной к низенькому потолку.

Нелегко живется и дяде Василию, и тетке Любе, что и говорить, а тут еще один лишний рот, да и хлопот прибавилось.

Постоянно, что им тяжело приходится, ощущает на себе и Маруська: тетка к ней совершенно холодна и равнодушна, а дядя иногда так грозно и сердито посматривает в ее сторону, если ему что-то не понравится в поведении малышки, что та и вздохнуть лишний раз боится.

И никак не догадываются муж с женой, что этот ребенок окажет всем им огромную услугу в этой жизни…

Утром тетка в спешке, бросив на грубку для просушки мокрый ватник, убежала на работу; часом раньше ее ушел из дома и дядя.

Девочки остались одни в теплой хатке; в маленькой печке с длинной жестяной трубой еще вовсю догорают дрова. Мирно посапывает в своей люльке новорожденная, малышки же принялись играть со своими куколками.

Не прошло где-то и часа, как из подсохшей фуфайки, что сохла на трубе, стал валить сизый едкий дым, а потом показались языки пламени. Они постепенно увеличивались, и с каждой минутой их становилось все больше и больше.

Обе двоюродные сестрички ничуть не испугались огня, одна из них, заинтересовавшись невиданной доселе картиной, подошла поближе, к самой печке, и широко раскрытыми глазами стала наблюдать, как огонь с жадностью сразу ухватился за скатерть, а затем перекинулся на занавески низенького оконца.

Испуганно смотрит Маруська то на огонь, то на сестричку; подскочив к ней, пытается оттащить ее подальше, но куда там! Малышка ни слушать, ни подчиняться не желает.

Хатка в это время стала заполняться дымом все больше и больше, седые клубы его уже повисли под потолком, и вскоре огонь вовсю принялся орудовать в небольшой избенке, пожирая все на своем пути.

Оставив свои попытки оттащить в противоположный, более безопасный угол сестричку, Маруська, осознавая, что всем им грозит страшная беда, решает бежать за помощью.

С трудом открыв намерзшую дверь, босиком, без верхней одежды (дорога каждая минута!) бежит-торопится малышка по холодному снегу, падая и застревая в сугробах; затем, с трудом выкарабкавшись из них, бежит дальше, в сторону фермы, где работает тетка Люба.

Та, увидев бегущего по снежному полю и дико орущего ребенка, поняла: что-то стряслось; бросив мешок, который тащила волоком по снегу, спешит она навстречу девочке.

Маруське почему-то запомнилось из разговоров старших в тот день, что в мешке у тетки Любы лежала конина; в те голодные годы, хоть и не привычны были белорусы к мясу лошади, как некоторые азиатские народы, но все же перебирать не приходилось: не до жиру — быть бы живу.

Пожар успели потушить вовремя; не пострадали и детки.

Через какой-то час в хатке, еще сизой от угарного дыма, многолюдно: пришли соседи и собрались на благодарственную молитву Богу женщины-евангелистки — мать тетки Любы, Палашка, состоит в секте баптистов-евангелистов.

Возблагодарив Господа за чудесное спасение малюток, женщины уже в который раз начинают расхваливать Маруську. Та сегодня — в центре внимания, героиня дня, спасительница. Кто знает, чем бы все это закончилось, если бы не этот смышлённый ребёнок?

— А как же Варвара? — спрашивает кто-то из соседок.

— При смерти, — отвечает ей Палашка и вдруг, как-будто осененная какой-то догадкой (возможно, старой мудрой женщине пришла в голову мысль о силе молитвы соборной), поворачивается к маленькой девочке:

— Маруська, деточка, помолись и ты Господу. Помолись, как умеешь, может, Бог услышит твою просьбу.Попроси у Него, чтобы твоя мамочка выздоровела.

Четырехлетняя девочка, послушно сложив молитвенно ручонки и повернувшись личиком к иконостасу, становится на колени и, осенив себя крестным знамением, как учил дедушка, начинает читать православные молитвы одну за другой, и в конце, горько заплакав, просит у Всевышнего здоровья для своей мамочки.

Тут уже не выдерживают и остальные; и у них из глаз начинают сыпаться жемчужины слез, потому что невозможно безучастно слушать трогающие сердце просьбы малышки.

Чудо случилось.

И вот они уже вместе, мама и доченька, сидят, обнявшись, на печке, свесив вниз ноги; мать, замерзшая в дороге, зябко кутается в большой клетчатый платок. Лицо девочки светится от радости и счастья: мамочка выздоровела!