Глава I

ДЛЯ ТЕХ, КТО слабо представляет себе графство Кент, я бы хотел заметить, что рыбацкая деревушка Даймчерч-у-насыпи располагается на южном берегу между двумя городами, принадлежавшими старинной конфедерации Пяти портов: Ромни и Хайтом.

Во времена короля Георга Третьего, до Трафальгарской битвы, этот широкий извилистый берег Ламанша кишел нашей береговой стражей, вооруженной отличными подзорными трубами; нет, они следили не за контрабандистами (любому из них Даймчерч вряд ли бы пришелся по сердцу, с его-то плоским берегом, протянувшимся от Дуврских холмов вокруг мыса Данженесс до мыса Бичи-Хэд), они высматривали французские военные корабли.

Хоть Даймчерч и был столь опасно открыт всем опасностям, грозящим с французских берегов, в те дни люди здесь жили счастливо — и, да, к тому же богато, благодаря местному сквайру. Сэр Энтони Кобтри, который в молодости был неукротимым искателем приключений, игроком и дуэлистом, в последние годы превратился в типичного кентского сквайра, щедрого к деревне и потому необычайно уважаемого. Столь же уважаемым и известным был доктор Син, приходской священник Даймчерча, набожный и снисходительный, отличавшийся как прекрасным вкусом к хорошему виргинскому табачку и стаканчику чего-нибудь горячительного, так и к сочинению длиннейших проповедей, которые усыпляли любого по воскресеньям. И все же, разумеется, читать эти проповеди было его обязанностью, поскольку, как я уже упомянул, он отличался набожностью, и хоть большая часть прихожан засыпала, люди изо всех сил старались не храпеть, ведь на голову оскорбившего таким образом доктора пал бы несмываемый позор.

Церквушка была старой и уютной, в ней слышался легкий шепот моря, и как же было приятно вечером в воскресенье во время долгих, импровизированных молитв доктора слышать и шелест, и плеск, и продолжительный шорох песка под волной.

Но служба в конце концов кончалась, как заканчиваются все хорошие вещи, хотя огромная часть прихода — особенно молодые люди — считала, что подобных хороших вещей для них как-то многовато.

Впрочем, тяжелая скука длинной проповеди и бесконечных молитв рассеивалась, как только начинали петь церковные гимны. В гимнах Даймчерча было кое-что особенное, что делало их достойными пения. Увы, в церкви не было органа, чтобы направлять их, но значения это не имело, поскольку мистер Рэш, местный учитель — юноша с землистым лицом, впалыми щеками и склонностью к музыке — проигрывал мелодию на скрипке, а затем, ведомый звучным голосом доктора, которому душераздирающе вторил причётник Миппс, вступал хор, целиком набранный из моряков, чьи голоса огрубели за многие годы, проведенные под парусами. Они раскатисто пели какую-нибудь славную старую мелодию, например, благодарственный гимн, потрясавший самое церковь своей яростью, и гораздо больше он напоминал песни, что пелись за работой на кабестане, подогретые ромом, чем достойные и богобоязненные псалмы. Они чувствовали, что стоило преклонить колени на протяжении длиннейших молитв, чтобы дождаться гимнов. Торжественных доктор никогда не выбирал, хотя, если он вдруг это делал, то разницы не было; их также ревели на манер шанти, и заключительное аминь сей мореходный хор тянул долго с продолжительной нотой сожаления.

Частенько, когда хор расходился с большей силой, чем обычно, доктор хлопал по крышке кафедры и тепло обращался к хору:

— А теперь, парни, последний куплет еще раз, — и добавлял, поворачиваясь к прихожанам: — Братья, во славу Господню и ради спасения наших душ, споем еще разок… два последних куплета.

После чего мистер Рэш заново начинал пиликать на скрипке, доктор Син задавал ритм похлопыванием по кафедре, и за ним воздымался гром хора бывалых моряков с таким пылом, что сулил напугать сам ад.

Когда в их телах едва теплились остатки голоса, доктор Син завершал службу, и прихожане сбивались в маленькие группки у церкви, чтобы пожелать ему спокойной ночи. Но еще несколько минут доктор тратил на то, чтобы сменить свое черное платье на суконный плащ; кроме того, надо было сосчитать пожертвования и спрятать их в книгу, и обменяться парой слов о делах прихода с причетником… Однако, в конце концов, все дела были сделаны, и доктор выходил получить дань уважения от паствы. Его обычно сопровождал сэр Энтони, который был не только сквайром и верным прихожанином — о чем свидетельствовали засаленные страницы молитвенника на его семейной скамье, — но и церковным старостой. Джентльмены, раздавая направо и налево добрые слова и радушно кивая, обыкновенно следовали в здание суда, где после сытного ужина доктор Син, так сказать, скидывал с себя одежды праведника и, набив длинную курительную трубку любимым табаком, поставив перед собой дымящуюся чашу с горячим вином со специями, рассказывал множество забавных историй, происходивших на суше и на море, отчего веселый сквайр смеялся, пока у него не начинали болеть бока. Доктор обладал счастливым даром рассказывать славные истории; он далеко путешествовал и много читал, даром, что был священником.

В то время, пока приходской священник развлекал своего покровителя в здании суда, мистер Миппс таким же манером собирал всех своих почитателей за запертыми дверями старой таверны под названием «Корабль». Здесь он, пыхая из треснувшей глиняной трубки дымом, как горящий очаг, подвергаясь очевидной угрозе опалить себе нос, во всех подробностях рассказывал множество историй о невообразимых ужасах и приключениях. Его всячески подбадривала хозяйка таверны, миссис Уоггеттс, которая чувствовала, что присутствие причетника идет на пользу ее делу. Вот так и получалось, что благодаря богатому воображению приходского помощника доктора Сина потчевали выпивкой за счет «Корабля». А маленький причетник рвался рассказывать; ему льстило видеть, как все ему верят, и воодушевляло, что он действительно заставляет людей дрожать. Он чувствовал свою власть над ними и посмеивался про себя, когда видел, как его слушатели проглатывают и переваривают его преувеличения столь же легко, как он сам выпивал кружку рома — а Миппс любил ром. Большую часть своей жизни он пробыл плотником на корабле, и ему нравилось это занятие, потому-то люди его уважали как закаленного путешественника; а что до того, что он не видел ужасов далеких земель… Что ж, вся деревня отдала бы свои парики в заклад, что их и видеть-то не стоило.