ГЛАВА XXXV

КАПИТАН ТРАФТОН никак не мог пожаловаться на то, как его приняли, поскольку стряпчий ужасно нервничал, изо всех сил пытаясь ему угодить, в то время как миссис Уайли — стараясь, чтобы прошлое осталось в прошлом — изо всех сил купалась в лучах его славы, а что до Имоджен — что ж, она, по крайней мере, быстро удовлетворилась тем, что ее внешний вид вызвал в сердце ловеласа настоящую бурю.

— Значит, вы вернулись из Индии? — спросил тот у прекрасной племянницы.

— Выходит так, сэр, — ответила Имоджен, шаловливо улыбаясь.

— Ах, да. Разумеется, это совершенно очевидно, раз уж вы здесь, не так ли? — согласился капитан. — Полагаю, Индия кишит дикими животными, не так ли? Я бы не вынес всех этих слонов и змей!

— О, сэр, тогда вам не стоит рисковать туда ехать, потому что их там очень много, — отозвалась Имоджен.

К этому времени миссис Уайли уже хихикала, прячась за веером, а старый стряпчий выглядел крайне обеспокоенным происходящим.

— И для цвета лица — это дьявольский климат, верно? — капитан дотронулся до своего гладкого, безвольного подбородка.

— Ах, сэр, раз вы так говорите, то я должна принять это как неудачный комплимент своей внешности.

— Молю, не поймите меня неправильно, — призвал ее офицер. — В вашем случае солнце Индии повело себя тактичнейшим образом. Оно легкой рукой вас поцеловало… ээээ, то есть, коснулось. Счастливое, счастливое солнце!

— Вы очень добры к цвету моего лица, сэр, но мне кажется, что вы искуснейший угодник и рассыпаете прекрасные комплименты направо и налево.

— Мадам, я говорю от чистого сердца, уверяю вас.

— Разве кто-нибудь слышал, что у капитана Трафтона оно есть? — дробно рассмеялась миссис Уайли.

— Вы ошибаетесь на мой счет, мадам, я уверяю вас, — заявил великолепный капитан с осуждением в голосе. — Мое несчастное сердце слишком велико для этой алой туники, клянусь вам. Признаюсь, этим утром оно было похоже на пустую ракушку, но красота вашей совершенной племянницы, которую я с восторгом впитал в себя, наполнила сей бедный сосуд и заставила его распухнуть и раздаться в смертных муках глубоких чувств.

— Ах, сэр, сколь великолепно вы обращаетесь с английским языком! Индусы бы вас обожали, сэр.

— Фи, — заметила миссис Уайли с видом подлинной благопристойности. — Ты не должна принимать за божественную правду то, что говорит капитан. Он — настоящий принц среди денди; правда, по умению держать себя он лишь немного уступает принцу-регенту и мистеру Джорджу Браммелу. Лично я никогда не доверюсь денди полностью.

— О, мадам, прошу вас, прошу, сделайте ради меня исключение.

— Нет уж, капитан. Ведь вы не только денди, но еще и солдат, а солдаты — еще один тип людей, которые вызывают у меня недоверие.

— Ах, мадам, — пришепетывая, воскликнул капитан. — Вы сама жестокость.

— Ничем не могу помочь, мой любезный сэр. Солдатам нельзя доверять, и вы это хорошо знаете. Они расхаживают в пестром обмундировании и кажутся самыми кроткими существами, но мы знаем, насколько они опасны. Да-да, опасны и для души, и для тела, потому что их разум полон самых ужасных планов завоевания несчастных женщин, а их карманы до отказа набиты порохом и оружием.

— О, мадам, вы ошибаетесь, ей-богу. Возьмите меня, как пример. Я пришел сюда, сознаюсь, с мыслями о завоевании, но совершенно чертовским образом завоеван, побежден, покорен сам. Глаза вашей племянницы рассыпали соль по моей земле, и теперь она бесплодна, чтобы воевать дальше.

— Как это горько, сэр! — воскликнула Имоджен и покраснела.

— А что до утверждения, будто солдаты — естественно, я имею в виду офицеров, — нагружены порохом и оружием, — пфф, чушь! Мадам, это — заблуждение, уверяю вас. Мы оставляем порох сержантам, а оружие — слугам. Носить с собой оружие не только чертовски опасно, но это еще дьявольски портит одежду. Я твердо заявляю, что весь цвет армии подал бы в отставку, если бы носить оружие было обязательно.

— То есть, вы хотите сказать, сэр, что вы, капитан, повсюду расхаживаете в мундире безоружным?

— И это в месте, где кишмя кишат французские шпионы, — добавила Имоджен, вздрогнув.

— Ну да, мадам, уверяю вас, это так. Когда я хожу по улицам, я полностью полагаюсь на мою трость с кисточкой, и я рискну предположить, что я бы неплохо ею сражался.

— Но она же не поможет против пистолетов, верно, капитан? — спросила миссис Уайли.

— Наверное, нет, но кто бы вздумал стрелять мне в голову?

— У вас наверняка должно быть много врагов, капитан, — предположила старая леди. — Разве вы не командуете вербовщиками?

— Да, и это убогая работа для армейского офицера, — сказал капитан. — Море меня вообще не интересует, но власти стремятся перевести меня на флот.

— А еще вербовщики занимаются самыми жестокими делами, как я слышала, — продолжила старая леди.

— Что ж, видите ли, с этим ничего нельзя поделать, мадам. Война с Францией неизбежна, и если наш флот не сможет разбить Наполеона на море… что ж, тогда мы больше никогда не сможем спеть «Правь, Британия», верно? А если юноши не идут на флот — видите ли, нам приходится заставлять их. И разве вы не знаете, что вербовщики существуют именно для этого? Если вы не можете сделать что-то по любви, то придется это делать по принуждению. Вы ведь понимаете, к чему я клоню?

— Прекрасно понимаю, мой милый капитан, — ответила миссис Уайли. — Честно скажу, я восхищаюсь вашей изящной максимой, и мы немедленно последуем ей на практике, — с этими словами старая леди поднялась со стула и нацелила пистолет капитану в голову. — И, клянусь, как удачно сложилось, что ваша трость с кисточкой спокойно стоит в прихожей.

— Что это значит, мадам? — пролепетал капитан. — Это шутка?

— Моя дорогая племянница, — заметила старая леди. — Наш дорогой капитан спрашивает нас, действительно ли мы шутим.

Капитан перевел полный ужаса взгляд на Имоджен лишь только ради того, чтобы увидеть, что она тоже направила на него пистолет.

— Почему вы так ужасно себя ведете? — заикаясь, спросил он.

— Вы просто заплатите по своим счетам, мой дорогой капитан, — сказала старая леди. — Полностью. Вы давно задолжали мне извинения за то, что даже не пытались относиться ко мне с уважением. Вы выставили меня на всеобщее посмешище — что ж, теперь я намереваюсь вернуть вам эту любезность, и пусть небеса хранят вас от презрения ваших товарищей-офицеров, злости вышестоящих и уничижительных и ненасытных насмешек соседей. Пусть небо защитит вас, говорю я, потому что я этого делать не буду. Энтони, дорогой мой, подайте мне бумагу из ящика вон того стола.

Старый мистер Уайли зашел за спину капитана и подошел к письменному столу. Капитан сделал шаг к миссис Уайли.

— Стойте на месте, — приказала она. — Еще раз пошевелитесь, и я выстрелю.

— Если бы, — выплюнул он. — Вы не посмеете!

— С легкостью возражу вам на этот счет, — быстро вставила старая леди и спустила курок. Капитан упал назад, на софу, его бледное лицо почернело от пороха, глаза ослепил дым, а в левом плече поселилась острая и колющая боль.

— Боже мой! — воскликнул он. — Вы ранили меня!

— И сделаю это еще раз, если вы будете и дальше доставлять мне хлопоты, — сказала старая леди. — И, — добавила она, — в следующий раз я могу вас убить, — из-под накидки показался второй пистолет. — Видите, сэр, мы неплохо приготовились к нашей встрече.

Затем стряпчий поставил перед ним столик с чернильницей и пером и попросил капитана подписать некую бумагу, которую уже успел написать. Эта бумага приказывала младшему офицеру вербовщиков, что юноша по имени Деннис Кобтри должен быть немедленно отправлен в нанятом экипаже на Уотчбелл-стрит в дом присяжного поверенного Энтони Уайли, который даст дальнейшие распоряжения. На этой бумаге капитан Трафтон поставил свое имя. И правда, что ему еще оставалось делать? После чего в замок отправили слугу передать письмо.

Где-то через полчаса послышался грохот колес кареты, дребезжащей на булыжной мостовой, и Энтони Уайли вышел из комнаты, чтобы убедиться, что Деннис в порядке. В это же время капитан подписал иную бумагу, в которой говорилось, что Деннис может свободно вернуться через границу Сассекса в Кент, и эта бумага оказалась перед глазами младшего офицера, а стряпчий собственноручно вложил в его грязную ладонь гинею, после чего морской волк почтительно отдал ему честь и пошел прочь вдоль по Уотчбелл-стрит, насвистывая себе под нос. Стряпчий быстро объяснил Деннису, что происходит, а затем вернулся занять место Имоджен, которая сторожила несчастного капитана. Но капитан мучился от острой боли в левом плече, и поскольку это было первое пулевое ранение в его жизни, то он почти потерял сознание от страха. Таким образом, у миссис Уайли нашлась минутка, чтобы опустить пистолет, поцеловать Имоджен, передать ее на попечение Денниса и приказать им немедленно отправляться прочь из Рая в Кент.

— Мне снять платье сейчас или прислать его вам позже? — спросила Имоджен.

— Ни то, ни то, радость моя, — ответила старая леди, вновь целясь в голову капитана Трафтона. — Когда через часок мы вернем этого глупого вояку домой, я собираюсь проследить, чтобы мистер Уайли набросал всевозможные законные способы, чтобы удочерить тебя — если ты, конечно, не возражаешь. Но я сама буду иметь честь навестить сэра Энтони Кобтри в течение недели.

С этими словами она отпустила их к карете, и когда кучер получил щедрую плату от стряпчего и посул, что получит еще, если поторопится в Даймчерч, то пустил лошадей вперед, и неуклюжая карета с грохотом покатилась к главным воротам Рая, а затем на гладкую дорогу, где засвистал длинный кнут, а колеса закрутились быстрей.

Однако бедный капитан еще час оставался пленником в белом домике, пока он не умолил старую леди отпустить его домой, чтобы хирург перевязал его рану. Она, наконец, смягчилась, и была нанята очередная карета, в которую капитану помогли сесть, и вскоре он уже оказался дома, где самый ворчливый в мире слуга достал из его плеча стальную булавку. Кроме глубокого следа от этой булавки, на плече не оказалось ни единого признака раны, и, действительно, откуда бы ей взяться? Ведь миссис Уайли стреляла вхолостую, а старый стряпчий, которого тщательно проинструктировали, стоял за спиной капитана и в нужный момент воткнул ему в плечо булавку.

И пока лакей отпаивал капитана бренди, как самым лучшим лекарством на свете, юноша с девушкой рука об руку сидели в огромной старой карете, которая тряслась и качалась, пока лошади несли ее по Ромни-роуд к Даймчерчу. Совершенно бессмысленно было гнаться из Рая за каретой, потому что шеи четверки лошадей вытянулись в бешеном галопе, уздечка едва ли не рвалась, колеса ходили ходуном вокруг своей оси, а длинный кнут сосредоточенного кучера щелкал, будто выстрел, среди грома быстрых копыт.