ГЛАВА XXXIV

ЭТОТ несносный хлыщ капитан Трафтон как раз обрызгивал свой кружевной платок духами, которые показались старой миссис Уайли мерзкой вонью, когда его лакей вошел в комнату, держа в руках записку. Несносный хлыщ продолжил поливать платок и лишь томно осведомился, от кого эта записка.

— Не могу сказать, сэр, — ответил лакей.

— Не можешь? — повторил несносный хлыщ и поднял подведенные брови в крайнем изумлении. — Послушай, мой добрый Трэнсом — и ты еще зовешь себя хорошим лакеем, не так ли? Я уверен, что это не счет, из хитрости приблудившийся в день отдохновения, поскольку я не видел счетов уже много лет и знаю, что их вид может расстроить мое пищеварение.

— Мне кажется, сэр, что во всей Европе нет такого лакея, который так быстро почует счет и так ловко порвет его, как ваш покорный слуга, — порой Трэнсом был неподражаем, и он показался таковым сейчас, когда добавил: — Что до вашего желудка, сэр, я отважусь предположить, что мое умение рвать счета никогда не встречало преград.

— Ах ты, мой добрый Трэнсом, дерзкий негодяй! Я не позволю, чтоб ты ворчал на меня, ей-богу, нет! Ведь этим утром у меня дьявольски тяжелая голова. По воскресеньям у меня всегда чертовски тяжелая голова. Уверяю тебя, в ней все жужжит, да еще эти поганые церковные колокола, я в жизни не встречал ничего более навязчивого! Они бьют и бьют, и нет этому конца, не так ли? И вокруг их полно, прямо, как счетов, и они тоже играют у меня нервах. Если мне когда-нибудь придется спать в проклятом Парламенте, я уж постараюсь проснуться, чтобы проголосовать за запрет церковных колоколов.

— И в этот же миг, сэр, вы можете тем же образом избавиться от счетов. Это было б очень удобно, не так ли, сэр?

— Да, я думаю, мог бы. Если попаду туда, что крайне вряд ли, за что я горячо благодарю Создателя, зная, как неописуемо буду скучать… Но, если я когда-либо попаду туда, я точно наложу запрет на счета и на колокола. А если появятся еще какие-нибудь мелочи, которые, по-твоему, разумно запретить, то ты, Трэнсом, должен мне о них напомнить и напоминать неустанно, ясно тебе, друг мой? Ты ведь знаешь, какова моя память? Дурная, ей-богу!

— Эх, сэр, — вздохнул лакей, — вы станете великим оратором, прославленнейшим.

— Я могу, мой друг, правда, могу. Хотя уверен, что не буду, потому что, видишь ли, я знаю, что препоганым образом засну. Не смогу удержаться.

— Сэр, вы просто обязаны сделать попытку не спать ради безопасности страны. Вы обязаны, потому что можете стать столь же прославленным государственным деятелем, как и прославленным солдатом, которым вы сейчас является. Вам не удастся скрыть это, сэр. Талант, подобный вашему, гений, подобный вашему, подобен убийству, сэр. Они оба выйдут на белый свет.

— О нет, я — ничтожный лентяй, ей-богу. И политиком не стану, потому что даже если меня протолкнут на тамошнюю скамью, что же мне положить себе вместо подушки? Свору собак, шестнадцать боевых петухов, поганую кобылу? Ты ведь будешь испытывать ко мне неприязнь, так?

— За что, сэр?

— За ничего, дурацкий и неблагодарный мерзавец! Клянусь честью, только за мой сон! Зачем ты начищаешь этот чертов серебряный поднос? Он отражает свет так сильно, что от него болят мои бедные глаза. Неужели ты начисто лишен чувств, мой добрый Трэнсом? Или ты потерял их вместе с уважением? Неужели тебе никогда не приходилось страдать от приступов дьявольской боли? Говорю тебе, в моей бедной и несчастной голове сегодня идут учения. Сплошная муштра с ружьем и кавалерийская атака — никак не прекратятся. Ох-ох-ох, как бы я хотел, чтоб ты наконец распечатал эту записку, а не махал ею вокруг меня. Ты ведь не ждешь, что я открою ее сам, не так ли?

Лакей тут же развернул письмо и объявил хозяину, что почерк явно женский.

— Тогда лучше дай его сюда, — манерно протянул капитан, с облегчением выдохнув. — Ведь если ты сунешь нос в глубины души этой бедняжки, весь город будет знать об этом уже через час, и честь еще одной женщины будет порушена. О, Бог мой, — добавил он, когда взглянул на вышеупомянутую записку. — Это ведь от самой драконихи, ужаснейшей и заполошной миссус Как-ее-там. Миссус… Миссус… Да черт возьми, как же ее зовут, а?

Лакей скромно предположил, что вышеупомянутая леди, наверняка, поставила свою подпись в конце письма.

— Ах, ну, разумеется! Какой же ты разумник, в самом деле. Я бы ни за что об этом не подумал, несмотря на весь мой ум. Да-да, до ужаса смешно, я знаю, но я бы правда не подумал, видишь ли. О! Я вспомнил, кто она, не глядя. Это жена того круглого дурака-стряпчего, который вечно запихивает свои жиры в белый жилет, который ему почти в два раза мал. Но, черт возьми, я даже его имени не могу вспомнить, так что, как видишь, к разгадке мы не приблизились, да?

Лакей вновь повторил свое гениальное предложение заглянуть в конец письма, и хозяин, с благодарностью приняв его совет, объявил лакею, что тайна наконец раскрыта, и имя звучит как Уайли.

— Интересно, какого дьявола она от меня хочет, Трэнсом?

Лакей высказал иное гениальное предположение, что если хозяин попытается прочесть письмо, то наверняка все поймет. Потому с самым скучающим видом надушенный воин пробежал записку взглядом и бросил ее на туалетный столик, расплывшись в широкой и самодовольной улыбке.

— Мой добрый Трэнсом, она хочет, чтобы я навестил ее сегодня. Она желает, чтобы прошлое осталось в прошлом и чтобы я похоронил все прежние разногласия и воспользовался их гостеприимством. Она еще утверждает, что у нее есть богатая племянница, которая только что вернулась из Индии, и она желает, чтобы эта племянница встретила самые сливки из холостяков Рая. Мой милый Трэнсом, в какие ужасные времена мы живем! Я никогда не слыхал о таком отчаянном и бесстыдном сводничестве. Впрочем, что ж, думаю, это то, чего нам должно ожидать в такой Богом забытой дыре, где доступных холостяков раз-два и обчелся, и они понятия не имеют о том, как вести себя прилично, не говоря уже об их одежде.

— Кроме того, сэр, — осмелился заметить лакей. — Красная ткань вашего мундира отчаянно привлекает сводниц. Он так уважаем и сразу так привлекает внимание, уж будьте, сэр, уверены.

— Что ж, думаю, как бы то ни было, но я загляну к ним, — продолжил несносный хлыщ. — Кину взгляд на эту племянницу, хотя не думаю, что она будет красива. Ей же, наверное, по крайней мере, лет сорок, судя по ее ископаемой тетушке. Хотя будет не так плохо за ней немножко приударить. Ты когда-нибудь пробовал позабавиться и пытаться вызывать восхищение у пожилых старых дев? Если нет, попробуй, приятель, в этом есть над чем посмеяться, и, честно говоря, смех — единственное, что у нас нынче осталось, не так ли? Поторопись-ка, дружок! Нет, олух, я не на службе! Зачем бы мне понадобится сабля? Сабли все время путаются под ногами, когда не надо. Самая бесполезная вещь. И почему их не запретят? Постоянно погано бренчат, вечно не там, где надо, и лезут под ноги, когда ты на страже. Я возьму трость. Ах ты, Иуда, разумеется, вон ту, с алой кисточкой. И мою шкатулку для духов. Нет-нет, это не то, это табакерка. Ненавижу табак. Ты знаешь, я всегда стараюсь не брать ее с собой, когда могу, потому что у табака есть препротивная привычка попадать мне в нос, и от этого я ужасно чихаю. Теперь шляпу и… Нет, все-таки не плащ. Плащ, мой друг, совершенно несносно скрывает линию талии. Я поистине уверен, даже мои заклятые недруги должны признать, что моя талия — само совершенство. Ну, как у нас вышло? Есть ли что-нибудь, что самый вздорный слуга в мире может подправить или добавить? Может, что-то сделать с шейным платком?

— Он бы подошел самому мистеру Браммелу, другу принца-регента.

— Тогда мы готовы, не так ли? Потому оревуар, мой несравненный друг. Держи нос повыше и не подделывай мое имя на счетах, пока меня нет.

С этой беззлобной шуткой капитан Трафтон, покоритель женских сердец в королевском мундире, чванной походкой вышел из комнаты, размахивая тростью с алой кисточкой. Хорошо поставленным тенором он вполголоса напевал испанскую любовную песню, впрочем, на очень плохом испанском — однако же это не имело значения, потому что никто об этом не подозревал. Буквально вприпрыжку он вбежал на Уотчбелл-стрит и приблизился к белой парадной дверце, за которой его ждали трое, приготовившие для несносного капитана изумительную засаду, засаду, которая наверняка положит конец бахвальству благоухающего офицера. Он томно позвонил в колокольчик, не подозревая, что только что прозвучал сигнал тревоги, предвещавший погибель.