Глава XIV

Хоть до вечера и было далеко, но доктор Син сделал одну прелюбопытнейшую вещь (или она показалась таковой Джерри): он плотно затворил деревянные ставни в столовой, и обед прошел при свете свечей. Впечатление от этого создалось жутковатое, — обедать при зажженных свечах посреди дня! — но Джерк подумал, что, возможно, господа всегда так делают, когда принимают гостей.

Во время еды доктор Син оставался мрачен, и хоть он продолжал уговаривать Джерри положить себе еще кусочек и угощаться тем и этим, но разговора вовсе не поддерживал. На самом деле, если бы не вкусная и обильная еда, Джерри бы крепко задумался, нравится ли ему все это, поскольку доктор Син вел себя крайне непривычно. Казалось, он был возбужден и натянут, как струна, и не раз, и не два доктор поднимался и ходил по комнате, а однажды даже затянул ту старую морскую песню, которую Джерри так часто слышал в таверне:

— Выпьем за тех, кто прошел по доске,

Йо-хо, из-за мертвецкой злобной ухмылки.

Выпьем за трупы, что кружат на дне,

И за мертвецкие зубы в бутылке.

Чтобы хоть как-то завести беседу, Джерри даже осмелился перебить песню и спросить, почему «из-за мертвецкой злобной ухмылки». Доктор Син остановился и взглянул на него, затем наполнил две маленьких чарки ромом, протянул одну из них Джерку, вторую опрокинул сам и сказал:

— О, хороший вопрос, сынок. Я сам толком не знаю, но думаю, если б бедному Пепперу суждено было сейчас появиться перед нами и удушить нас, улыбаясь — будучи мертвым, как камень, как мы оба с тобой знаем — тогда мы точно увидели бы эту мертвецкую ухмылку!

— Ах вот оно что! — с интересом заметил Джерк. — Значит, и в остальной песне есть крупицы смысла, да? А на каком дне кружат трупы, сэр?

— На морском, — ответил доктор. — На морском, ибо это величайшее вместилище, мой мальчик, и я думаю, нам нет смысла сомневаться, что там полным-полно трупов, которые плавают туда и сюда.

— Да, это ясно и понятно, — согласился Джерк. — Но вот в чем я вообще не вижу смысла, так это в «мертвецких зубах в бутылке».

— Это достаточно просто, — сказал доктор и неуклюже отхлебнул прямо из черной бутылки. — Это было во времена Ингленда, когда я об этом написал. Он отрубил саблей одному негру голову, потому что это мерзавец украдкой пил его лучший ром, и от неожиданности в миг смерти прокусил стеклянное горлышко бутылки.

— Вы это сами видели, сэр? — спросил Джерри, завороженный историей.

— Кто тебе сказал? — вопросом на вопрос резко ответил священник.

— Ну, вы сказали, что написали эту песню, и как раз тогда, когда все произошло.

— Ничего подобного, я этого не говорил. Это старая песня, очень древняя. Бог знает, какой мерзавец придумал ее, но точно можешь быть уверен, что он был распоследним мерзавцем. Не знаю, почему я все время напеваю ее… Понятия не имею, что она значит. И ума не приложу, как толковать эту тарабарщину.

— Мне кажется, вы очень разумно ее пояснили, — вставил Джерри.

— Да нет же, нет… Даю слово, для меня это древнегреческая грамота.

— Но священники ведь хорошо знают греческий?

— Ну да, ну да… Тогда китайская грамота или язык острова Фиджи… Все, что пожелаешь! Давай выпьем рому!

Поведение доктора становилось все непонятней. Если вспомнить про запертые окна, свет от свечей и туман от крепкого напитка в голове, неудивительно, что Джерри чувствовал себя не в своей тарелке, особенно, когда под конец обеда отворилась дверь и в комнату вошел мистер Рэш.

— Что ж, мой мальчик, — сказал священник, — теперь, когда ты знаешь, где я принимаю пищу, заглядывай вновь. Увы, дела прихода требуют совета со школьным учителем: сам понимаешь, надо подобрать гимны к воскресенью, а то хору будет нечего петь.

И вот в таком расположении духа он вывел мальчика в коридор. Здесь он, однако, понизил голос до шепота.

— Ты был не прав насчет учителя прошлой ночью, сынок. Как-нибудь я все тебе объясню. Вот, держи крону. Ты же умный мальчик, не так ли? Что ж, тогда держи ухо востро, чтобы не пропустить мулата. Мы и представить себе не можем, что это за дрянное дело. Я расскажу тебе о нем все, когда сам узнаю больше, но прошлой ночью ты ошибся, и я начал понимать, почему ты ошибся, но пока не могу тебе об этом рассказать, поскольку не слишком твердо стою на ногах в умозаключениях, да и почва, по которой мы шагаем, мы с тобой, Джерри, топкая и крайне опасная. Вот тебе еще одна крона — вот эта, чтобы ты держал ушки на макушке — а знаешь, зачем другая?

— Зачем?

— Держать язык за зубами. Ты ведь не вспомнишь ничего о прошлой ночи, пока я не скажу тебе, что пора? Ты не поймешь, если я начну объяснять. Сам знаешь, ты еще так юн, мой мальчик Джерри, но люди тебя считают умным и не ошибаются. Ты умен и способен; у тебя такая золотая голова, прямо как пуговицы на мундире у капитана, золотая, как тысяча новеньких гиней, которые только вышли с монетного двора — вот ты какой, и это правда.

— Надеюсь, — отозвался Джерк, перешагнув порог. — Я думаю, я такой!

— Благослови тебя Господь! — напутствовал его доктор, запер дверь и вернулся к Рэшу, который ждал его в темной комнате при свете оплывших свечей.