Железные помощники

— Расскажи мне о своём народе, — попросил Щегол и лёгким касанием, скорее обозначив его, чем в самом деле дотронувшись, приобнял плечи юной дочери Широка. До сих пор он не знал, как её зовут, но не спешил раскрывать эту тайну. Девушка вздрогнула.

— Не бойся. Зачем тебе бояться меня, разве я похож на волка или медведя? — спросил он в ответ на её молчание и улыбнулся.

— Бывают звери страшнее, — сказала она. Голос был высоким и звучным, будто отражался и множился в горах. — Отец учил меня, что самые страшные звери более всего походят на людей.

— Отец учил тебя верно, дитя, — ответил Щегол и остановился, всматриваясь в синюю глубину озера. Лёгкий ветерок гулял над водой, высоко стоящее солнце припекало плечи, было приятно гулять по берегу, среди густо поросших мохом валунов. На этом берегу мрачными сторожами держались вековые ели, корни их туго переплетались, тяжёлые ветви не пускали солнечные лучи к земле, на том — малиново-багровыми листьями курчавился орешник, отражаясь в синеве водной глади.

— Скажи, дитя, нравится ли тебе Гнездо? Это ли ты ожидала увидеть?

— Здесь прекрасно. Я не могла себе представить, что… мне представлялось другое.

— Что же?

— Дворцы. Высокие, стрельчатые своды, башни, площади, стража. Здесь безлюдно...

Щегол рассмеялся. Мягкий его смех означал только одно — ему вовсе не было смешно, но идущая рядом с ним девушка пленила его воображение. Над весёлыми шутками Глухаря, который, изрядно напившись вином, делался острословом, он смеялся совсем иначе.

— Вот как? Что же, правда, ни дворцов, ни площадей, одни сады да запущенный лес. Ты ведь не назовёшь дворцом тот мраморный дом? Он прост, хотя не лишён изящества… Скажи, чем мне удивить дочь Кузни? Что может поразить тебя, выросшую в прекраснейшем из городов?

Щегол никогда не видел Кузни, мало того, никогда особенно не расспрашивал о ней. Куда больше его привлекала суматошная размеренность жизни многочисленных городов обратного берега — его и теперь тянуло туда.

— О, да разве так? Кузня красива, но не такой красотой, которую воспевают певцы. Если бы Гневка Рыжий оказался тут, он сложил бы песню, которой покорил бы множество сердец..

— Рыжий Гневка?

— Наш певец. Он нравится многим, — девушка смутилась и добавила, помолчав: — Я же нахожу его песни слишком благостными. Как будто один мёд пьёшь… Он жизнь бы отдал, чтобы тут побывать.

— Что же, это можно устроить, — пообещал Щегол. — Однако, уточни у него, как именно он собирается отдать жизнь. Не всякая плата устроит Гнездо.

— Если на то твоя воля, — быстро ответила девушка.

— Да что же ты? Я шучу — и только.

Она принуждённо улыбнулась. Тонкие руки её снова и, кажется, вопреки воле, обхватили плечи.

— Тебе холодно, дитя?

— Ветер прохладный.

— Смотри, я покажу тебе, почему здесь так пусто, почему нет ни городов, ни деревень, а только эти сады, в которых можно плутать бесконечно. Пройдём ещё немного, там, за излучиной есть большой плоский камень. Я назвал его русалочьим столом когда-то давно за то, что он наполовину уходит в воду. И теперь я захотел, чтобы мы согрелись у этого камня, и так будет. Идём же.

Девушка шла заворожённо и испуганно, а Щегол не хотел рассеять её неясных страхов, потом они шли в молчании, слушая тихое шуршание воды. Вот и излучина, а за нею камень, плоский, как стол, и гладкий. Казалось, ещё немного, и можно было бы смотреться в него, как в зеркало. На камне ждали их два кубка с горячим мёдом. Щегол взял оба, и протянул один своей спутнице, её холодные пальцы коснулись его руки, когда она брала протянутый кубок.

— Выпей, и ты согреешься. Видишь, я не обманул тебя.

Она обхватила кубок двумя ладонями, и поднесла к губам. Щегол сел на край камня, вытянул одну ногу, другой упёрся в каменный бок и сплёл пальцы на колене. Он подождал, пока девушка напьётся, и мёд горячёй волной разольётся в её стройном теле.

— Вот видишь, моя воля свершилась. Я хотел согреться, и нас ждали здесь кубки. Так зачем нам слуги, их деревни и города? Но что же говорил твой отец? Что за враг угрожает Кузне?

Дочь Широка вспыхнула, щёки её зарделись, она заговорила лихорадочно быстро:

— Это предатели всего святого, подлые, самовлюблённые гордецы. Они держат людей за рабов, и не знают им счёта. Если у господина умирает раб, он идёт на базар и покупает двух других, и они будут работать на него, и делать, что он скажет. Люди живут у них хуже скотины, и самое гадкое, что среди этих работорговцев есть и мудрецы и певцы. Как можно себе представить, что мудрец садится утром писать учёный труд, а вечером велит сечь до смерти старую женщину за то, что она подала ему пересоленную похлёбку? Это будто страшный сон, но они живут рядом с нами, и говорят на нашем языке, и всем прочим похожи на нас. Отец хотел силой заставить их отказаться от… этого, но… но наши войска теперь разбиты, и Кузня готовится к осаде. Вы, небесные, вы должны понимать, как отвратительны работорговцы, и потому вы поможете нам, ведь так? Одного слова вашего будет довольно, чтобы войска Белого союза повернули назад!

— Возможно, так и будет, дитя моё, — успокаивающим голосом ответил Щегол.

Пускай Сова решает эти дрязги. Давно ли рядом с Кузней завёлся какой-то Белый союз? Что за союз? Щегол никогда не слышал ни о чём подобном, но дочь Широка Седого с такой ненавистью, с такой живой, горящей страстью говорила о них, такой румянец покрывал её щёки, так блестели глаза, и грудь вздымалась от быстрого дыхания, и сама она сделалась прекрасней, как часто прекрасней делаются небеса, когда гроза надвигается на солнце, и между последних косых лучей сверкают молнии, клубятся тучи и хлещет дождь. Оттого, может, Щеглу в самом деле захотелось, чтобы вечные спустились из Гнезда в Кузню, и с самой вершины городской стены велели убираться этим белосоюзным. А после пусть будет праздник, и пусть певцы поют свои бесконечные песни, а глаза этой юной девушки светятся счастьем и благодарностью.

— Так что же эти белосоюзные? Они так хороши в битве, что сумели обратить ваши войска в бегство?

— Никогда воины Кузни не бегут перед лицом опасности! Пусть это будет известно тебе, вечный, и если кто-то скажет, что устрашились и побежали, знай, что он лжёт тебе в лицо! — сказала она и замолчала, испугавшись собственной смелости. После она объяснила смущённо:

— Мы сражались в ущелье Стонов, и победили. Наши стрелки не знают себе равных, мало кто из всадников ушёл живым, и многих взяли в плен. Но после удача нам изменила… сражения под Взгоркино и после, у Запруды, обескровили нас. Дядя Бивец говорит, что вольные сотники его ослушались и приняли бой в чистом поле, а это гибель! Как можно не понимать, что в поле конница союза разобьёт нас? И ещё… небесный, ты должен понимать! Они — хорошие воины. Если мы сами добываем свой хлеб и сами строим свои дома, если каждый из наших мужчин занят промыслом, ремеслом или торговлей, то что у них? Всё делают за них рабы, и их мужчины праздны, им нет нужды трудиться. Зато они хвалятся друг перед другом смелостью, силой и отвагой. Всё, что должен уметь благородный мужчина союза — держаться в седле и владеть копьём, меч должен порхать в его руках, а если в шутейных поединках он выбьет из седла таких же бездельников, как он, то будет вознесён на самую вершину славы. Они развлекаются тем, что собираются, как псы, в стаи, и пускаются в южные земли, грабить, убивать и насиловать, и пригоняют из таких походов, как скот, новых рабов. Скажи, вечный, разве правда на их стороне?

Щегол не знал, что ответить на эту речь, сбивчивую, но горделивую. По его разумению, лучше всего для Кузни было бы наладить торговлю с Союзом и покупать у него рабов, а самим заняться тем же самым — воинскими играми на ристалищах. Но он понимал, что ответить так — значит навсегда потерять доверие этой вспыльчивой девушки, которая всё больше ему нравилась.

— Ты сказала, что сотники ослушались своего воеводу? Повесьте их за шею болтаться на главной площади, чтобы впредь никто не смел перечить приказам.

В городах людей на обратном берегу, где жил Щегол, ровно так и поступали. Народ даже находил развлечение в этих казнях, некое нарушение обыденности жизни.

Она же взглянула на него недоверчиво — не шутит ли? Поняв, что не шутит ответила:

— Как же дядя Бивец может повесить их, если это вольные люди? Они сами пришли сражаться за свою землю, сами оставили свои горные рудники, бросили глупых помощников, собрали отряд. Что будет, если мы начнём их вешать? Никто больше не придёт на зов отца.

Но слух Щегла уловил в её словах кое-что другое:

— Глупых помощников, ты сказала? Чем же эти помощники лучше рабов белосоюзных? Почему они не пошли сражаться вместе со всеми?

Девушка рассмеялась.

— Потому что они неживые!

— Покойники, что ли, на вас трудятся? — спросил Щегол, улыбаясь.

— Что ты, небесный! Нет!.. Но… как же тебе объяснить?..

В задумчивости она поставила пустой кубок на камень, и присела рядом с Щеглом. Она не вздрогнула, да и не обратила внимания вовсе, когда тот снова приобнял её за плечи. Брови её чуть сдвинулись к переносице, нахмурился высокий лоб, по всему было видно, что она напряжённо думает.

— Понимаешь, помощники — это просто разные железки, приставленные друг к другу в нужном порядке. Они очень сложные, у нас есть искусники, которые умеют придумывать новые виды помощников и учат других, как их собирать.

Теперь настала очередь Щегла недоверчиво смотреть на неё — не разыгрывает ли, не шутит ли, осмелев? Впрочем, ему нравилось, что так быстро пугливость юной красавицы перешла в дружескую расположенность, которая уже допускала шутки и весёлый смех. Поразмыслив он спросил:

— Но, позволь, как же могут простые железки помогать вам? Железо удобно, когда из него выкован меч. Воин может левую руку отдать на отсечение, безо всякой жалости, если в замен ему дадут крепкий и острый, лёгкий меч, что не сломается и не подведёт в бою. Коней хорошо подковать железными подковами, тогда без боязни ступают их копыта по камням мостовых или горных дорог. Но что толку от множества разрозненных железных частей, пусть и собранных вместе? Они напоминают скорее обрезы железа, какие часто валяются в кузне и ждут своего часа.

— Нет же, ты снова не понял меня, небесный! Я не могу объяснить… если бы учитель Вышгор был здесь, он нашёл бы слова, а я не могу. Понимаешь, небесный, слова недостаточно точны. Представь, что ты не знал бы что такое лук, а я сказала бы тебе, что он состоит из верёвки и палки, собранных вместе? Ты понял бы меня?

— Нет, пожалуй, — ответил Щегол задумчиво: его увлёк разговор, — но если бы ты сказала, что эта палка гибкая и упругая, и что верёвка привязана к обоим её концам так, что палка начинает пружинить, а верёвка натянута, и что если оттянуть её ещё сильнее, то назад она вернётся с достаточной силой, чтобы пустить вперёд стрелу, я, наверное, понял бы тебя.

— Ты умеешь описать то, что знаешь, небесный, а я нет! — почти в отчаянии воскликнула она. — У простого лука всего две части, у простого же помощника их больше тысячи, как мне объяснить тебе их связь? Хотя я сама постигала высокое искусство создания помощника, и могу рассказать кузнецам, как и что ковать, и после собрать, и он заработает, и рычаги его будут послушны, а ход мягким, но я не могу объяснить тебе, что это!

— Хорошо, но можешь ли ты сказать, как он выглядит?

Девушка задумалась.

— Пожалуй, почти все они походят на больших пауков, но сложно сказать точнее, они разные...

— А можешь ли ты...

Он не договорил — по небу прокатился гром, хотя ярко светило солнце, и облака походили на кудрявых и пышных овец, не было ни следа тяжёлых, набрякших водой и грозою туч. Следом поднялся сильный ветер, и гладь озера сперва подёрнулась рябью, а после волны загуляли по его безмятежной прежде поверхности. Ветви орешника на том берегу заходили такими же волнами, стайкой красных бабочек понеслись сорванные порывами листья. Мрачные ели шумели, но только самые вершины их гнулись под натиском ветра.

— Укроемся там, — сказал Щегол, указывая вглубь леса. Ветер был так силён, что слова его не были слышны, белый плащ его метался испуганной птицей, волосы девушки разметались и полоскались на ветру. — Скорей же!

Они укрылись под тёмной и густой зеленью, сели в полумраке ельника на мягкий ковёр опавшей хвои. Им оставалось только наблюдать за небесами, и буйством разыгравшейся природы. Вдруг над озером пронёсся весёлый, заливистый смех, но такой громкий, что становилось жутко. Следом за тем в небе появился Ястреб — ветер нёс его и не давал упасть. Он наслаждался полётом и восторженно хохотал. В руках он держал, ухватив за шиворот, человека. Несчастный вцепился испуганно в руки Ястреба, и был бледен как смерть. Эти двое промчались над озером, пролетели круг, и опустились ровно у русалочьего камня. Ветер стал медленно стихать, Ястреб в блаженной усталости потряхивал руками, разминая их. Человек сжался комком у его ног.

— Кто это, небесный?

— Мой отец.

— Одного его появления хватит, чтобы Кузня была спасена! — радостно воскликнула девушка. — Ты ведь скажешь ему? Я… я научу тебя делать помощников, хочешь?

Ястреб услышал их:

— С кем это ты там прячешься, Щеглёнок? Глянь, кого принесло ветром в наше Гнездо!