Серебряный дождь

— Ты, Раджевич, и беса уговоришь! — рассмеялся Цветлан.

— Я, батюшка, с малых лет тому и учен, что любое дело люди делают, а с ними хорошо бы договориться уметь, — ответствовал Дивка, оглаживая бородку.

— Умеешь, не отнять! Ну, пойдём! — сказал Цветлан и ловко спрыгнул с гулкой железной громадины помощника. — Младич, и ты иди! — позвал он снизу.

Щегол приноровился и прыгнул на мягко спружинившую землю. Следом скользнул и сам зачинщик, Дивка, приговаривая:

— Пусть враг боится, если перед осадой военачальник со своим народом кружки поднимает, — говорил он ласково, будто строптивого коня увещевал. — Вот Велебор, я слышал, тот без охраны в два десятка молодцов и шагу не ступит. А если случается ему к народу выйти, так не меньше, чем двумя сотнями заслонится.

— Так я и не Велебор, да и в Кузне — не первый, — отвечал Цветлан.

— А это уж как посмотреть, Цветлан Бивец. Что не Велебор, то уж верно, а что не первый — как так? Первый и есть, или ты уже не стражник?

— Стражник, Раджевич, да я не о том.

— А я об этом. Ты, главное, людей слушай...

— Эй, кузнечники! — крикнул Цветлан, хотя и без того всё сборище поглядывало на первого стражника, его выправку, упругую, уверенную походку, на малиновку с белым воротничком и на поблескивающую в свете ночных огней саблю на боку; кто глаза скашивал, кто вскользь смотрел, а кто и открыто, во все глаза, как дети смотрят; тут же все замолкли, стали ждать, что скажет. Толпились под навесами, под крылечками, под густыми ветвями, а то и так, не боясь дождя.

— Рад, честные! Настаёт нелёгкое время для всех нас. Вести в Кузне летят быстрее пожара, и вы уже знаете — враг идёт! — люди загудели, закивали. — Я вижу вас, и понимаю — мы победим! Придётся затянуть пояса, что тут неясного? Забьём скот, иначе не выдержать осады. Кузне нужна еда, но ни загонов для скота, ни хлевов, ни сена она не вместит… Ясно ли?

— А то! — послышалось из толпы. — Так и есть. Дело говоришь, что не вместит. Чай не дураки, понимаем...

— Стены Кузни высоки, но что от них проку, если враг станет карабкаться по крышам домов? Дома посадов — дома кузнечников. Плюньте в глаза тому, кто скажет, что одно отребье живёт за стеной. Говорить так может только предатель. Потрясите его хорошенько, честные, может, с него и выпадет перстенёк с конём! Такие носят посланники Белого Союза!

Продолжения не было слышно из-за приветственных криков и рвущегося ветра. Цветлан махнул рукой, и пошёл вперёд, увлекаемый Дивкой Раджевичем. Народ расступился, сдвинулся, и освободил место — Цветлан сел на лавку, под курчавую, намокшую яблоньку, рядом с недвижным, как изваяние, белобородым стариком. Тут же в его руках оказалась кружка с пенным пивом, такую же, чуть погодя, сунули и Щеглу. Чуть притихли, ожидая слова. Цветлан сидел на лавке очень прямо, до неестественности, его волосы намокли и упали на лоб, с носа то и дело срывалась капля — дождь не прекращался.

— Выпьем! — сказал он. — Выпьем вместе, честные! Мы вместе — и Кузня устоит!

Сдвинули кружки, одобрительно заголосили, выпили; Цветлан сдунул пену и отхлебнул.

— Вижу эти славные дома, сады, резные крылечки, — заговорил он после, расчувствовавшись, — сердцу больно смотреть и знать, что их не будет...

— Так может и обойдётся ещё, первый? — весело спросил большой, на молодого бычка похожий, улыбчивый парень. — Море на камни нахлынет, схлынет, а камни и стоят, что им сделается?

— Верно говоришь, — задумчиво ответил Цветлан. — Пусть приходят белые — на пустырь придут, землю жрать будут с песком, а мы после всё отстроим, краше прежнего будет.

— Эй, Чернявка, где ты там? — позвал парень. И, не дождавшись, сказал: — Ушёл, видать. Он, первый, всё жалился, что дом его снесли. А хороший дом был, в три потолка, но только у самой стенки. Помню, детьми были, так мы на крышу вылезем, видно оттудова всё, и стена прям рядом, мы и допрыгнуть пытались. Сейчас он приживалой к родне напросился, а ему не с руки, гордый. Но я ж ему и говорил — ты что плачешься? Не понимаешь разве, что если с твоей крыши белые на стену полезут, так всем плохо будет, а? Ха-ха… Обрадовать его хотел, бедолагу, что и ему после дом-то построят.

— Верно говоришь, построим, — отвечал Цветлан. Потом отхлебнул ещё глоток, хлопнул себя по колену, оставил кружку. — Ну, что? Пора. И вам, и мне. Скоро сюда помощники придут, не до посиделок станет.

— Да уж мы пока лучше тут, правда, братцы? — сказал парень.

— Как хотите, честные, — сказал он, поднимаясь. — Свобода и разум!

— Свобода и разум! — раздалось ему вослед.

Щегол чуть замешкался и поотстал, он догнал Цветлана, когда тот уже подходил к помощнику. Железная многоногая громадина ещё диковинней смотрелась здесь, под открытым небом, когда ветер сеял мелкой, дрожащей моросью, раскачивал светильники, нагонял облака на тусклый месяц; помощник казался мороком, наваждением, призраком, какие появляются ночью, когда три коряги да старый сыч сложатся во что-то такое единое, многоногое, уродливое и опасное, что отпрянешь поневоле. Дивка шёл рядом с Цветланом, он быстро и гладко говорил ему что-то, слов было не разобрать, но быстрый, льющийся наговор его угадывался безошибочно. Щегол встал, как велено было, слева и на шаг позади от стражника, Дивка тут же замолчал.

— Продолжай, при нём можешь говорить, — бросил Цветлан. Он положил руку на бок помощника, но подниматься не спешил.

— Кхм… как скажешь, славный. Так вот и послушай же меня, мудро ли у людей последнее своей рукой отбирать? Если то белосоюзные сделают, так это пусть, против них только пуще прежнего ополчатся, но пока врага нет, зачем его среди своих наживать? Те дома, которые у самой стенки стояли, изволь, смотри, ни одного больше нет, это и мне понятно, и народу объяснить можно. Обиженные будут, куда без них, но только их не так уж и много, среди других растворятся как соль в кипятке. Зачем остальных-то с насиженных мест сгонять, вот чего не пойму! Что, скажи мне, первый, белосоюзные будут с их крыш нам голый зад показывать, чего ж мы боимся? Или, думаешь, если ты всё жильё порушишь, так и леса кругом не найдётся? Или Велебор, скажешь, строить разучился? Тебе уж виднее, что там строят обыкновенно, что тут сгодится лучше — башня осадная, лестница ли? А только люди здесь добрые, с пониманием, и отступного собрали, хочешь знать сколько? Хватит пяток помощников склепать, а это, сам посуди, дело не лишнее в наше время. Деньги могут войну выиграть не хуже оружия, да и оружие денег стоит. Ты, первый, не голыми же руками думаешь с врагом тягаться? Оно можно, конечно, и приказать поставщикам товар свести, так охотно ли повезут, хороший ли товар? Поверь мне, стражник, если сам не догадываешься, куда как лучше заплатить полновесным серебром, чем гадать потом, отчего у тебя тетива сгнила, а меч в руках сломался. Волки сыты, овцы целы, Цветлан. Возьми деньги, а я отзову рабочих, потом доложу тебе, хоть перед глазами искусного доложу — не успели, скажу! Вот у стены, как и говорено, начали сносить, а дальше не успели. А деньги — как хочешь трать, славный. Если что у рукам пристанет, так я их и не считал. Не упрямься, милый, бери деньги, и дальше езжай, а мы как-нибудь и без тебя справимся. Сам же знаешь, как бывает? Приедет начальник, так и встанет любая работа, хе-х, рабочему и неловко, и боязно, да и непривычно. Ты вот лучше объедь город, да посмотри, везде ли всё у стены снесено, это уж я верно тебе говорю. Могли и забыть где, могли пропустить, а то и злонамеренно что-то оставили. А то ведь как бывает? Пусть, скажем, тополь рос, так ведь я как людям сказал? Дома сносить. А про дерево они, может, и не догадались, так это не от вредности души, по одному непониманию. Вот это бы тебе и проверить, милый.

— Где деньги, говоришь? — сухо осведомился Цветлан.

— Вот это дело! Не успел пока снести до места, приличествующего нам с тобой, увы. Здесь они, неподалёку, оставил надёжного человечка приглядеть. А ну, пойдём ли?

— Пойдём.

Идти пришлось по грязи, хлюпающему месиву, то и дело попадались балки, обломки кирпичей, расщеплённые брёвна, камни. Цветлан уверенно и угрюмо шагал, будто не замечал вовсе ничего, Раджевич словно перетекал с места на место, Щеглу же приходилось идти с опаской — он боялся переломать в темноте ноги. Шли к стене, но не к воротам, а сильно забирая налево, туда, очевидно, где копошились как шакалы над падалью помощники, ковыряясь в останках разрушенных домов. Обломков становилось всё больше, идти всё труднее, дождь не переставал, ветер с особенной злостью, взбесившись оттого, что кто-то смеет ставить ему преграды, носился вдоль стены, рвался и ревел. Щегол порядком замёрз и едва волочил ноги. Отчего не поехать было на шустром помощнике? Дошли до рабочих — у этих помощников на двух лапах были крючья. Ближний к Щеглу впился своими крючьями в бревно, торчащее из-под завала, и, упираясь задними лапами, пытался оттащить его в сторону. Ничего не выходило, и он упирался сильнее, и тянул с большей натугой, и казалось, что крюки сейчас сорвутся, или лопнет бревно, и железная громадина отлетит назад, суча всеми лапами, как испуганный жук. Но бревно крепко держалось под завалом, крюки впились куда как плотно, и помощник всё тянул и тянул, отчего оставалась некая неопределённость. Горы битого кирпича поднимались с обеих сторон, не обогнуть, и проход загораживал сам помощник.

— Эй, милый! — позвал его Раджевич. — Ты погоди пока, останови тягу, а мы проскользнём у тебя под брюхом. Слышишь, нет?

— Что говоришь? Кто там такой?

— Раджевич я, чай не узнаёшь?

— Что прикажешь? — донесся сверху совсем уже другим голосом заданный вопрос.

Дивка повторил.

— А и то верно, у меня завод кончается, нужно пружины сменить. Остановил, говорю! Пролезайте.

Первым под брюхо громадины, согнувшись, скользнул Раджевич. Цветлан несколько помедлил, очевидно, гордость первого стража не позволяла ему со спокойной душой поступить так же. Однако, чуть погодя, он махнул рукой, крякнул, и полез, позвав, движением руки за собой и Щегла. Оказавшись по ту сторону, он принялся оправлять вымокшую насквозь малиновку, будто стараясь стряхнуть с неё и налипший сор, и грязь, и воду. Дивка направлялся к другому помощнику — тот стоял без дела, но на его площадке площадке, закутавшись в серый плащ взад-вперёд прохаживался человек. Подходить ближе Цветлан не стал, он дождался, пока Дивка, перекрикивая ветер, скажет тому, наверху, зачем явился, пока они вместе не вскроют бок помощника, откинув тяжёлую пластину в сторону, как откидывает жук жёсткие надкрылья перед полётом.

— Смотри, куда спрятал, шельма. Вместо заводного ящика сунул, — тихо и со злостью сказал Цветлан Щеглу. — Хорошо, что мы прошлись, в голове яснее стало, будто дурь выдуло...

Щегол не ответил, да Цветлан и не ждал ответа.

Вскоре возвратился Дивка:

— Вот, первый, бери, — сказал он, протягивая небольшой, увесистый и туго стянутый мешок.

Цветлан взял, взвесил в руке, подбросил, так что тот глухо и коротко звякнул. Постояли чуть, и молча пошли назад. Снова поднырнули под брюхо помощника, снова брели по мусору, пренебрегая опасностью сломать в темноте ноги. Добрались до своего помощника.

— Проводишь нас, Дивка, — бросил Цветлан, взбираясь на помощника. Тот пожал плечами и взобрался следом. Последним по лесенке, тяжело клацая сапогами, взбежал Щегол.

Щегол уселся на мокрую, холодную лавку, но и это было приятней, чем бесконечно идти куда-то в темноту. С узнаванием он услышал мерное, отчётливое и сухое потрескивание, почувствовал как скрежетнуло в нутре помощника, как он вздрогнул, и приподнялся, как пошёл, ступая сперва острожно, а после переходя на мерный, ровный бег, который — стоит только привыкнуть — начинает успокаивать, как успокаивают волны, качая корабль, как мерно шелестит прибой, когда можно сидеть рядом с ним, и подолгу глядеть вдаль, слушать его подолгу, как слушал на обратно берегу, прижимая к груди изящное, маленькое спящее тело милой красавицы. Хлестал дождь, качало, хотелось спать.

Уже сквозь дрёму он услышал:

— Ты куда правишь, Цветлан Бивец?

— А вон к тем домам.

— Гляди, воля твоя...

Щегол с трудом разлепил глаза. Помощник пробежал ещё с десяток шагов, вздрогнул и замер у той самой яблони, под которой случилось не так давно Цветлану сидеть и пить пиво. Его заметили:

— Э, первый стражник вернулся! — крикнул кто-то, и Щегол, поискав глазами, узнал того улыбчивого парня, который хотел утешить товарища новостью, да не дозвался его. — Налить тебе ещё пивка? У нас есть, ещё полбочки осталось, гуляем!

Цветлан не обратил на него внимания. Он встал на самый край площадки, правым сапогом уперевшись в оградку.

— Эй, честные! Кто ещё не спит! Ну, сходитесь слушайте меня!

Подождал чуть, пока внимательные и пьяно любопытствующие взгляды не остановились на нём.

— Кажется, честные, мы с вами плохо поняли друг друга. Когда Велебор прийдёт сюда со своими приспешниками, он не увидит ничего, кроме выжженного пустыря на дни пути окрест. Пусть тогда сломает зубы об орех Кузницы, честные. Вот те деньги, которые вы дали вот этому человеку...

Раджевич стоял рядом с Цветланом, сложив руки на груди. Он сказал тихо, так что Щегол едва расслышал, и печально:

— Зря ты, зря ты, милый, лучше бы послушался, ещё беды наживёшь.

— Вот эти деньги, — повторил Цветлан. С лёгким шелестящим звоном он обнажил саблю, и Щеглу показалось, что Раджевич вздрогнул. Цветлан ткнул клинком мешковину, и серебро посыпалось струйкой, звеня и шелестя, будто вода.

Протрезвевшие гуляки смотрели на него молча и угрюмо.