Сказка книжника

— Дюж, пойдём со мною, бросим каплю вина в костёр, возблагодарим богов, ибо не одна победа не совершается без их участия. Жданка, и ты иди!

Так Суховей позвал нас, и мы пошли за ним. Книжник всегда держался наособицу, он слишком много времени проводил в беседах с мертвецами, слишком часто слушал их голос, который был записан чернилами на выскобленных шкурах, резцом по деревянным дощечкам, пером по бумаге, а потому всё смешалось в его мозгу, и с мёртвыми он говорил как с живыми, а с живыми — как с мёртвыми. Истину говорю, он всегда был таким, сухим и спокойным, а речь его была подобна долгому летнему суховею, который ровно дышит жаром и пылью, но не приносит облегчения. И я полюбил его, книжника, который сам вызвался идти к богам, на верную смерть, ибо, видит Зоре, дорога к ним известна, но мало кто возвращается назад, и он пошёл бы один, но мать мне шепнула там, в саду, где я спал под старой маслиной, что книжник должен дойти, и я отправился вместе с ним. Я полюбил его, видит Зоре, и скорбел как по покойнику — я думал, что давно уже Слепой князь зачерпнул из бочки, где травы настояны на меду, и поднёс к сухим губам книжника чарку. Но он вернулся, и, истину говорю, я не узнал его, пока сам он не назвал своё имя, хотя теперь смотрю на него и вижу, что он всё тот же книжник, разве что волосы на голове его совсем поседели, а борода, которую никогда не отпускал он, отросла, и оттого лицо его кажется ещё более худым, и только острее глядят глаза. Мы пошли за Суховеем, когда он позвал нас, но, истину говорю, Дюж взял свою саблю, которую отстегнул было, и я не оставил свой меч лежать в ножнах под седельной сумкой и дожидаться хозяина.

— Кто знает, какими путями ходят разбойники Понежи, — буркнул Дюж словно в оправдание.

Суховей бережно, как держат птицу, нёс в ладонях светильник, в склянке которого тонким огоньком горело масло, и огонёк этот не рассеивал мрака ночи, но только отвечал земной звездою звёздам небесным, что усеяли небосвод, и были видны отсюда как никогда прежде — разве что тогда, дни и дни назад, когда я лёг под открытым небом в саду богов и не мог уснуть, звёзды теми же крупными гроздьями переспелого винограда свисали с небесной лозы, и, истину говорю, от одного только их света было светло.

Мы прошли мимо калитки к воротам крепости. Когда взгляд мой скользнул по выемке в стене, где был лаз и стояла дверца, столько памятного очнулось и ожило — я будто наяву видел, как прохожу сквозь неё, Умник идёт позади, а его самострел, — кожей спины чувствую, — метит жалом мне под сердце. Будто слышу, как рубят колунами старое, крепкое дерево Шершень и Могутка, а сам я рядом, прижался к холодной стене, влажной от вечерней росы, меч мой обнажён, и жду только, когда старые доски сдадутся ударам колунов, и требую от Зыркана помощи, но станет ли помогать тот, кто нёс меня по небу, как орёл носит ягнёнка? Теперь этот лаз забит камнями и обломками досок — даже целому войску трёх сотен добрых мужей спокойнее спать в крепости, если все ходы в неё перекрыты.

— Стражник, отвори ворота, мы хотим благодарить богов, — сказал Суховей, и сонный стражник не стал спорить, отодвинул тяжёлый засов, толкнул створку и дал нам выйти. Мы шли по ночной, горной дороге, над долиной, которая утонула во мраке, под полным звёзд небом, а за нашими спинами с шорохом и лязгом задвигался засов.

Мы шли, пока крутой поворот дороги не скрыл крепость от глаз, а среди голых камней скалы не появилась кряжистые и сучковатые маслины, не заалела кистями ягод бузина, не показались побеги молодой ольхи. Суховей бережно поставил склянку светильника на каменный уступ.

— Соберём хвороста и сухих веток для костра, — сказал он.

Сделали по слову книжника. Истину говорю, нам пригодились мечи, ибо даже сухие и старые ветки, на которых не было уже ни коры, ни листьев, не желали отделяться от ствола. Суховей

затеплил костёр от своего масляного светильника, и потянуло горячим дымом, которых мешался с ночной прохладой осеннего Дувана, и пламя плясало по веткам. Суховей бросил что-то в огонь, и пламя вспыхнуло, взлетело, поднялось на миг, и тут же опало, пахнуло хвоёй и чем-то ещё, что невозможно было различить.

— Будь славен Зыркан Ястреб, ибо с его именем мы победили. Будь славен Охран, ибо под его щитом укрылись наши воины, и ни один не пал, славен будь Проказливый Смел, ибо удача была с нами! — Суховей говорил, и с каждым новым именем бросал щепоть в костёр, и пламя откликалось.

— Славен будь и ты, Слепой Князь, ибо, как писал Задум Книжник «мы славим тебя, когда ты не приходишь».

— Истинно так, книжник, — ответил ему Дюж и отхлебнул из баклаги вина, вылил немного на ладонь, взмахнул, и в костёр полетели брызги, зашипели и истаяли. Дюж передал баклагу по кругу и мы повторили, что делал он. А после молча сидели на холодном камне вкруг жаркого костра, гора нависала за нашими спинами, равнина, где тёк ручей, чьё журчание угадывалось в ночной тишине, лежала внизу, вверху купол неба нависал многочисленным войском звёзд, мой меч лежал на коленях, и я слышал дыхание ночи, и было в костре, горах и долине, в самих небесах, в мягком Дуване что-то, что было всегда, от начало времён и что древнее книжной мудрости и уйдёт только вместе с миром, когда уже не останется ни богов, ни людей.

Суховей прервал тишину своим сломанным, глухим, с редкими просвистами голосом:

— Угрюм Коротышка в своих заметках о древностях рассказывает такую сказку. Он не зря называет её сказкой, потому как не приводит ни трудов других книжников, которые знали бы о ней, ни называет имён её участников, потому и нам следует считать её лишь занятной небылицей. Он рассказывает о том, как правили в двух соседних городах князья. Горожане жили мирно: пасли скот, занимались ремеслом, жали масло и варили мёд. Но нескольких днях пути от них, в горах, завелось чудовище. Оно грабило обозы и всю добычу тащило в своё логово. Князья долго терпели разбой, но, видит Ясноокая Зоре, не достоин тот называться князем, кто не ведёт дружины в бой, когда того требует Зыркан Ястреб. И тогда князья сговорились, соединили свои дружины и вдвоём убили чудовище. После они стали делить добычу, и скоро поняли оба, что не могут разделить её без большой ссоры.

Отсветы костра плясали на лице Суховея. Дюж, который едва слушал по началу, упёр локоть в колено, склонился ближе:

— Продолжай, — велел он.

Суховей вздохнул, раскашлялся от едкого дыма, отдышался, и продолжил:

— Князья не могли поделить добычу, и тогда тот, что был хитрее сказал — пусть наши друзья заберут себе всё, ибо они более чем мы отваги проявили в сражении, но пусть и нам дадут малую часть, ибо и мы сражались.

— В чём же его хитрость? — спросил я.

— В том, что он сказал: собирайте добычу в мешки, кладите в обозы, она ваша, а я и мои воины поскачем домой налегке. Так и сделали, но на полпути он велел воинам поворачивать.

Дюж не дал договорить:

— Город соседей стоит пустой… — сказал он. — На что ты меня толкаешь, книжник?

— Тебе решать.

Ветки горели и прогорали, рассыпались пеплом, и костёр проваливался внутрь себя, искры взлетали ярким снопом.

— Скинуть бы тебя со скалы, книжник. Воинам скажу, что ты оступился, — промолвил Дюж.

— Скинь, — отозвался Суховей и не прибавил более ни слова.

— А ты что скажешь, Жданка?

И Ясноокая Зоре не слышала, что я сказал, ибо ночь опустилась над горами, не слышал и Среброликий Месяц, ибо чёрная дыра зияла там, где глаз привык видеть его лик, хотя и ущербный, слышал только один Дуван, но есть ли он вовсе, ибо я был среди богов и не видел его там. Не было свидетелей тому разговору, кроме меня, отца и книжника, и я говорил смело.

Я вспоминал ту ночь после, когда качался в седле, и коротконогий Ишак лениво переходил с вялой рыси на шаг, а впереди выехали дозорными Вёртка и Прынич и два сына Мёртвого Дядьки, старого харчевника, который волей-неволей отправился с нами и держался уже своим среди мужей Осин. Истину говорю, дозоры не были напрасны, ведь разбойники Понежи и впрямь могли попасться нам навстречу. Мне памятно было, как отец говорил, воинам, которых собрал вместе, во дворе Гнезда:

— Разбойники ограбили наш обоз, и обесчестили наших жён, убили наших братьев и сыновей. Мы, мужи Осин, достойные среди прочих мужей достойных городов, должны были отомстить за эту обиду. Но Осиное гнездо — крепкий орешек, не всякому её взять, мы не отважились идти сами, и вы помните это. Кто нам помог, кого мы призвали на помощь? Храбрых воинов заовражья, вот что я вам скажу. Теперь мы празднуем победу, и считаем, по скольку серебряных на брата придётся из тех сундуков, которые мы стащили с самой вершины смотровой башни. Достойно ли это? Возблагодарим богов за победу, а соседей за помощь, и пусть богам достанется слава, а соседям — добыча! Вся, которую мы нашли в логове достанется им… Одно только! Пусть то, что отняли у наших жён, сняли с мёртвых тел наших сыновей, вернётся в наши руки, ибо, истину говорю, нет ничего хуже, как вдовцу видеть ожерелье речного жемчуга, которое сам он надел на тонкую шею своей невесты, видеть как носит это ожерелье жена его друга, и сама не догадывается, что за воспоминания будит. Разделимся! Пусть мужи Осин пойдут назад по горной дороге, и, если милостивы боги Стоха, а они милостивы, ибо до сих пор море не затопило наши города, мы встретим на своём пути разбойников и сумеем отомстить. Мужи Заовражья пусть остаются здесь, сторожат крепость и её сокровища, ибо разбойники могут быть хитры — могут укрыться от наших глаз, пропустить вперёд, а сами поспешат в Осиное Гнездо.

Тогда Дюж в красном шерстяном плаще, с сильной и твёрдой речью, ясным взглядом, Дюж, который стоял среди своих стражников, и видно было, что он крепок телом, и дух его не ослаб, такой Дюж снова, как в детстве казался сошедшим на землю Зырканом Ястребом, богом истребительной войны, отваги и доблести. Мужи Осин не были жадны и малодушны, они встретили слова Дюжа возгласами одобрения, а воины Заовражья поразились его мудрости. И только книжник Суховей смотрел угрюмо и молча, ибо знал то, что знал и я, и не ведал более никто.

Дюжа уговорили остаться в Осином. Случись осада, под его началом, с его советами проще будет сбросить врага со скалы, с ним остались самые верные из его стражников, а взамен два десятка воинов заовражья пошли со мной и с мужами Осин навстречу своей судьбе.

Двое всадников объезжали прочих и спешили ко мне. Я пригляделся — это возвращался дозор. Рудный и Свистка, сыновья харченика, впереди себя Свистка посадил какую-то девицу. Та взволнованно поглядывала по сторонам и прижимала белые руки к его кожаному нагруднику. Мужи Осин смеялись, и слышались возгласы: Эй, уже невесту себе подыскал?.. В похоже лучше без женщин. О, дева, истину говорю, брось этого недостойного и приходи в мои объятья! — воины веселились, ибо небосклон был ясен, Дуван тих, Солнце ласкала, словно летом, но жара не изнуряла, не заставляла искать любой тени, недолгий двухдневный переход если и утомил, то не слишком, за плечами уже была удача и победа, и только одно омрачало радость — не всем разбойникам удалось отомстить!

Всадники пробрались ко мне, и я остановил коня. Многие так придержали поводья, медлили, ждали новостей.

— Смотри, Жданка, — сказал Рудный, — эту женщину мы нашли одну, на лесной опушке. Она говорит, что собирала грибы, и...

— Пусть расскажет сама, — остановил я воина.

Девушка начала несмело, но много ушей слушало её короткий и сбивчивый рассказ:

— Я утром вышла из дому, собирать грибы… сейчас самое время собирать грибы, и уродилось много лисичек, а Велька так любит лисички, что… — она замолчала, закрыла лицо руками, но тут же взяла себя в руки. — Я видела всадников.

— Сколько? — осторожно спросил я.

— Много, я не сумела сосчитать… Но не десяток, не два и не три… — она обвела глазами нас, которые стояли вокруг неё, — но… меньше вашего числа, я думаю.

— Что же с того?

— Они проскакали мимо, а после дым повалил столбом… мы на отшибе живём. За мостком. Вот оттуда и повалил, прокляни их Седобородый, Зоре, не свети им утром! Я… я боюсь идти туда. Я видела, что дом сожжён, но жив ли брат, что с братом? Пусть Слепой Князь встретит этих разбойников, пусть… — из глаз её брызнули слёзы.

— Скорее же скажи нам, куда они поскакали, ты видела? Там, у дороги развилка — они взяли влево и помчались прямо?

— Влево, — уверенно ответила она. — Влево. Убейте их. Перевешайте на суках! Пусть Зоре любуется по утрам их телами, что разбухли и сгнили! Пусть..! — но слёзы душили её, и она не могла говорить, снова она уткнулась в кожаный нагрудник Свистки и зарыдала.

— Вы слышали? — спросил я. — Налево...

Послышались ропот — все знали, что налево — овраг, а над ним Заовражье, и город стоит без защитников и крепких стен.

— Скорее же, — сказал я. — Нужно спешить. Мужи Осин! Считайте, что это ваши жёны, дочери и матери ждут вас там, и видят вместо вас тех, кто сжигает и грабит дома! Скорее же! Зыркан наш бог!

— Зыкран наш бог! — послышался дружный выдох, и кони пустились в намёт.

Свистка получит своё серебро, а как он будет делить его с той девицей — не моё дело, истину говорю. Лишь бы мне её больше не видеть.